Мелангория

       С деревьев капали тягучие, дурно пахнущие серебристые нити сока. Драмги недовольно мотали головами, когда жидкость попадала на их зубастые и вытянутые морды, всадники натянули капюшоны, кутаясь в плащи. Ехать в такую пору по нуковому лесу — безумие, но разве поспоришь с императором?        Прямо на дороге лежала мертвая золасочка, опутанная застывшими нитями. Да, от затвердевшего сока избавится непросто.        Лес молчал. Не пищали птицы, не копошились в траве зверьки, не кружили над путниками насекомые. Все вымерло, запряталось. Глубоко под камнями спали мелкие пресмыкающиеся. Остальные покинули эти места, переселившись в леса, где столь опасных деревьев не растет.               — Ну и поездочка, — протянул Луа, брезгливо стягивая липкий плащ. Ему стало жарко, а конца лесу все не видать, — как думаешь, до вечера выберемся отсюда? Повезло нашей добыче, что выбралась так вовремя. Я скоро готов буду спорить, что именно Искусительница деревья в пору вогнала. Непростая женщина.               Мантикора, будучи полной противоположностью своего попутчика, обдумывал слова убийцы, а заодно и ответ, очень долго. Он опрометчивым обвинениями не швырялся. Одевался очень скромно, никогда не снимал своих доспехов, даже ежели те раскалялись на солнце так, что притронуться больно. Свои волосы тщательно заглаживал на бок, в то время как у Ночной Птицы они торчали во все стороны причудливыми хохлами. Глаза у Мантикоры были узкими, зеленовато-желтыми, с диковатыми звериными зрачками. Однако, несмотря на это, совсем не злыми, спокойными и вдумчивыми. Впрочем, что описывать его внешность? Все это было обманом, всего лишь принятой личиной. В отличие от Драконов, Мантикора считался больше зверем, чем человеком. Если первые относительно легко приручались и беспрекословно слушались, то с мантикорами такие фокусы не проходили. Лишь немногие становились воинами императора — остальные предпочитали смерть позору.        Этот же был исключением из правил. Он боролся со зверем внутри себя, постоянно и бесконечно побеждая, сторонился кровопролития и исполнял любые приказы. Он никогда не снимал с себя человеческой одежды, на его руках поблескивали браслеты, выше — кожаный ошейник, постоянно напоминающий ему о хозяине. Все это объяснялось тем, что маленького мантикору с детства растили во дворце. Прирученный зверь почти не встречался с сородичами и искренне верил, что люди стали ему куда ближе.        — Я думаю, что к вечеру выберемся, — наконец сообщил он, потрепав драмга по шее. У Мантикоры имелась еще одна особенность. Он умел чувствовать животных, а те его беззаветно любили и не боялись. Луа, зная об этом, не понял, сообщил ли сие каким-то образом драмг или это ненавязчиво вылезло собственное мнение человекозверя. Осведомляться о подробностях он не стал, так как уже начал привыкать к неразговорчивости Маки. Ночной Птице, как ни странно, навязанный попутчик нравился. Или в нем заговорила кровь стиксов?               Луа родился полукровкой от совершенно невероятного союза, в который никто кроме него так и не поверил. Он был несчастным бескрылым ребенком, которого отец тщетно пытался научить летать, сталкивая со всех высоких мест. В результате Птица навострился только падать, получая все меньше и меньше синяков, и когда он стал перекатываться, чтобы смягчать приземление, безжалостный стикс перестал интересоваться сыном и больше не появлялся. Десятилетний мальчик смастерил крылья из кожи, натянутой на палки. Он хотел вернуть отца, но лишь сломал себе обе ноги.        Меж тем красота матушки получила наивысшую оценку — ее приметил сам Авис, встретив по пути в Шастр. Женщина упросила нового покровителя за своего единственного ребенка, и тому разрешили устроиться в углу повозки, направляющейся в столицу. Потом Луа верил, что именно из-за этого путешествия сломанные кости срослись неверно.        Его родительницу приставили к толстощекому братишке Ависа, родившемуся уродцем, и Луа совершенно не понимал, почему матушка оказывает предпочтение чужому пузатому парню с постоянно текущими из расслабленных губ слюнями. Зато его, бесцельно слоняющегося вблизи дворца, приметил Поющий, удивившийся необычной вихляющейся походке мальчишки. И, не забывая, что его дар — исцеление, Поющий Вайгер познакомился с будущим убийцей. Возможно, именно благодаря ему Ночная Птица после всегда испытывал слабость к говорящим с Чистыми Душами и всячески старался их защищать...               — А что это? — Луа осторожно, уловив одобряющий взгляд темных глаз, коснулся натянутых струн.        — Тихоэ, музыка души. Дека выточена из настоящей кости, а касаешься ты сейчас высохшей жилы. Не бойся, разумеется, это не человеческие останки. — Поющий улыбнулся и нежно провел рукой по любимому инструменту. — Я не только костоправ, мой цветок. Я лечу и горе, и боль потери, бессонницу, страх... Жаль только сил моих недостаточно, и всем ее не хватает. Нам приходится выбирать, и это бессилие так отвратительно, что иногда хочется вновь обернуться обычным человеком без способностей. Но я вижу тебя, маленькая радость, слышу твои легкие шажочки, то сразу забываю о малодушии.        Мальчик тоже погладил тихоэ, впитывая в память мелодичный голос Поющего, под который так легко засыпать и просыпаться. Если бы ему можно было всегда находиться возле Вайгера! Но мама, хоть и не сразу заметила исцеление единственного дитяти, ходить в сад на редкие встречи торопливо запретила, да так, что не поспоришь.               Потом Луа понял, насколько она оказалась права. Поющие не берут учеников, у них нет ни семьи, ни друзей. И привязываться к ним очень опасно.        — Сердце, — будничным тоном произнес Искуситель, убирая золотистые пряди с приоткрытых бледных губ. В целом лицо Вайгера осталось спокойным, лишь в глазах читалась неясная тревога. Что видел перед смертью соединившийся с Чистой Душой? Мальчик, прибежавший на стон оборвавшейся струны и впервые увидевший смерть, не мог этого понять.        — Какая жалость, — императрица опустилась возле мертвого на колени, сжав тонкими пальцами еще теплую, источенную постоянным напряжением руку. Ходили слухи, что она питала отнюдь не благоговейные чувства к златокудрому целителю, но теперь ее лицо не выражало бурной скорби. Командор Белых Драконов некоторое время изучал окрестности, но смерть действительно произошла без постороннего вмешательства. Слабое сердце не выдержало постоянного напряжения и чувства вины. И сломалось.               — Какая же мерзость, эти леса, — потягиваясь, устало протянул Луа, пытаясь стереть с плеча налипшую каплю, а заодно согнать накатившую дрему.        — Ты бы оделся, — кротко попросил Мантикора.        — Чего? В такую-то жару? Это тебе раздеться стоит… Погоди… Женщина?        — Да. Это она?        — Что она делает? Ты что-нибудь понимаешь?        — Я затрудняюсь ответить.        — Нет, ты скажи, может, меня глаза обманывают?        — Она бьется головой о дерево.        Путники живо переглянулись. Драмги тоже остановились, по-видимому впечатленные открывшейся картиной.        — А теперь?        — А теперь она рвет на себе волосы.        — Поехали-ка отсюда…        — А если это Миранда? — сосредоточенно заметил Мантикора. — Длинные светлые волосы. Одета по-мужски. Вооружена.        — Нет, ты чего… Думаешь, стала бы она вести себя так?        — Кто знает. О нет! Она приклеилась.        Луа в оцепенении наблюдал за незнакомкой, силившейся оторвать голову от покрытого соком ствола.        Мантикора заметно погрустнел и соскочил с драмга.        — Куда! — шикнул Ночная Птица. — Она же заметит тебя!        — Если мы ее так оставим, то она умрет.        — Охотно верю. Скорее в дорогу, пока она не начала нас слезно звать на помощь. Послушай, нам незачем ей помогать. Ежели это Миранда, то тем лучше...        — Разве я могу уехать, бросив человека в беде?        — Хороший мне попутчик достался, — пробормотал Луа, лениво сползая с драмга, — да больно жалостливый. Она нас еще и обругает потом. Вот влипли-то…        Женщина жутковато рычала, пытаясь вырваться, но от рывков дерево лишь раскачивалось и заливало ее новыми склизкими нитями, окончательно опутывая. Мантикора стоял поодаль, не решаясь подойти, чуть приоткрыв рот, горестно приподняв брови. Он не понимал, как к сей опасной особе можно подобраться не запачкавшись. Извращенное воображение Луа представило, как слиплись бы три тела, и он отвернулся, чтобы скрыть коварную усмешку от Мантикоры, который и без того считал Птицу императорским фаворитом и извращенцем.        — Прекрасная, чем мы можем помочь тебе? — доброжелательно спросил вежливый воин, решив, что без позволения хватать даму за бока опасно. Сапоги у сей особы на вид казались тяжелыми, и ознакомиться с их прочими достоинствами Мантикора не спешил. Пленница перестала рычать и скосила на героя темный лиловый глаз. Однако ее жуткий взгляд, вопреки ожиданиям спасителей, был полон такой ненависти, что те чуть не попятились назад.        — Пошли прочь! — яростно прорычала она, сплюнув сок, сочащийся по губам.        — Пошли, — хватая Мантикору за локоть, согласно проворковал Луа.        — Я сколько раз просил не трогать меня, — кротко произнес воин, заметно вздрагивая от отвращения. Ночная Птица согласно кивнул и разжал пальцы. Освобожденный тут же попятился, но, восстановив дистанцию, вновь остановился, глядя на пленницу нуков.        — Маки, я хочу выбраться отсюда до вечера, — приглаживая волосы, сообщил Луа, — как только стемнеет, мы влипнем. Вне зависимости, останемся ли на месте или пойдем в темноте. Послушай, эта особа ясно выказала желание остаться наедине со своими печальными думами. Идем. Или дальше я поеду один, а Дельвейк… Что же, видно не судьба мне с ним поладить…        — Дельвейк? — прилипшая неожиданно оживилась и в очередной раз беспомощно дернулась. На попятившихся спасателей посыпалось множество новых капель, Луа что-то прошипел и все-таки накинул плащ. Меж тем женщина продолжала торопливо спрашивать: — Вы знаете, где он теперь? Что с ним? Почему он пропал?        — А где он может быть? — утомленно протянул Луа. — Отсыпается у себя в постельке. Один. Без меня…        Убийца даже немного испугался, увидев, как на него смотрят воин и липкая женщина. Глаза Мантикоры подозрительно блестели, а рука как-то по-особенному нетерпеливо поглаживала рукоять меча... Но утробное рычание влипшей особы устрашало куда больше.               — А что такого? — невольно протянул он. — Ладно, скажу по-другому. Светлый прекраснейший господин мой ждет возвращения преданнейшего своего слуги у себя в белокаменном дворце, в своих покоях.        — Дельвейк Мелангорский в Шастре, — кратко пояснил Мантикора.        — Когда он успел вернуться? — изумленно спросила женщина. — Он не мог, он бы не отказался от своих планов! Он где-то здесь и в беде, я чувствую это!        — А вы кто такая? — ревниво осведомился Луа.        — Инши Вирр. Белый Драко-он! — последнее уже перешло в неразличимое рычание. Трансформация — зрелище не из приятных, хотя, привыкнув, можно было бы искренне ею наслаждаться.        Мантикора, увидев сидящего перед ними огромного серебристого Дракона с деревом, приклеившимся ко лбу, вытащил меч. Луа пробежался пальцами по своему поясу и остановился на метательном ноже. Или для Драконьего глаза маловато будет?        — Я ищу Дельвейка, — прорычала Белая, — где он? Вы видели его?        — Давно, — мешая Луа высказаться, произнес Мантикора. — Две недели назад в Шастре.        — Он не может быть там!        — Она выглядит так, как будто собирается его убить, — вмешался-таки Луа, — и все же я покажу ей, где Дельвейк. Если она нас подвезет.        Мантикора тут же встревожился и жестом велел молчать, но Дракон уже согласилась, а дразнить ее не стоило. О том, как убить Дракона, было много книг написано, но на практике они никуда не годились.               Первые минуты полета прошли более-менее сносно. Луа, свесившись вниз, что-то выглядывал, Мантикора сидел неподвижно, закрыв глаза, стараясь, чтобы Инши его присутствия не заметила. Драконы своих конкурентов недолюбливали за дикость и своенравность. Но, к счастью, агрессивную особу больше волновали ветки, налипшие на крылья. Она, разумеется, усиленно резко ими махала, а попутчиков основательно болтало.        — П-предлагаю п-помыться-ай, — сдавленно произнес Ночная Птица, но он не был услышан. Однако Инши сама приметила широкую реку, в которую, вероятно, сумела бы поместиться.        — Слезайте, — рявкнула она, садясь прямо на воду.        — Не можем, — скорбно признал Луа, опасаясь сразу говорить правду. Но скрывать дальше было уже невозможно. Тут еще и честный Мантикора вылез.        — Мы приклеились, — сообщил он.        — Вот не надо было говорить так внезапно, — невесело протянул Луа, следя за обернувшейся зубастой недоброй мордой…        После получаса мучительнейших препирательств было решено отправиться на горячие источники...              

***

              Серая муть. Вязкий омерзительный раствор. Скользкое прочное стекло, а за ним — просторная комната, накрытый стол, манящие огоньки свечей, тени движущихся людей…        Он знал лишь свое имя и то, что хозяин постоянно им недоволен. А кроме имени… ничего нет?        В нем жило множество необычных чужих воспоминаний. Они совершенно не состыковывались друг с другом. Они терзали его.        Маленькая девочка. Бегает вокруг куста и заразительно хохочет. Почему? Он не понимает этого и пытается догнать ее, но ноги подгибаются, и мальчик падает. Ему больно. Мама. Мама очень красивая. У нее очень ласковые руки. Она всегда помогает ему, когда плохо. А что такое плохо?        Арколино распахнул глаза и прижал ладони к стеклу. Плохо — это когда они там все сидят, а он тут. Когда ничего не можешь сделать. Они едят, а у него во рту дыхательная трубка, и питательную смесь ему вводят сразу в желудок.        Он опустил глаза, разглядывая опутывающие его трубки. Выдернуть нельзя. Попадет раствор. Остается только вспоминать и ждать, когда он понадобится хозяину.               Арколино вспомнил императора. Странно, но когда он увидел его, то внутри что-то дрогнуло. И один глаз словно на мгновение ослеп. Хозяин что-то говорил, и Арколино, хоть и не мог слышать его, понял, что Дельвейку стало больно. Потому, что он — враг.               — Сестра? — Дельвейк остановился и наклонил головку. В воспоминаниях Арколино ему было не больше девяти лет. — Сестра, нельзя купаться в фонтане. Ты можешь простудиться.        — А почему? — спросила она.        — Ну… Потому что он глубоко из-под земли холодный-холодный бьет! И потому что мама не разрешает мне купаться в одежде.        — А моя мне разрешает!        Арколино смутно припомнил, что это «разрешает» кончилось очень печально. Это очень стыдно, когда тебя шлепают. Он снова закрыл глаза.        Страх. Он бежал по улице, прижимая к груди драгоценный сверток, а за ним гналась разъяренная толпа. Очень болели босые ступни. Его настигали. Но если бы не вышедший навстречу из узкого переулка господин, то юноша сумел бы оторваться от погони. Однако незнакомец ловко подшиб его тростью и с внезапным интересом цепко ухватил за плечи, разглядывая его молодое красивое тело…        — Арколино!        Он открыл глаза. Крышку кто-то убрал, и раствор понемногу утекал в разверзшийся сток. Исчезающая жидкость уже щекотала ему плечи. А сверху к нему нетерпеливо заглядывал господин Тальдерон. Хозяин.        — Выходи, — велел он, открепляя от его тела трубки. Арколино с трудом подтянулся, и кто-то, подхватив его под руки, вытащил наружу. Тальдерон потянул юношу за собой и, подведя к каким-то незнакомым людям, оставил там. По голому телу неприятно заскользили капли, волосы липли к спине. Он стоял, не зная, что от него требуется, стараясь не глядеть на чужих и не дрожать.               — Не заметно, что его создали из нескольких тел, — произнес вольготно расположившийся Авис. Ну разумеется, в своем загородном дворце он чувствовал себя куда уверенней. Это место напоминало маленькую крепость, только вот не всякий догадывался о ее мощи.        — Не только из тел, — Тальдерон прислонился к стене и улыбнулся, довольный тем, что созданное тело заинтересовала аристократа и его гостей, — он не смог бы существовать без души. Поэтому несколько Искусителей поймали частицы душ, еще не собранных темнокрылым слугой Призраков, и соединили их в одну. Правда, большинство воспоминаний было стерто, чтобы Арколино напрасно не беспокоился из-за них. Он едва ли хоть что-то понимает. Так и надо. Говорить за него буду я. И любой другой, кто овладеет тайными знаниями.        — А эти крылья, откуда они?        — Вот это очень интересная история. Наши люди поймали алориса. Редкую птицу. В Мелангории она почитается как священная. И, надо сказать, кровь правителей этой страны тоже течет в теле Арколино… Измененная, разумеется.        — Скажите, а вы не продадите мне это чудо? — внезапно набравшись смелости, спросила какая-то дама.        — О нет. Хэй Кейлан Арколино создан для более высоких целей. Миледи, постыдились бы.        — Я ее понимаю, — вмешался Авис, — будь Арколино женщиной, я бы не устоял перед ней, потому что невозможно во всем мире найти существа прекрасней. Я бы отдал жизнь за такую красоту…        — Вы ведь знаете, что за всю историю Мелангории женщина ни разу не занимала престола. И я не понимаю почему. Ведь наш ардорский правитель — женщина.        — Все дело в Драконах, господин Искуситель. У них самки считаются менее ценными, так как они живут вдвое меньше. Преклоняться перед женщиной, пусть даже человеческой, — большего унижения нельзя и придумать.        — Наши Драконы иные. Но вспомним о деле. Арколино должен быть мужчиной.        — Однако наш гость, наверное, замерз, ведь он не одет, — заметил Авис, — сестрица, помнишь ту одежду, что я приготовил для него? Пойди и отдай ему.        — Мне будет неспокойно, если женщина останется с ним наедине, — поднимаясь, недовольно заметил Тальдерон, — не стоит зря мучить Арколино. Он должен вернуться обратно.               Арколино вздрогнул. Он ненавидел громадную колбу, ему нравилось дышать, нравилось чувствовать ногами твердость холодного пола. Он всю свою жизнь провел, плавая в растворе, и теперь ему хотелось снова позвать тех славных белых зубастых птиц, которых господин куда-то отослал. Если бы они унесли его далеко-далеко...        — Загляните ему в глаза, он не хочет туда! — подходя к дрожащему от холода юноше, произнес Авис. — Вовсе не обязательно ему там постоянно сидеть. Мне нравится на него смотреть. Пусть он ходит с нами.        — Поймите, он беспомощен и безрассуден как ребенок, — Тальдерон был смущен тем, что не смог встретиться с умоляющим взглядом своей марионетки, — он не может говорить. От этого сплошные проблемы. Здесь есть люди, которые должны верить в его всемогущество, а я не могу его контролировать постоянно. Мне нужно выспаться.        — Я послежу за ним, — похлопав мокрую голову, добродушно произнес Воронье Гнездо. — А это что такое?        — Вы думали, шрамы могут зажить бесследно? Не беспокойтесь, они едва заметны. Ну что же, пусть так. Но учтите. Если что-то с ним случится, то вина будет ваша. И трон Мелангории занять будет некому, когда Миранда перережет горло Дельвейку.        — Это случится лишь в крайнем случае. Она просто сделает его всеобщим посмешищем.        — Не давайте этому ребенку в руки ничего острого. И не вздумайте кормить! Он сыт. Вы ведь по-прежнему верны женщинам, Авис? Могу я спать спокойно?        — Разумеется. А своих девочек я близко к нему не подпущу. Я ведь понимаю, насколько он важен…               Тальдерон кивнул и ушел в соседнюю комнату, а гости тут же плотным роем окружили Арколино. Он вздрогнул, когда кто-то коснулся его спины, и беспокойно огляделся. Но уйти было некуда. Какой-то господин разглядывал шрам на его плече, а дама, возжелавшая его купить, зарылась лицом в почти высохшие крылья. Каждый норовил его потрогать, убедиться, что он действительно есть, но Авис выдернул его из жадных липнущих рук и куда-то повел.        Арколино был благодарен ему. Он не любил одежду, но все же покорно надел предложенный нарядный костюм и терпеливо вынес хвалебные песни волосам, терзаемым гребнем.        Авис сам во всем этом участия не принимал, но за служанками следил. Те не знали, что из себя представляет Арколино, и вели себя крайне почтительно. Однако не избегали случая лишний раз к красавцу притронуться и на похвалы не скупились. По завершению всех процедур юноша понял, что очень сильно устал, но это все равно было лучше купания в растворе.        Воронье Гнездо уже бессознательно нравился ему тем, что просто наблюдал. Наблюдал за тем, как это существо обернулось необычайно красивой девушкой. Женское платье юношу ничуть не смущало. Этот ребенок едва ли осознавал, что с ним происходит, во что его одели, куда ведут.        Арколино усадили за стол, и он обрадовано погладил прохладное дерево. Как приятно. Оно не как стекло. Оно словно живое. Интересно пахнет.        Авис велел служанкам убраться, чтобы те не видели, как странно ведет себя их прекрасный гость.               — Выглядишь великолепно, — наливая в бокал вина, довольно произнес Воронье Гнездо, — даже твой хозяин не узнает в такой красотке своего заморенного подопытного. А двигаешься ты очень грациозно. Хоть и ведешь себя прелюбопытно. Это ягода. Съешь ее. Не понимаешь? Да, пахнет приятно. Но ее едят, а не нюхают. Вот так. Ам!        Авис чуть не подавился, видя, как расстроился гость. Он подвинул к нему всю тарелку, и Арколино тут же запустил в ягоды пальцы, нежно их перебирая. Проклятье, ну это ведь женская рука, женская! Для чего такая красота была отдана мужчине? Тем красоты не нужно. Интересно, а мелангорские Искусители сумеют создать совершенную женщину? Если потребуется… Но нет. Надо помнить, кто это такой. Это будущий император Мелангории. Живая кукла, идеально управляемая. Ее нельзя сломать. Тем более разобрать. Даже для создания невероятной прелести.               Арколино наконец-таки положил ягоду в рот и замер. Авис перестал жевать и с любопытством уставился на будущего правителя. Все-таки джоуши довольно-таки кислые. Интересно, сильно ли измениться это дитя в лице?        Однако пока что Арколино катал ягоду во рту, и Авис искренне понадеялся, что у него хватит ума не пытаться протолкнуть ее в горло целиком. Он вновь наглядным примером показал, как раскусывать ягоду, и даже пару раз щелкнул зубами, напугав слугу, как раз принесшего новый десерт. Наконец привыкший к новым ощущениям Арколино случайно сдавил ягоду, и та лопнула. Будь Авис из смешливых, то хохотал бы до упаду — такое уморительное выражение выдал перепугавшийся, отплевывающейся искусительский эксперимент. Но внешне он своего довольства не выказал, лишь вытер перепачкавшийся соком подбородок юноши. М-да, прикармливать его довольно-таки проблематично. Авис отпил из бокала и протянул его Арколино, предлагая запить неприятный вкус. Однако тот угощаться наотрез отказался. Капризный. Или просто дурной?        «Издевается», — понял Арколино, искоса разглядывая лохматого грузного господина. Люди едят совсем другое. От этой штуки во рту теперь щиплет. Нужно уходить отсюда. Но куда? В голове промелькнуло с десяток различных мест. А как все-таки приятно летать!        Его будут искать, никуда не пускают. Сторожат.               — Дорогой вы мой! — укоризненно воскликнул Тальдерон, заставив аристократа подскочить, а подопечного — в ужасе содрогнуться. — Вам не стыдно? Издеваться над…        — Разве вы делаете не то же, заставляя его терять себя? Я всего лишь дал ему немного отдохнуть. Он ведь живой.        — Иди ко мне, — не глядя на Ависа, коротко приказал Искуситель, и Арколино тотчас же повеление исполнил. — Фу, надушили-то как… Стыдно.        Тальдерон неловко потрепал питомца по голове. Несмотря ни на что, он все-таки настолько сильно привязался к нему, что сам вызвался сопровождать в Мелангорию, хотя особой нужды в этом не было. Искусители везде есть. Роль, разумеется, разыгрывал превосходно, положение свое осознавал, потому-то его и допустили в столицу.        Усталость сыграла с Искусителем дурную шутку, вынуждая заточать сотворенного любимца в растворе. Ведь не уследишь за дорогим пленником, а тот без надзора на одном месте не усидит.        И неважно, что об этом думают другие. Они вместе. И никто пока не вправе отнять у Искусителя его лучшее творение.