Тринадцать этажей вниз к небу

В туманное утро ни капельки не хотелось вылезать из постели. Хотелось понежиться, забыться, лучше было бы вообще не выходить из дома и не помнить, что у тебя есть дела. Намджун пребывал в таком настроении и был разочарован открыть глаза и не найти никого под боком. Кухня пахла кофе, но кружка Чимина была уже пуста, как и квартира. Очевидно, он ушёл на работу первым, и, хотя видимых причин волноваться не было, Намджун всё равно чувствовал себя неспокойно. Вчерашняя ночь была идеальной, но если только для него? Не хотелось так думать, накручивать себя, поэтому он решил не заморачиваться, быстро принять душ, собраться и пойти на работу. Из-за тумана ничего не было видно. Выезжать с парковки было сложно, но ещё сложнее не врезаться в кого-нибудь по пути. Ким ругался на всех и вся, и решил всё-таки позвонить Чимину, чтобы убедиться, что он нормально добрался до кафе, но тот не ответил. Монотонные гудки шли, но хозяин вызываемого номера не спешил отвечать. Заехав внутрь парковки компании, Намджун набрал ещё раз, нахмурился, когда опять никто не ответил. Чимин мог быть и занят клиентами. Но даже так обычно он всегда отвечал. Это настораживало. Через три часа после безответных звонков, когда время перевалило за двенадцать часов дня, Намджун, отбросив бумаги на столе и оставив их в таком хаосе, в котором пытался хоть как-то поработать, но нарастающая тревога ему не давала, он позвал к себе Юнги, вышедшего на работу после трёхдневного отпуска. Юнги ещё ничего не знал об их окончательном воссоединении, воспринял просьбу поехать с ним до работы Чимина с удивлением. Намджун был сам не свой: Чимин не мог быть настолько занят, чтобы совсем не отвечать ему, даже не видеть, что тот звонил или намеренно игнорировать, ведь до этого они провели изумительную ночь вместе. Что-то случилось. Что-то, из-за чего Намджун не мог найти себе места, нутром чувствуя. Метка на груди едва заметно ныла, но этого было достаточно. ** Напротив тринадцатиэтажного внушительного здания стояла небольшая толпа народу с плакатами. Чимин, одевшись как всегда неприметно, заметил выставленную охрану у входа. Кажется, у отца были какие-то очередные проблемы с его реформами, которыми Чимин не интересовался, предоставив все проблемы решать Намджуну. Тот не хотел бы, чтобы Пак вмешивался и тем более выкидывал что-то сумасбродное вроде этого, но кое-что Чимин всё-таки сделать должен был. Набрав побольше воздуха в лёгкие, он двинулся сквозь толпу к входу. — Ваш пропуск, — попросил один из охранников, с непроницаемым лицом остановив Чимина у стеклянных дверей. — Я к отцу. Меня зовут Пак Чимин, так что пропустите. Тот скептически отнёсся к заявлению, кивнул и что-то пробормотал второму рядом стоящему, а тот уже заговорил с кем-то в наушник. Через полминуты, впрочем, оба отошли, пропуская его всё также молчаливо. Почестей Чимин и не ждал, но могли бы быть подружелюбнее. — И это здание администрации министра… Кабинет отца расположился на седьмом этаже, Чимин поднялся на лифте, потом сразу минуя секретаря, который не спросил у Чимина даже его имя — очевидно, приказы сверху не обсуждаются. Хотя с последнего неприятного разговора прошли всего каких-то пару дней, Чимин ещё помнил то чувство отвращения, испытанное при том, когда, казалось бы, родной человек облил его грязью. Отношения не могли складываться хорошими, отец всегда был тираном в их семье, мать это терпела, а они с Чихваном просто старались не попадаться под горячую руку. Но Чимин всегда перетягивал гнев отца на себя. Маленький брат не должен был страдать только потому, что у их отца были вспышки гнева, причём неконтролируемые, чрезмерные амбиции и жадности не было границ. Чимин изначально был совсем другой. Он пошёл в маму. — А, решил почтить отца своим вниманием, крысёныш? — Чимин стерпел и это со спокойствием, напоминая себе, зачем сюда пришёл. — Что, своему хахалю ты нахрен больше не сдался и решил вспомнить, что у тебя есть семья? — У меня всё отлично с ним, не переживай так, — с улыбкой парировал Чимин. — Моя личная жизнь до Намджуна тебя не особо-то волновала, с чего вдруг? Впрочем, ты вообще когда-нибудь интересовался жизнью детей? Лицо отца перекосило. Чимин думал, что ждал и терпел слишком долго, чтобы не выговорить ему хотя бы часть своих обид. Особенно когда тот мирно разговаривать и не был настроен. — Ты вырос жалким хлюпиком, с чего я должен был интересоваться и любить тебя? — Конечно, во всём всегда должна была быть выгода. Впрочем, именно о ней я и пришёл поговорить. Тебя же только это волнует — как бы выше забраться, как бы ещё наворовать денег. — Не пори чушь, я ничего в этой жизни не украл! — загремел мужчина, встав из-за стола и громко по нему хлопнув. — Я взял своё! Взял своё, понял?! Чимин поджал губы, удерживаясь, чтобы не сказать лишнего, не распалить родителя ещё сильнее. Он не ругаться пришёл. — Я хочу забрать маму и брата, — выдохнул Чимин. Никаких требований, никаких ссор и перекрикивания. Это просьба, с которой Чимин шёл сюда, надеясь, что отец поймёт всё правильно. — Что? Куда забрать? К себе в халупу? И с какого перепугу? — Мы снимем другую квартиру. А ты, если хочешь, оставайся на прежнем месте. Тебе самому уже в тягость забота о нас, ты постоянно нас третировал, пока я жил с вами, и я не знаю, что происходит сейчас, но… — Щенок, — прошипел отец, — ты что о себе возомнил? Чимин отступил — интонация отца не предвещала ничего хорошего. Тот вышел из-за стола. — Я просто хочу жить с мамой и братом, и видеться с ними. К тому же, мама говорила, что вы давно заговариваете о разводе… — Это мать тебе сказала? — расхохотался он. Чимин в недоумении уставился на него. — Дурная! Вот же дура! — Не смей её оскорблять! Чимин сам не заметил, как влепил отцу пощёчину. Первую в жизни. Он и раньше видел, как отец оскорбляет маму, как они ссорятся, но действительно боялся сказать что-то в ответ и уж тем более ударить. Это Намджун научил, что надо давать сдачи, отстаивать своё мнение или защищаться от нападок. Чимину претила мысль о насилии в ответ на насилие, но несправедливости он не выносил. Отец отшатнулся. Слегка совсем, даже не оступился, но глаза его полыхнули яростью. Мирно не получилось, и такой исход Чимин тоже предполагал, однако всё равно наплевал на инстинкт самосохранения и пошёл в одиночку. Намджун просил его не делать глупостей, но быть безрассудным. Когда отец в ответ схватил его за плечи, а затем больно оттолкнул так, что младший Пак повалился на пол, после чего его схватили за грудки, он пожалел, что не сказал Намджуну, куда пошёл. Хотя тот бы его остановил или пошёл бы с ним, а он хотел сам разобраться с отцом. Он и сам постоянно чувствовал себя трусом. Почти три года тихой и спокойной жизни отрезвили его, показали, что до этого он жил в сущем аде. Постоянные избиения, оскорбления, страхи за себя и за семью — внутренняя сторона жизни в отличии от внешней была похожа на кошмар. Для других — для публики, для прессы, для знакомых они были примером идеальной семьи, которая поднялась с низов. И ему запрещено было что-то вякать по этому поводу. Теперь же хотелось забрать из ада и маму с братом, не оставить их этому ублюдку. — Я тебя вырастил, крысёныш, дал образование, еду, одежду, всё, ты хоть в чём-нибудь нуждался? «В родительской любви» — ответил бы прежний Чимин три года назад, но теперь знал, что этот ответ только раззадорит освирепевшего отца. — Неблагодарная тварь, иди и подставляй свою задницу ёбырю, компанию которого я скоро уничтожу, и даже думать забудь, что у тебя были какие-то права в этой семье! — Ты чудовище, — с отвращением выговорил Чимин, попытавшись отцепить отцовскую хватку, но премьер-министр лишь оскалился на трепыхания сына и что есть мочи оттолкнул его от себя. Сзади них стоял низкий столик со стеклянной прямоугольной столешницей. Чимин не удержал равновесие, не успел ни за что ухватиться, споткнулся, приложился головой об эту столешницу и свалился на пол. — Поднимайся, чего разлёгся? — дав себе время успокоиться, спросил старший Пак, замечая, что сын не открывает глаза и не подаёт признаков жизни. — Что за… — он резко навис над ним, осматривая голову и замечая небольшую струйку крови у виска. Чимин едва заметно дышал. — Скорую! Быстро, скорую! — он выбежал из своего кабинета, заорав секретарше, вскочившей от шума. — Вызывай скорую, не стой дубом! В это время Намджун уже поднимался на лифте на седьмой этаж, обнаружив, что Чимин сегодня не вышел на работу и взял отгул. Его опасения не были напрасными, и они с Юнги спешили туда, куда Чимин ещё мог бы, вероятно, пойти — к себе домой или же на работу его папаши. Но дом они отложили, он не представлял большую опасность. Интуиция подсказывала Намджуну, что нужно ехать сюда. Створки дверей разъехались, Намджун подорвался с места, Мин за ним едва успевал. Они уже услышали шум, на который сбежались из соседних кабинетов, и когда Ким услышал «Скорую!» от знакомого, всеми фибрами души ненавидимого, голоса, сердце пропустило удар. Он вбежал в коридор, ни на кого не обращая внимания, даже не суетившегося отца Чимина, минуя остальных, а когда внесся в кабинет, застыл, пропуская ещё удар. — Чимин! — пронесся как будто в тоннеле над его ухом голос Мина. А он уже ничего больше не замечал, только лицо своего мальчика, искажённое гримасой боли, на бледной щеке которого виднелись следы крови, глаза и губы были плотно закрыты. Намджун едва нашёл в себе силы не пошатнуться и не рухнуть рядом, медленно подойдя и опустившись, захватывая тёплую маленькую ладонь. На фоне суетился Юнги, разгоняя посторонних, даже вмазал стоявшему поодаль отцу, и раздавал приказы вызвать ещё и полицию. Намджун всего этого не видел, только слышал. Он смотрел на Чимина, сжимая руку, шёпотом умоляя не сдаваться, не бросать его, даже думать не сметь умирать тут на его руках. Ныло, болело, разрывало под рёбрами, перемешались перед глазами картинки, где Чимин смеётся, флиртует с ним, как ребёнок совсем, неловкие первые касания, смазанный первый поцелуй, ночи длинною в вечность, в которые Намджун гулял под его окнами и желал ему спокойной ночи, дни, проведённые в тщетных попытках репетиций перед зеркалом, как он вновь и вновь будет просить Чимина простить его, забыть ту боль, которую причинил, и просто протянуть ему, Намджуну, руку. А Чимин такой наивный ребёнок — простил Намджуна и без этого, и даже ждать пришлось совсем немного… И первая ночь. Самая лучшая ночь в его жизни. Ставшая венцом. — Всё будет хорошо, малыш, — слёзы незаметно скатились по обеим щекам. Намджун коснулся щеки и припал губами к пальчикам, перецеловывая. — Всё будет хорошо, держись. Я здесь. Я рядом. Больше никто не причинит тебе боли. Не позволю. Слышишь? Не надо, не вздумай мне тут умирать, не вздумай… Я здесь. Скорую даже подпускать не хотелось, чтобы только никто больше не причинил вреда. Намджун сам себя уговаривал, что так надо, что ему теперь помогут, вылечат, вытащат, прямо за шкирку с того света, если надо будет. — В какую? — Намджуну было сложно даже говорить. — В какую повезёте? — Да сюда, в краевую. Успеем ли только. И только когда унесли, когда он из виду потерял лицо, умиротворённое и вместе с тем такое безжизненно-бледное, Намджун натолкнулся взглядом на того, кто это сделал. Лишь прибытие полицейских остановило его от греха. Иначе ещё бы минута, и он его убил, успев однако в кровь размазать его лицо. Юнги даже не пытался его остановить. — Поехали в больницу, потом дадим показания. Чимин важнее сейчас. Лишь кивок. Говорить было будто бы больно, и Юнги заправлял всем, звонил всем, кому надо, набрал матери Чимина, даже Чонгуку позвонил, чтобы тот немедленно ехал. А мир будто бы застыл. Будто бы дальше течение времени зависело только от одного, конкретного, вздоха, от одного взгляда, от одной улыбки. Лишь бы он улыбнулся, открыл глаза, сжал намджунову руку своей, лишь бы остался. Рядом.