pretend

Медовый месяц закончился, и даже несмотря на то, что Хосоку так сильно хотелось остаться тут навсегда, он предполагал, что лучше, все же, уехать, ведь тогда он не будет влюбляться в Юнги так быстро. Это, на самом деле, ведь не так плохо — рано или поздно Хосок полюбил бы его. Но сейчас на неопытного парня свалилось слишком много всего. Инхо встретил их в аэропорту и домой они ехали молча. Завтра был хосоков день рождения, потому они должны встретиться с его семьей, и, если честно, Чон слишком устал от этой насильной социализации: ему хотелось просто закрыться в своей комнате и оставаться там. — Ты в порядке? — спрашивает Юнги, глядя на младшего. — Я, как бы эгоистично это не звучало, отнюдь не горю желанием видеть свою семью завтра. Они и правда контролировали все мое существование, и теперь, когда я получил свободу впервые, когда мы вдвоем провели целую неделю в Японии — я понял, как сильно нуждался в независимости. — Ну, по крайней мере, ты не увидишь их как минимум до завтра. Пока у тебя перерыв тебе лучше его ценить. Хосок цокнул и замолчал.

***

Инхо привез молодоженов в их новый дом. Разумеется, он находился на одной улице с родителями Хосока, но парни наконец-то были свободны. Хосок сидел на диване, пока на фоне, в проигрывателе, вертелась виниловая пластинка, и наблюдал за тем, как его муж занимается готовкой. Парень захихикал, когда Юнги, держа в одной руке сковородку, начал пританцовывать, виляя бедрами в такт музыке. — Впечатляюще, — говорит младший. — Танцуй так же, когда мы пойдем на тот бал-маскарад — будешь прям как Золушка. Юнги моментально покраснел, осознав, что на него смотрят, но затем закатил глаза и засмеялся: — Приятно знать, что ты наблюдаешь. Готовься раскошелиться, это тебе не бесплатная развлекаловка, — шутит он. Хосок же хихикнул и откинулся назад на спинку дивана, зевая. И он даже успел задремать, прежде чем услышал тихое мяуканье и, открыв глаза, увидел, как ему на грудь взбирается котенок. — Ты притащил Холли? — вздохнул Чон, внимательно глядя на кота перед собой. — Ну, как видишь, — ответил Юнги, войдя в гостиную с тарелками, чтобы поставить их на стол. Они решили поужинать обложившись одеялами и подушками на диване в гостиной, вместо того, чтобы оставаться на кухне. — Она часть семьи, ее не бросишь просто так. Хосок, наверное, и не ответил бы, если не обратил внимание на то, как дрогнул юнгиев голос под конец. Младший знал, что за переездом Холли к ним скрывался какой-то более глубокий смысл, и ему правда хотелось узнать… Что он и собирался сделать. — Хен, что случилось на самом деле? — Я говорил тебе раньше, но без особых деталей. Но теперь, раз уж мы женаты, скрывать это, думаю, смысла нет, — вздохнул тот. Хосок сел прямо — чтобы показать, что он внимательно слушает, и заметил, как Холли забирается Юнги на ноги. — Когда я был помладше, я постоянно бунтовал. Я никогда никого не хотел слушать, но всегда хотел стать независимым. Так что, когда я, съехав, потерял работу, мои родители отказались помогать мне с оплатой аренды, так что моя упрямая задница предпочла остаться бездомной, и мне было очень тяжело найти работу. И когда я наконец смог позволить себе снять квартиру, я решил проведать родителей, чтобы рассказать им, сколько всего случилось. Но по приходу я никого не застал. Лишь наш пустой дом. И я позвонил им, я звонил, но ответа так и не дождался. Соседи потом сказали, что моя семья переехала. С тех пор я от них ничего не слышал. — Как давно это случилось? — Пару лет назад. Холли была просто бродячей кошкой, которую я нашел, когда был бездомным. Так что я подобрал ее, и с тех пор она, выходит, вся моя семья. — Но я ведь тоже твоя семья. — Но ты… Тебя заставили стать моей семьей, Хосок. Холли будто была знаком того, что мне станет лучше. И я знаю, что она просто котенок, но, черт, я был таким одиноким. Я спал на лавочках в парках, и моим рождественским ужином была еда из Макдональдса. Я уже забыл, что такое быть любимым, что такое, когда о тебе заботятся. Ты нужен мне не ради денег, ты нужен мне потому, что с тобой я снова научился улыбаться. Хосок едва ли знал, что ему стоит сказать. Не успел он ответить, как Юнги, со слезами на глазах, продолжил: — Я не был готов к женитьбе, но я был готов почувствовать хоть что-то. Я был готов посвятить тебе всю мою оставшуюся жизнь, если бы это только значило, что я буду счастлив, понимаешь? — Юнги, это ведь не нормально… — Я знаю, но все вышло куда лучше, чем я думал. Благодаря тебе. Может, супружеская жизнь не кончается ничем хорошим, но мы всегда можем сделать вид, что это не так. — Чем, как ты полагаешь, занимаются женатые пары? — Ну, они держатся за руки, — начал Мин, оглянувшись вокруг и взяв младшего за руку, — и они полагаются друг на друга. Эмоционально и физически. — на этих словах Юнги положил голову Хосоку на плечо. — И они вместе смеются, — тут Чон легонько пощекотал Юнги, и они вместе хихикнули, — и… Они посмотрели друг другу в глаза. — И они целуются. И это случилось. Их губы соединились, и, быть может, они оба не были готовы к этому, но, черт подери, это было слишком хорошо, чтобы прервать. Ведь это не было вынужденным. Оно было не на публику, не для папарацци, не для журналов. Это были только они — Юнги, Хосок, и их соединенные губы. Чон Хосок целиком абстрагировался от всего вокруг и полностью игнорировал все, что было у него в голове. Игнорировал ужин перед ним, и то, как они сидели, положив ноги друг на друга. Хоби потянулся и, волнуясь, положил ладонь хену на шею, все еще сомневаясь, стоило ли. Но затем Юнги положил свою ладонь поверх его, уверяя в обратном. А потом они наконец прервались. Юнги медленно открыл глаза, встречаясь взглядом с Хосоком. Губы обоих плавно расплылись в улыбке, и Мин заговорил: — Ты меня только что поцеловал. Хосок покраснел: — Ну, полагаю, я это только что сделал. — Чем там еще занимаются женатые пары? — смеется Мин. — Ну, знаешь, любят друг друга. — Мы до этого еще не дошли. — Слава Богу, — выдохнул Хосок. — Я боялся, что мы сейчас начнем обсуждать нашу бессмертную любовь. — Ни за что. И они засмеялись. Смеялись до боли в животе, откинувшись на спинку дивана, едва не развернув тарелки перед ними. У них был какой-то отдельный вид любви. И, может быть, так даже лучше.