Dirtier than your boots

Ремус метался по комнате. После него в разные стороны отлетали вещи, с грохотом падая на бетонный пол. Взбешенный, он был похож на зверя, рассекающего пространство вокруг, изрыгающего проклятия из зубастой пасти. Кайл не находил себе места. Услышав, что на них движется, он оцепенел, тело пробирала крупная дрожь. Парализованный, он словно кукла мог только наблюдать. Не то чтобы трусость и безропотность всегда были его спутниками, вовсе нет, но настолько внезапный кусок говна, прилетевший ему прямо в лицо, обескуражил мужчину. Ощущение близкой смерти поднимало внутри него истерику. Она захлестывала волнами, и как бы он ни пытался всплыть, все равно тонул. Важно было сосредоточиться, чтобы привести мозги в порядок. Кайл выискивал детали, за которые мог зацепиться взгляд. Задачу усложнял Ремус, то и дело мелькавший тут и там, наводивший еще большую суматоху. Как только глаза привыкли к темноте, стало заметно, сколько вокруг свинца. По полу катались пустые гильзы, оболочки кабелей, статуэтки. Стало понятно, что Ремус готовился к этому дню, знал, что он неизбежно настанет. Под ухом раздалось его удовлетворенное сопение. — Ложись, — сказал парень полушепотом, и Кайл почувствовал, как на него обрушился вес, в разы превышающий его собственный: «Свинцовое покрывало», — понял он. Ремус лежал рядом. Можно было почувствовать тепло его кожи, прерывистое дыхание, колени, впившиеся куда-то в бочину. Цепкие костлявые пальцы парня обхватили скулы Кайла, заставляя смотреть в глаза. Воздуха под покрывалом не хватало. — Что бы ни случилось, не смей кричать. — Парень говорил тихо, но четко, и до того его тон был пропитан предчувствием катастрофы, что по телу пробежали мурашки. Они вдвоем лежали под этим покрывалом, как в саркофаге, в какой хоронят разорвавшиеся атомный реактор, только вот в их случае, реактор был миром вокруг. Они делили не только кислород, но и страх. Стоило отправить на эшафот человека, сказавшего, что вдвоем бояться не так страшно. В случае с бедственным трепетом, где чувства резонировали и сливались друг с другом, наличие товарища было не лучшим обстоятельством. С другой стороны, Кайл не представлял, как сохранял бы сознание без грубых пальцев на своих щеках. Вдруг все стихло. Буря, лютовавшая снаружи, смолкла, и наступила гробовая тишина. Стоило ей длиться секунду, как окружающее наполнилось истошным, отчаянным воплем. Он, казалось, заполнял все: пространство под покрывалом, комнату, Периферию. Весь мир и вся вселенная наполнились этим стоном. Сознание охватил животный страх и чувство паники, от которого хотелось рвать глотку в приступе крика, бежать на край света, куда угодно — лишь бы подальше. Ремус зажмурился и руками обхватил Кайла за плечи, сжимая его с такой силой, с какой ладонь сжимает оголенный провод во время электрического разряда. Новый вопль. В комнате дрожали стены, с полок прямо на одеяло падали железки, послышалось, как лопнула древняя лампа накаливания. Кайл сжимал зубы так, что ненароком он прокусил себе язык и щеку, а из глаз непроизвольно лились слезы. Он уже не чувствовал вокруг себя ничего, ни рук Ремуса, ни покрывала, ни пола. Он весь обратился в сгусток первобытного ужаса, внушаемого этими стонами. Они будто сгущали вокруг воздух и давили, давили магнитным прессом. Не оставляли иного выбора, кроме как выдать себя. Вой усиливался и множился, голоса становились все громче, все приближались, нависали прямо над укрытием из одеяла. Огромные черные тени высились над обломком здания, ставшего убежищем для седого слепого мальчика и его незадачливого друга. Эти тени, имеющие человеческие очертания с бесконечными руками и ногами, будто втягивали в себя всю жизнь в радиусе двух километров. Комната кружилась и раскачивалась из стороны в сторону. И невозможно было понять, реальность это или наваждение — ловкая иллюзия Аномалии. Ремус уже и не понимал, кричит он, молчит, плачет ли, на месте ли его руки и ноги. Свои мысли мешались с мыслями Кайла. Их сознания будто слиплись, образуя один ком бедственной паники, настолько охватившей обоих, что их тела бились в конвульсиях, даже при всем старании держаться в одном положении. Самый громкий визг, самый сильный толчок — все закончилось так же внезапно, как и началось. Ремус обнаружил себя рыдающим в углу комнаты. Голосовые связки саднили от криков, а глаза пекло так, будто прямо на них поставили по клейму. Он попытался расслабиться и, преодолевая агоническую боль в мышцах, прилег на пол. Тело растеклось по полу словно ртуть — он не осмелился бы предположить, где кончики его пальцев. Слезы катились по воспаленным щекам. В этот день он узнал, что его слезные железы не атрофировались. Кайла, сидевшего посреди комнаты, он заметил только через полчаса бездумного смотрения в потолок. Тот выглядел контуженным. Весь в собственной рвоте и слюне, с полной пустотой в глазах. На Ремуса вновь обрушился страх. Подтягиваясь на руках и превозмогая онемение, сковавшее каждую клеточку тела, он подполз к Кайлу и подтянулся к его лицу, используя тело мужчины как опору. — Эй, — отозвалось болью в груди и резью в горле, — ты… Ты… Ремус понял, что не может вспомнить ни его имени, ни голоса, ни даже черт лица, которые сейчас ощущал размыто. Он вновь осел на пол, пытаясь припомнить свое собственное имя. Он крутилось на языке, но никак с него не соскальзывало. Тут сознание накрыла мутная поволока, а через секунду оно и вовсе пропало. *** Солнце как-то излишне весело плясало по выжженной земле. Желтый свет падал на рыжую пыль, отчего становился еще ярче и, возможно, чуточку противнее. Ремус недовольно щурился. По пробуждении он недосчитался зуба и ногтей на пальцах ног. Не сказать, что его это расстроило. Ногтями он особо не пользовался, а зубы давно были заменены на керамику, которую можно было ротировать в любой момент. Он опустился на корточки и поставил на пол свинцовый ящик, который до этого держал в руках. На потертой крышке красовалась выцветшая гравюра с названием чая, написанным замысловатым шрифтом. Такие, кажется, выпускали только до первой волны. Эту банку парень нашел на свалке у Скотта в прошлом году. Тот хранил много полезного хлама, хотя не пользовался большей его частью. С надеждой Ремус снял проржавевшую крышку контейнера и заулыбался. Маленький расточек «табака», ныне истребленного на его территории, приветливо смотрел из железной коробки. Ремус взял растение в ладони и перенес его на землю. Было мало надежды, что расточек переживет Аномалию или выживет без солнца и почти без воздуха, но чудо все же случилось, и теперь оставалось лишь уповать на то, что растение примется. Он поднялся и потянулся на солнце. Излишне радостный день после такой отвратительной ночи. В доме его ждал Кайл или то, чем он когда-то был. С ним, похоже, было покончено. Тело так и сидело на полу, почти безжизненное, лишь дышало, а глаза слезились от отсутствия мигательного рефлекса. Чтобы убедиться до конца в том, что друг сдох, Ремус взял ведро с водой и плеснул ему в лицо. Вопреки всем ожиданиям, Кайл с криком подскочил. Теперь он выглядел вполне живым и почти целым, если не считать рваных ран на плечах. — Я уж думал, ты помер, ан нет — сейчас вполне живой. А вот крысы мои не очень, обидно до ужаса, они же, падла, дорогие. Стоило сказать это, как раздался глухой звук, как если бы упал мешочек с зерном. Ремус обернулся и увидел грызуна, слепого и бесхвостого, но живого. Теперь это был его любимый грызун. Ремус ликующе воскликнул — выживаемость крыс была выше любых похвал. Кайл же пошатывался, как осинка на ветру. Он, судя по всему, хотел было вытереть лицо, но остановился на пол движения — мышцы в плечах были порваны, он заметил это только что. По его виду казалось, что он восстал из мертвых, что было почти правдой. На его выбеленном лице прибавилось морщин, а на голове серебрились прядки седых волос. От него воняло рвотой и гнилью, он еле разлепил рот, чтобы издать протяжный болезненный стон. Лишь заботливо усадив крысу на свое плечо, Ремус решил удостоить вниманием и Кайла и поднес флягу с водой к его губам. Глотки давались мужчине тяжело, рвали пересохшую глотку, тем не менее, стало легче, в голове прояснилось, а онемение в кончиках пальцев прошло, будто от этого стало намного легче. — Сколько я был без сознания? — прохрипел Кайл, отстранившись. Ремус на его вопрос лишь задумчиво почесал щетинистый подбородок и прищурился. Все приборы сбились после прихода Аномалии, и теперь ни механические, ни электронные часы и датчики работать не хотели. Даже железки в суставах парня поначалу отказывались шевелиться. — Судя по всему, около двенадцати часов. Я поднялся всего на час раньше, а солнце только сейчас встало над холмом. Это при условии, что мы не валялись несколько дней, за это не ручаюсь. — Он опустился на корточки перед Кайлом и уже более серьезно заглянул в его глаза. — Ты, кстати, помнишь меня? Кайл с секунду подумал, пригляделся и исступленно качнул головой, кажется, его сознание еще не до конца пришло в порядок, но он дал понять, что все начинает проясняться. По крайней мере, Ремус истолковал это именно так. Пока делать выводы было бы опрометчиво. — Ты не волнуйся, мы тебя сейчас подлатаем… — говорил Ремус, удаляясь в угол комнаты и что-то выискивая по своим полочкам. Кайл его почти не слышал. Слова будто проходили сквозь толщу воды или, скорее, звучали из-за стены, также звучали голоса его соседей. Радовало, что контузия не лишила его слуха совсем. Ремус подбежал с алюминиевым баллончиком и куском черной резины в руках. Резинка оказалась капой, которую парень без объяснений пропихнул Кайлу в рот. Ремус осторожно отодрал присохшие рваные края одежды от кожи на плечах Кайла и, похлопав ладонью по дну баллончика, стал распылять содержимое на раны. Одна из тех самых лечилок — самая незаменимая. Жидкость, соприкоснувшись с мясом, зашипела и вспенилась буквально на секунду, а после разрыв на коже покрылся корочкой и застыл. Все уже не выглядело так плохо. Кайл во время лечения сидел, плотно сжав зубы и сощурившись. Крики и стоны заглушаемые капой то и дело рвались из его глотки. Ощущения были не из приятных. Ткани плеча горели, как если бы их прижгли раскаленным куском металла, засохшая кровь стягивала кожу, а осторожность Ремуса облегчения не приносила. Тем не менее, лечение приносило облегчение. *** Ремус с трудом узнал Рекса в кусках мяса и костей, срощенных с бионикой. Над зловонным безобразием, валявшимся у дверей бункера Скотта, уже кружили всевозможные насекомые. Пока что прогнозы были утешительными, если Рекса кто-то вынес, то этот кто-то был как минимум жив. Парень с трудом проглотил рвоту, а вот Кайл бесстрастно отодвинул останки ребенка носком туфли и прошел внутрь. Ремус последовал за ним. Мужчина был на удивление полон энтузиазма и даже полудохлый умудрялся держаться достойно. Ремус, тем не менее, удивился его желанию идти первым в подвал, он бы на месте Кайла не так охотно верил собственным рассказам о «друге механике, которого срочно надо проведать». Стоило им завидеть Скотта, привычно сидящего на вершине мусорной горы, как Ремус окликнул его. Когда же мужчина оказался достаточно близко, Ремус смачно харкнул ему в рожу. — Труп сына мог бы и припрятать от гостей, — негодующе прохрипел он вдогонку плевку. Скотт, впрочем, не особо расстроился и почти любовно размазал плевок по лицу. Он замахал руками, стал разбрасываться привычными восклицаниями: «ой ну что ты», «время, Монах, время» и «да я еще сделаю». Новость о том, что мясом на входе был сын механика, явно не привила Кайлу любви к Скотту. Этого гоблина вообще было сложно за что-то любить. — Ну вот что ты меня перед людьми позоришь? Перед городским меньше всего хочется, знаешь ли, блядью прослыть. Вы кем будете, господин? — обратился он уже к Кайлу, слащаво и фамильярно настолько, что у того лицо превратилось в гримасу отвращения. Тем не менее, Кайл быстро себя переборол. Скотт не нуждался в ответе, он уже щупал и осматривал Кайла. За считанные секунды он сдернул с него плащ и привстал на носки, чтобы ткнуть пальцем в запекшуюся рану на плече. — Нехорошо, нехорошо, — приговаривал он, попутно прощупывая едва переставшие кровоточить ткани. Зрачки Кайла цепко следили за пухлыми пальцами. Скотт отбежал в сторону своего возлюбленного мусора и принялся копошиться в нем, как таракан. — Монах, так что было-то в том бункере? — крикнул он из другого конца комнаты. — Свинец. Столько, что хватит перекрыть всю Чистоту и еще останется. Я один столько не вынесу за всю жизнь. Кайл бросил на Ремуса многозначительный взгляд. Этот слепой черт все знал, знал, что Чистота уязвима, знал, что никто ничего не сделает. Знал ответы на все вопросы Кайла, как можно помочь… «Я знаю, зачем ты здесь», — говорил его ответный взгляд. — Ой, у вас тут интим такой, даже неловко как-то, — сказал Скотт, успевший появиться между ними, но не разрывавший их зрительного контакта в силу невысокого роста. На него обратились две пары глаз. В его руках была медицинская игла с нитью и баллончик, такой же, какой недавно держал Ремус. Кайла усадили на табурет, вкололи в плечи лидокаин. Шприц едва ли был стерильным. Чтобы не слушать Кайловы вопли, в его рот сунули тряпку, первоначальный цвет которой едва угадывался за масляными пятнами. Тем не менее, Скотт утверждал, что она была самым чистым предметом в помещении. Пока мужчину штопали, в мыслях он пытался оформить в слова то, какой Ремус фантастический ублюдок, более того, эти размышления отвлекали от боли. Парень, в свою очередь, неловко переминался с ноги на ногу в паре сантиметров от табурета. Не унывал только Скотт, не то чтобы он не умел читать атмосферу, просто ему было откровенно насрать. — Не думал я, Монах, что у тебя, такого вредного, найдутся друзья, кроме меня, — сказал он, в очередной раз протыкая плоть иглой. — Или кто вы там друг другу? Говори уж, если притащил его сюда. — Препод мой, — если бы Ремус не прервал, Скотт мог бы продолжать эту тему бесконечно, — из Чистоты… Если будут еще вопросы, прибереги их на оставшуюся вечность. — Ой, Монах, так много вопросов и так мало ответов. А ты знал, что эта фраза еще в прошлом веке стала популярна? Слушать эту крысу не имело смысла, поэтому Ремус стал слушать другую, сидящую на его плече. Она тихо пищала и иногда покусывала рваную мочку уха. Парень покачивал головой и утвердительно шептал ей в ответ. Его взгляд был направлен прямо на мясо, выпирающее из плеча Кайла. Оно было словно обугленным от лечилки из баллончика, но из него бежала кровь при каждом проникновении иглы. Это радовало — с кровеносной системой все было в порядке. Каждый новый стежок, оставленный на синеватой от гематом коже, Скотт обильно забрызгивал спреем. Плоть и кожа срастались на глазах, оставляя борозду уродливого рваного шрама. Ремус прикусил кончик пальца. Скорее всего, руки Кайла какое-то время будут недоступны для использования. Такие мысли отвлекали его от пристального взгляда, направленного на него. Они с Кайлом редко ссорились, в силу аморфности отношений, но сейчас было ясно, что назревает буря. Конечно, Ремус себя не винил, не видел для этого причины. Но вот Кайл, казалось, мог назвать штук десять без запинки, преобразовать их в кусок твердой материи и засунуть поглубже Ремусу в глотку. Может, он и не был моралистом, но всегда был за то, чтобы человечество продолжало жить. В силу характера, если кто-то препятствовал его интересам или не помогал, хоть и располагал для этого всеми средствами, он выходил из себя. Ремус не понимал. Вся трепетность мужчины по отношению к цивилизации не мешала ему трахаться с парнями и ссылать людей на Периферию. Из раздумий парня вывела боль — крыса прокусила ухо, и теперь из него шла кровь. Ремус взял ближайший к себе баллончик и забрызгал им рану. Дела принимали скверный оборот — Кайл едва ли держал себя в руках. Ремус может и рассказал бы ему все сейчас, да вот Скотт явно был лишней парой ушей. Он все скакал вокруг Кайла с иглой и без остановки болтал, чем успел порядком вывести мужчину из себя. От совершения убийства того сдерживала только временная недееспособность рук. Бедный Кайл не мог даже как следует материться — кляп был надежнее всякого замка. Он спасал от потока благого гнева не только Скотта, но и Ремуса. В большей степени Ремуса. — Ты можешь хоть раз пожалеть человека и оставить его в покое? Он — не я, чтобы выслушивать твой понос. — Так я разве хуже делаю? Наоборот: вот благое дело — медицина. И не понос у меня вовсе! Ремус тяжело вздохнул, грациозно оттолкнулся от тумбы, на которую опирался, и прошел к Скотту, который в ту же секунду отлетел в сторону, снесенный элегантным движением бедер парня, который успел выхватить у него иголку и баллончик. — Ты иди, найди поесть, — сказал он и, когда Скотт ушел, сам принялся зашивать остатки раны. Воцарилось молчание, нарушаемое копошением Скотта, его сбивчивым монологом на кухне и стонами Кайла. Ремус жевал губы, обдумывая, что же сказать. Нужно было пользоваться шансом, пока не вернулся Скотт. — Не появись я тогда, Аномалия от тебя бы и мокрого места не оставила. Ремус не надеялся, что его слова кого-то утешат, говорил, скорее, чтобы разгрузить пространство, сгустившееся вокруг них. — Не думал, что ты явишься так скоро. Я вообще был в другой части Зоны, а вернулся, потому что у меня там половина приборов с катушек съехала. — Издал характерный свист и покрутил пальцем у виска. — И вот мы как удачно пересеклись. Все вновь смолкло. Ремус не хотел более продолжать поток бессмыслицы, сродни той, что нес Скотт. Возможно, сказывалось его дурное влияние. А может, просто привычка отшучиваться, когда куски и без того обглоданного мира летят в тартарары. Тем не менее, однажды нужно было стать серьезным. — Ничего ты, друг мой, с этим не сделаешь. На наш век пожить планеты еще хватит, а потом уже мгла и темень. Ты, конечно, можешь брыкаться и попытаться что-то спасти, и я тебе даже готов помочь. Но смысла в этом нет. Лучше уж спалить все до основания. Уроборос ведь должен сожрать себя до самого конца, чтобы появится вновь, так? Парень вынул иголку из-под кожи и болезненно затянул узел, после чего вытащил изо рта Кайла кляп и с надеждой воззрился на него полуслепыми глазами. Тот не выглядел воодушевленным. Но вот Скотт, стоявший в дверном проеме уже довольно давно, с кастрюлей протухшей каши в руках, сиял, как начищенный башмак, и готов был разразиться очередным потоком междометий. Кайл вовремя зацепил эту мысль в его глазах и состроил такое выражение лица, от которого расхотелось жить, не то что говорить. Он поднялся со стула и пошел к выходу, Ремус побежал следом. Дверь за ними захлопнулась, обрывая восклицания Скотта о каше. Снаружи его надоедливая болтовня не смогла бы их преследовать — Скотт не выходил дальше своего порога столько, сколько Ремус знал его. Это объясняло, почему в начале дня мертвое тело лежало прямо у двери. Кайл на секунду застыл на месте. Лицо его было темнее тучи. — Мудозвон! — взревел он так, что, казалась, слышно было на всю Периферию. Из его глаз катились слезы, размазывая по лицу грязь и пыль. — Сука! Ремус сам не заметил, в какой момент он бережно обнял сотрясающееся тело, стараясь не причинить еще большей боли, чем та, что сжимала плечи Кайла. Можно было только догадываться, что происходило у него в голове. Было чудом, что Аномалия не превратила его мозги в омлет, но и нельзя было ручаться, что сознание не пострадало совсем. — Придурок, — сказал Кайл уже тише и дернулся, обозначая, что хочет вырваться из чужих рук. — Пошли, у нас много дел. Он издал носом хлюпающий звук и тяжелыми, резкими и злыми шагами направился к территории Ремуса. Кайл выглядел как человек, у которого есть план.