Еще один шанс. Ночь хранимых

В Токио Хэй первым делом отправился в знакомую табачную лавку на улице Кавадате. Он не надеялся там никого найти - но, когда действительно никого не нашел, все равно испытал разочарование. Не такое острое, как опасался. Правду говорят, львиную долю тоски забирает остающийся, а не уходящий; однажды он потерял Инь - теперь ее очередь потерять его. Воспоминания о ней туманом теснились в его голове, немного отступая днем и наваливаясь долгими бессонными ночами. Он мог поклясться, что помнит каждый ее жест, каждый поворот головы, каждое выражение лица - не то, чтобы они были разнообразны... Тем горше было сознавать, что его последний взгляд на нее был всего лишь галлюцинацией, порожденной умирающим мозгом. Инь тогда не было с ним. А даже если бы была - невозможно было поверить, что она вдруг по своей собственной воле пошла вслед за ним. Ее воля, ее самостоятельность, ее выбор - невероятный для куклы выбор! - быть с ним, зачатки эмоций - все это погибло вместе с Идзанами. Погибло от его руки. Он кормил ее, переодевал, купал, говорил с ней - но, что бы он ни делал, она оставалась безучастной, как сломанная игрушка. Инь была обузой для него, он втайне признавал это, но он не мог отказаться от нее, словно надеялся на чудо. Чуда не произошло. Он понимал, что его беспокойство о ее судьбе беспричинно. Ее найдут и приставят к делу - не одни, так другие. Куклы слишком ценны, чтобы ими жертвовать, и слишком легко взаимозаменяемы, чтобы становится предметом охоты. Когда-то Инь была другой. Когда-то Инь была уникальной - сколько раз это едва не стоило им жизни? Теперь ее уникальность оставалась только в его глазах - и, если уж на то пошло, это было главной для нее угрозой. Несколько раз Инь похищали, чтобы оказать на него давление - но он неизменно находил ее и это кончалось кровью. Он понимал, что для ее же собственной безопасности ему лучше оставить ее, но так и не смог пойти на это. Он настолько привык видеть ее рядом с собой, что даже сейчас, в одиночестве, в другом мире, ему временами казалось, что он периферийным зрением видит неподвижный силуэт. Лучшее, что злополучный Черный Жнец мог сделать для ее безопасности - это умереть. Теперь он стоял на углу, мимо которого так часто проходил, когда жил в Токио - получить информацию, сообщить информацию, просто проверить, на месте ли она... Свято место не пустовало - сейчас здесь был магазин со сладостями. Интересно, кто и когда решил, что Инь должна торговать сигаретами? Это так не шло к ней; правда, сладости бы тоже не пошли. К сладкому он был равнодушен - как и к сигаретам - но все-таки попросил пакетик орехов для Мао. - Спасибо за покупку, - сказала ему молодая японка с волосами, выкрашенными в синий, зеленый и фиолетовый цвета. - Приходите к нам еще. - Обязательно. Доброго вам дня. *** Теперь у Хэя не было проблем с тем, чтобы устроиться на работу, но искать что-то постоянное он не спешил - перебивался подработками. Он не хотел терять такой дорогой ценой обретенную свободу. Нанимался он обычно разнорабочим или помогать при кухне в каком-нибудь из многочисленных ресторанчиков окрест Синдзюку, да еще зарегистрировался в нескольких конторах, поставляющих заказы на промышленный альпинизм. В артелях промальпинистов он нередко оказывался самым старшим - но и самым умелым, готовым залезть туда, где остальные пасовали, с минимумом страховки. Иногда он ловил себя на том, что скучает по ощущению полета и смертельного риска - и сам себе не верил в такие моменты. Свои обязанности, какими бы они ни были, он выполнял добросовестно и везде был на хорошем счету. Получаемых денег хватало на скромную жизнь - оплату квартиры, еду и самое необходимое - а больше ему ничего не было нужно. Только человек, которым изо дня в день, много лет подряд жертвовали во имя чужих сомнительных целей, способен в полной мере постичь очарование повседневной жизни, прекрасной в своей кажущейся бессмысленности. *** Каждый вечер без четверти восемь, если Хэй был дома, он видел из окна сосредоточенную маленькую женщину в темно-синем деловом костюме, похожем на униформу, поспешно идущую по улице. Она здесь? "Ну конечно, она здесь", - ответил он самому себе. - "Она отпечаталась в памяти слишком многих контракторов и кукол, чтобы просто исчезнуть без следа". Проследив за ней, он выяснил, что ее целью были ясли "Хинодэ", находящиеся в глубине района, недалеко от парка, где она забирала малыша - насчет его возраста Хэй не был уверен, навскидку дал бы месяцев 6-7. Выйдя из яслей, она садилась на скамейку и сидела минут пятнадцать, воркуя с ребенком или тихо укачивая его, если он спал, глядя на деревья. Потом возвращалась к машине, укладывала младенца в автокресло и уезжала. Хэй хотел заговорить с ней, узнать, как и чем она живет - иррациональное желание, но разве он кому-то здесь был обязан быть рациональным? Их последняя встреча - о которой она не помнила, да и не могла помнить, как и о его существовании вообще - была плохой. Стоя у открытого окна, Хэй слышал мягкий перестук ее каблуков, когда она миновала дом, в котором он жил. Подойти и познакомиться - что проще? Палач не знает роздыха, Но все же, черт возьми, Работа-то на воздухе, Работа-то с людьми. За умение работать с людьми его особенно ценил Миллер, его последний шеф в ЦРУ, но даже язвительный Хуан десять лет назад отдавал ему должное. Хэй считал, что глупо отнимать силой то, что, при минимальном терпении, отдадут по доброй воле. Правда Хэй почти не общался с людьми - за исключением тех, кого собирался убить, и тех, кто ему ассистировал в этом трудоемком деле. Люди были прерогативой Ли-куна. В образ застенчивого и безобидного "своего парня" Хэй вложил все самые милые, забавные и трогательные черты, какие смог вообразить, категорически исключив любой намек на агрессию. Ли-кун обладал счастливой способностью равно вызывать симпатию у людей обоих полов. Мужчины охотно брали его под опеку, поскольку не воспринимали как соперника - и очень зря не воспринимали, ведь женщины чувствовали себя рядом с ним в безопасности и сближались с ним охотнее, чем с иными мачо. А если для дела ему надо было сойтись со скромницей, непременно ждущей первого шага от мужчины - что ж, на помощь всегда был готов прийти Хэй, подстроив неловкую ситуацию, пускающую мысли женщины в нужное ему русло. Впрочем, сам Хэй не анализировал природу обаяния своего alter ego; скорее, его вела звериная интуиция, только благодаря которой он и смог выжить и дожить до своих лет. Та же интуиция уже пару лет подсказывала ему, что личина Ли-куна отжила свое - для человека за тридцать надо было придумывать что-то другое - но он медлил окончательно расстаться с привычным образом. В зависимости от задания бывали времена, когда он проводил в качестве Ли-куна больше времени, чем будучи самим собой; это была маска, приросшая к коже и въевшаяся в плоть и кровь, игра, доведенная до уровня рефлексов. А потом все закончилось так, как закончилось, избавив его от необходимости принимать решение. Вечному студенту пора было повзрослеть - да вот не пришлось. Если Хэй когда-либо и обманывался насчет истинного адресата тепла и улыбок, которые ему дарили люди, то эти времена давно прошли. Вряд ли Хэй мог рассчитывать хотя бы на сотую долю той симпатии, которую вызывал Ли-кун, его полная противоположность по его же собственному замыслу. Уделом контрактора ВК-201, были страх и ненависть противников и, в лучшем случае, опасливое уважение коллег. Что ж, каждому свое. Тем ценнее были для него те немногие, кто знал его в обоих ипостасях и имел представление о его прошлом, и их же он терял чаще других - таков профессиональный риск агента. В глазах Инь и Мао он видел доказательства своего существования. Теперь с ним был только Мао - и дорого бы Хэй дал за то, чтобы этот кусок меха остался жив тогда... Но что мог сказать человек без личности и с поддельным прошлым маленькой женщине с ребенком? "Если не знаешь, что делать - импровизируй", - хмыкнул бы Грин, его первый наставник в искусстве тайных операций, под начало которого перешел восемнадцатилетний Хэй, когда Синдикат решил, что он способен на что-то большее, чем быть куском пушечного мяса. Хэй поморщился - он категорически предпочитал хорошо просчитанные кампании. Импровизация без четкого плана была верной дорогой к провалу. Плана у него не было, ясной цели тоже. С другой стороны, разговор - это не миссия, за выполнение которой отвечаешь головой... *** Стрелка часов отщелкивала секунды, каблуки отщелкивали шаги. Мисаки торопилась. Им стоило огромных усилий получить место в яслях, которые работали хотя бы до восьми, а не до четырех или шести, и все равно ей каждый вечер приходилось бросать недочитанные рапорты и спешить забирать ребенка. Район Синдзюку, равноудаленный и от ее дома, и от работы, был совсем не по дороге, но ничего ближе они не нашли. Принимая спеленутого малыша из рук толстенькой улыбчивой воспитательницы - как всегда, одна из последних, - она выслушала отчет о произошедшем с ним за день, от всей души жалея, что не имеет возможности наблюдать то, о чем ей рассказывают, своими глазами. Выйдя из здания, она, к своей досаде, обнаружила, что скамейка, на которой она привыкла сидеть с Тоеки, занята - на ее краю примостился черноволосый мужчина в белой рубашке. Мисаки помедлила - места на скамейке осталось еще на четверых, но она чувствовала себя неловко от того, что ей придется вторгнуться в уединение незнакомца. Впрочем, еще больше она не любила нарушать единожды заведенный порядок - странная черта для офицера полиции, который по долгу службы ежедневно сталкивается с неожиданностями. Может быть, ее повседневный консерватизм и давал ей силы справляться с работой, которую она искренне считала смыслом своей жизни? Мисаки села, подставив лицо лучам заходящего солнца. Поудобнее устроив на руках спящего сына, она расслабилась, готовясь насладиться каждой из этих пятнадцати минут, которые она себе давала для отдыха перед тем как круг дневных забот опять поглотит ее. - Наверное, сложно совмещать семью и работу, - произнес мягкий мужской голос рядом с ней. Она обернулась на своего соседа. Он произнес это самым будничным тоном, просто затравка для светской беседы, но Мисаки признательно моргнула. В ее повседневной жизни эта тема была под негласным запретом. Мало того, что Мисаки не пожелала оставить работу, выйдя замуж, но она не осела дома даже после рождения ребенка, вызвав этим молчаливое осуждение своих знакомых и, особенно, знакомых мужа. Она и не ожидала, что совместить старый уклад жизни с материнством будет просто, поэтому откладывала беременность до тех пор, пока откладывать далее не стало слишком рискованно. Просто не оказалось. Какие-то проблемы можно было решить с помощью денег - няни, филиппинская домработница, бытовая техника, хорошая машина - но добавить в сутки еще 36 часов было бы еще полезнее, и она часто об этом мечтала. Она не жаловалась - на практике узнала, что сочувствия не дождется, только предложения стать домохозяйкой. Муж с ребенком почти не помогал - заявлял, что это не мужское дело, и он ждет, пока сын вырастет, чтобы общаться с ним на равных. Нет, Мисаки не сомневалась в его любви к ней и Тоеки, но... Иногда ей казалось, что она имеет дело с планомерной военной кампанией, с ней в роли осажденной крепости, и когда-нибудь ей придется, исчерпав все свои ресурсы, стать примерной женой. С мужем она познакомилась на работе - учитывая ее образ жизни, познакомиться с кем-то вне работы было бы затруднительно. Он был новым начальником отдела общественной безопасности, и она с самого начала преклонялась перед его острым умом, разработанными им масштабными операциями и умением захватить воображение людей. Восхищение чисто профессиональными качествами перешло в нечто большее, и с его стороны тоже... Семья-таки потребовала жертв, хотя и не тех, что она ожидала. Ее муж, будучи человеком чрезвычайно щепетильным в вопросах рабочей этики, настоял на том, чтобы она перевелась в другой отдел, чтобы не работать под его началом. Она уступила его аргументам. Формально это было повышение в должности, и теперь вместо любимой полевой работы она проводила дни, с головой зарывшись в отчеты о том, кто, сколько раз и в каком округе кого ограбил, убил или обвел вокруг пальца в последнем квартале этого года. Она изо всех сил пыталась убедить себя, что это тоже важно, и не меньше, чем ее прошлая деятельность, служит защите слабых, но не могла не отдавать себе отчет, что новые обязанности не делают ее счастливой. И все же она ни о чем не жалела. Материнство изменило ее сильнее, чем она могла себе представить, и теперь она не мыслила себя отдельно от маленького человека, которому дала жизнь. Заговоривший с ней мужчина внимательно смотрел на нее, не осознавая, в какое больное место попал своим вопросом. - Я бы не хотела отказываться ни от того, ни от другого, - с мягкой улыбкой ответила она. Двери одноэтажного здания, в котором располагались ясли и детский садик, открылись, из них высунулась воспитательница и замахала Мисаки. - Как хорошо, что вы еще не ушли! Госпожа Кобаяси, вы забыли формы, которые вы и господин Кобаяси должны заполнить! - Ох, и верно! Мисаки замешкалась, пытаясь одновременно удержать сумку и встать, не потревожив спящего младенца, и сидящий рядом с ней мужчина опередил ее, быстро поднявшись на ноги и приняв у воспитательницы стопку документов. Он положил бумаги на скамейку рядом с ней. - Извините, я не представился. Ли Чжаньмин. Перехватив ребенка левой рукой, она протянула ему ладонь. - Кобаяси Мисаки. Рада познакомиться. Его пожатие было теплым и твердым, но не давящим. Она терпеть не могла, когда мужчины, делая скидку на "слабый пол", брали ее руку как переваренные макароны, и могла в ответ так сдавить ладонь непрошеного джентльмена, что тот потом долго пытался разлепить пальцы. С новым знакомым этот номер не прошел бы. - А это мой сын Тоеки, - добавила Мисаки. - Здравствуй, Тоеки, - с подкупающей серьезностью, как к взрослому, обратился к младенцу ее собеседник. Смутное ощущение deja vu накатило и схлынуло. Мисаки показалось, что она знает этого человека давным-давно, хотя была вполне уверена, что видит его впервые в жизни. Она привычно составила описание, годящееся для розыскной ориентировки: около 30, азиат - вероятнее всего, континентальный китаец, высокий, на взгляд сантиметров 180, но сутулится, и сутулость скрадывает ширину плеч, приметные темно-синие глаза, острый подбородок, жесткие черные волосы, забранные в конский хвост. Из особых примет - шрам на шее, полускрытый поднятым воротником рубашки. Нет, она его точно никогда раньше не встречала. Под ее пристальным взглядом Ли Чжаньмин опустил глаза и смущенно улыбнулся.