Хорватский сыр, испанское вино

Безучастно стоя под душем, смывающим с его разомлевшего тела пену, которой его тщательно намылили, и наблюдая за тем, как Тони разглядывает в зеркале засосы и царапины с выражением лица, не дотягивающем ни до недовольства, ни до тщеславия, достаёт из шкафчика крем и начинает их смазывать, Лукас начинает подозревать, что для Тони секс мало чем отличается от тренировки: физическое напряжение и разрядка. Больше всего в этот момент хочется узнать, всегда ли Тони так ведёт себя в постели, и Лукас задаёт вопрос: — Сколько мужчин у тебя было до меня? Тони на мгновение прерывает своё занятие и задумывается, явно припоминая. Пауза затягивается, и Лукас начинает волноваться. — Петтинг считать? — уточняет у него Тони. — А просто поцелуи? — Ладно, забудь... — машет рукой Лукас. Он не уверен, хочет ли слышать точное количество. — Ладно... — Тони пожимает плечами и накрепко завинчивает колпачок тубы с кремом. — Все они были немцами? — спрашивает Лукас. — Да. — Тони ещё не очень хорошо освоил испанский, поэтому его прямолинейность усиливается простыми предложениями, которые он предпочитает употреблять. — И как тебе было... с ними? — осторожно интересуется Лукас. — Хорошо, — отвечает Тони. — Ты уже чистый, — добавляет он, закручивая кран, и Лукас задумывается, не прикидывает ли Тони в уме, сколько воды ушло на это омовение. Лукасу очень хочется спросить, было ли Тони с ним так же, хорошо, как с немцами, или — а вдруг? — лучше, но он понимает, что не может вспомнить ни одного стона Тони в постели — только сбившееся дыхание и собственные крики напополам с проклятиями, и прикусывает язык. Весь следующий день Лукас проводит в интернете, читая умные статьи в попытке познать загадочную немецкую душу и просматривая немецкое порно, чтобы выяснить, в чём нуждается среднестатистическое немецкое тело. В раздевалке после тренировки днём позже он, наталкиваясь на взгляд небесно-голубых глаз, нарочито осторожно стаскивает с себя футболку, складывает её под чёткими прямыми углами, кладёт на скамейку, стараясь не нарушить строгую красоту геометрической формы, аккуратно ставит бутсы рядом друг с другом, симметрично заправив в них шнурки, и отходит, любуясь гармонией композиции, словно художник перед холстом. — Ты хорошо себя чувствуешь? — слышит он над ухом голос с сильным немецким акцентом. — Да, отлично, — говорит Лукас, поднимая взгляд на Тони. В глазах того мелькает тревога. — Придёшь ко мне вечером сегодня? — Тони придвигается ближе, едва заметно прикасаясь мизинцем к пальцам Лукаса. Больше всего Лукасу хочется в этот момент прошептать Тони в ухо: «Какой нахрен вечер, фашист проклятый? Я не доживу...», заскочить Тони на руки, чтобы почувствовать ладони на своей заднице, повалить его на пол — прямо в свалку валяющихся там рюкзаков, щитков, салфеток, шкурок от недоеденных бананов, — самому насадиться на член и затрахать до изнеможения, издавая похабные стоны, как в самом низкопробном порнофильме. Но он только облизывает губы и говорит: — Сегодня не могу, извини... Собираюсь учить древненемецкий... — Почему «древне»? — испуганно спрашивает Тони. — «Душа народа — в его языке...» — морща лоб, цитирует Лукас источник, прочитанный накануне. — Или что-то вроде того... Хочу начать с истоков, чтобы ничего не упустить... — Ладно... — бормочет Тони, и Лукас отмечает, что выглядит тот немного обескураженным. Через два дня Тони повторяет попытку. — Как успехи в древненемецком? — спрашивает он, как бы невзначай садясь рядом на скамью, старательно завязывая шнурки на бутсе и добавляя с надеждой: — Встретимся сегодня вечером? — Ты думаешь, что за два дня можно освоить древненемецкий? — сурово спрашивает Лукас, прогоняя из головы картину с распростёртым на полу растрёпанным Тони, выгибающемся в оргазме с криком «Donnerwetter!» — Одни ваши артикли чего стоят... А мне ещё в церковь зайти надо... — Was? — забывшись, спрашивает Тони, роняя бутсу и приоткрывая рот. — Verdammt... — выдыхает Лукас, глядя на его губы и стараясь не думать, как будут выглядеть на них влажный след от смазки, если он проведёт по ним своим уже возбуждённым членом. — Тогда, может быть, ты сможешь прийти ко мне завтра? — говорит Тони, мельком взглянув на его шорты и прикасаясь обнажённым коленом к его бедру. — Давай... ты ко мне?.. — Лукас едва подавляет стон, закусывая губу. — Объяснишь заодно, чем ein отличается от der... Следующим вечером Тони звонит в дверь и шарахается в сторону, как только она распахивается и он видит на пороге Лукаса в фартуке с изображением торса Аполлона. — Проходи на кухню, — как ни в чём не бывало говорит Лукас. — Берлинские колбаски почти готовы. Тони с опаской подходит к столу, его взгляд скользит по упаковке немецкого пива, кулинарной книге, открытой на странице с приготовлением немецких блюд, и упирается в хлопочущего у плиты Лукаса. — Вот, — говорит Лукас, демонстрируя на тарелке сочные дымящиеся колбаски. — Блядь, какого хрена ты это творишь? Совсем ебанулся? — спрашивает Тони, и Лукас отмечает, что испанские маты ему удаются практически без акцента и это возбуждает до такой дрожи в руках, что он чуть не роняет кушанье на пол. — Ну... Как же... — Лукас ставит тарелку на стол и поворачивается к Тони, который придвигается к нему так близко, что край стола упирается в задницу. — Как там у вас?.. Kinder, Küche... И... — Он осекается под взглядом потемневших синих глаз и проводит рукой в воздухе. — Kirche, — подсказывает Тони, перехватывая его запястье. — Да... — кивает Лукас. — Церковь с кухней я ещё осилю... А вот с детьми посложнее будет... И с древненемецким, боюсь, тоже... — Идиот, — выдыхает Тони и толкает его на стол так, что вся посуда издаёт оглушительный дребезг, а бокал, не удержавшись, катится к краю и падает на пол, разлетаясь осколками. — Чуть с ума меня не свёл, придурок... — Sehr gut... — Лукас дёргает его на себя и обхватывает ногами. — У тебя жуткий испанский акцент... — Тони прижимается так, что Лукас слышит его бешеные удары сердца как свои. — Мне нравится... Очень... — добавляет он и впивается в губы Лукаса. — Можешь ещё что-нибудь сказать?.. — шепчет Тони, отрываясь от него. — Ну... — сглатывает Лукас, пытаясь преодолеть головокружение и шум в ушах. — Я выучил пару песен Рамштайн... Только для тебя... — Scheisse... — выдыхает Тони, и Лукас, упиваясь расфокусированным взглядом голубых глаз, заваливает его на себя, сдирая футболку и смахивая локтем тарелку с берлинскими колбасками на пол. Тони тянет с него фартук, путаясь в тесёмках и чертыхаясь по-немецки, стаскивает рубашку, дёрнув за ворот — только пуговицы летят — и прикусывает кожу над ключицей. Лукас, просовывая ладонь между их прижатыми телами, забирается Тони в джинсы, ощущая жар под ладонью и обжигающие рваные вздохи на своей шее. Стол под ними шатается и трясётся, но, прислушавшись, Лукас различает фразу, которую Тони бормочет: — Я думал... ты меня больше... не хочешь... Лукас прикладывает огромные усилия, чтобы не кончить сразу же последнего слова, выстанывая: — Не до... ждёшься... скотина белобрысая... Блядь, презы... в спальне... — У меня... oh... ficken... с собой... — смешивает языки Тони, и Лукас чуть не вызывает от новой волны возбуждения, закусывая губу. Он отстраняется от Тони на мгновение — только для того, чтобы дать ему возможность добраться до заднего кармана и вытащить серебристую упаковку. Тони вытряхивает его из джинсов, сдёргивает свои и, натянув презерватив, смачно плюёт на ладонь, смазывая слюной член. — Бля... дь... — срывающимся голосом шепчет Лукас, глазам своим не веря, глядя на тонкую нить слюны на нижней губе Тони и думая только о том, как бы продержаться после такого зрелища хотя бы ещё пять минут. — Ты что... смазку не взял?.. — Взял... — Тони сплёвывает на ладонь ещё раз. — В другом кармане... Долго доставать... — и входит сразу на всю длину, выбив из Лукаса последние остатки разума. Последнее, что Лукас помнит, — это то, как Тони вколачивался в него настолько остервенело, что край стола лупил по стене с такой силой, что стала осыпаться извёстка со стены, как сам Лукас с запускал пальцы в светлые волосы, с наслаждением уничтожая тщательную укладку, выкрикивая на ломаном немецком: «Das ist fantastisch!», и как Тони стонал в ответ всё громче: «Оh ja...», — пока не захлебнулся рычанием, кончая и впиваясь в Лукаса везде, куда мог дотянуться, поцелуями, которые были больше похожи на укусы. Лукаса накрыло оргазмом мгновением раньше — тогда, когда он пару раз в этом бешеном ритме приложился затылком о стену. — О... — произносит Тони, как только он приходит в себя и, отрываясь от Лукаса, оглядывает следы укусов на его шее и синяки от пальцев на бёдрах, заливаясь краской. — Это я сделал?.. Прости... Обычно я себя контролирую... — Только попробуй проконт... роли... риво... вать... себя в следующий раз... немецкий ублюдок... — едва ворочая языком, говорит Лукас, любуясь нависающим над ним взлохмаченным Тони. — Поклянись на кулинарной книге с берлинскими блюдами... Вон она валяется... на полу... рядом с колбасками... Кстати, ты только на одну наступил, если остальные помыть, то вполне можно продолжить романтический ужин... Что я зря у плиты полчаса торчал? Будешь? — Буду... — улыбается Тони, не отпуская Лукаса. — Выглядят они по-прежнему аппетитно... — Можем на полу расположиться, — говорит Лукас, — а то весь стол спермой заляпан... И друг друга колбасками покормить... Из рук... Или рта... — Можем, — кивает Тони, приглаживая всклокоченные волосы. — Только смазку достану...