***
Часы сплетаются в дни, те, в свою очередь, образуют недели. Примерно такими бывают мои рассуждения. От меньшего к большему, неизменно и неизбежно. Перенося эту закономерность на моё взаимодействие с Евой, я каждый раз начинаю нервничать. Мне не нравится то, к чему это всё идёт. Я открыта для предложений, но подобного рода приключения никогда прежде не интересовали. Может, это скулящее в груди одиночество наконец-то погладили по голове, и оно начало махать хвостом и радоваться, может, я просто никогда по-настоящему и не жила? А может, осознать и принять себя — едва ли не самое сложное, что может совершить человек? Была ли я когда-либо искренне влюблена в мужчину или даже больше? Любила ли я когда-нибудь в своей жизни? Только если себя. Ответ на вопрос словно рассекает кожу вдоль хребта. Человек может солгать кому угодно. Кроме себя самого. Этот противный, проницательный голос разума внутри не даёт ни шанса сбежать, а его слова подобны лаве, которую выливают на рёбра, отчего те начинают болеть, заставляя сердце биться о них в надежде разрушить преграду к свободе. К свободе кричать обо всём, что происходит в голове. Мне так больно понимать, что вся моя жизнь по большей части является абсурдным парадом лицемерия и слепого следования заповеди «так надо, чтобы как у всех». Так горько доходить до этого только сейчас, считать себя умной ради того, чтобы в такие моменты осознать свою беспросветную глупость. Как с этим справляться? Мне начинает казаться, что чем умнее человек, тем ему тяжелее живётся в этой бесконечной круговерти из выводов, раздумий и разбитых на острые осколки мировоззрений, которые впиваются в тело, оставляя на память самый болезненный опыт. Опыт разбитых тобой же твоих же устоев и аксиом. Поток мыслей прерывает тонкая рука Червонцевой на моём плече. Мы теперь при всём классе флиртуем? — Аврора, о чём задумались? Вас прямо не оторвать от размышлений, только если потрогать. — Больше так не делай. Если я настолько серьёзно задумалась, не нужно меня отвлекать. Звонок отвлечёт. Я что, должна вас развлекать на перемене? Федорчук, слезь с парты! — Один ваш вид меня очень даже развлекает, особенно когда вы о чём-то реально задумались. Я прямо очарована, Аврора. — Главное, что не зачарована. Садись на своё место, скоро урок. — Какая вы сегодня... холодная, — Ева подмигивает, но понимающе уводит руку и направляется к своей любимой парте. Что происходит в твоей голове, Червонцева? Считаешь ли ты это абсурдом или испытываешь что-то совершенно незнакомое, новое, неизвестное? Христофор Колумб, блин, в юбке. Удивительно, но Ева даже не достаёт телефон. А её волосы... Так и хочется потрогать. Почувствовать их в своих руках, пропустить кудрявые пряди между пальцев. — Ева, — довольно громко зову её по имени, — ты химию делаешь? Червонцева словно дьявола увидела. Даже остальные наконец заткнулись, желая понять, что происходит. Она в спешке закрывает тетрадь, разглядывая моё недоумение, вызванное такой реакцией на совершенно обычный вопрос. — Я... Да. — А чего так нервно-то? Боишься, что остальные узнают твой секрет? — Да нет, просто я не привыкла… Ну, к такому. Обычно никому нет до этого дела. — Такие волосы редко встречаются... Очень интересно выглядят. Поэтому я и спросила. — А! — Червонцева с облегчением вздохнула и даже заулыбалась, — Не, волосы у меня свои. — А про что ты... — прозвенел звонок, не дав мне договорить. — Не парьтесь, мы друг друга не поняли! — жизнерадостность Евы на контрасте с недавними эмоциями обескураживают меня. О чём ты подумала, Ева? — Ладно. Итак, садимся, тетради открываем. Тема у нас сегодня непростая, но облегчить жизнь я вам не смогу при всём своём желании. Даже если бы оно было…***
Усталость подбивает уснуть прямо на рабочем месте. Но галерея художеств не будет ждать, когда у меня хватит сил доползти и поглядеть на современную высокоинтеллектуальную мазню. Однако от забот отвлекает на раз, есть в этом своё очарование. В дверь кто-то стучит. Кто там ещё? — Да? Заходите. Ева. Ну конечно. Кто бы сомневался. — Я думала, вы уже ушли. Чем занимаетесь, Аврора? Такое бесцеремонное вторжение в мое личное пространство просто обескураживает и очаровывает. Неназойливо, но вместе с этим обходительно и красиво. — В галерею собираюсь, в Москву, ты прямо вовремя. По Червонцевой видно, как её обжигают мои холодные интонации, словно она надеялась на то, что я растаю от первого же комплимента. Но не ты одна у нас такая многогранно-сложная. — В галерею? Какие-то старческие развлечения у вас, Аврора. Сейчас мне подвластна лишь усмешка, которую облили усталостью ещё в середине рабочего дня. — А что поделаешь? Я не молодею, знаешь ли. — Да ладно, я бы сходила на картинки поглядеть. Это прикольно. — Ну так поехали, — Ева явно такого не ожидала. Она заминается, а её уверенность на какое-то время пропадает. Заминается для того, чтобы затем вновь бесстрашно улыбнуться. — Давайте, я как раз с сестрой договорилась увидеться в восемь. Она сейчас в Москве живёт. А до восьми свободна. Думали, я откажусь? — Надеялась, что не откажешься.***
К электричке привыкаешь. Даже когда ненавидишь её всем сердцем. Но Червонцева разбавляет это безумие такого размеренного и монотонного движения. Её голос приятно ласкает мне уши, а пальцы ненавязчиво обжигают холодные руки. — ... В общем, Вика — она такая. Берёт и делает. Я очень люблю сестру. А вы что любите, Аврора? — Компьютерные игры, — отвечаю безо всяких эмоций, словно на автомате. — Серьёзно? — кажется, девочка думала, я слишком стара для такого. Наверное, все думают, что я слишком стара для такого. — Серьёзно. Я играю в ролевые пошаговые изометрические старые игры. Такие интересные истории, захватывающие миры... Вторая часть «Divinity» божественна. А ты не играешь? Не поверю. Должно быть, Еву смущает одноцветность моего голоса. Но, поняв, что я не вру и не пытаюсь подмазаться к юному поколению, она буквально тает, начиная делиться впечатлениями о своих похождениях в мире меча и магии. Мне нравится с ней разговаривать. Червонцева умная, смышлёная, рассудительная девушка, не подкатывает, но и не оставляет без внимания. Достойно уважения, взрослые-то не все так могут. Мне становится всё сложнее сопротивляться ей, мне всё больше хочется между делом коснуться её. Это становится невыносимым, и как же это пугает. Я не готова ни с кем сближаться. Тем более с собственной ученицей. Это таранит мой мозг, проникает в него подобно троянскому коню и высвобождает кучу мыслей, которые рвут мою душу изнутри. Я пытаюсь бороться, ведь это неправильно, так не должно быть. Я не должна так себя вести. Еве простительно. Но непростительно мне. Что-то мерзко колет моё сердце. Но одновременно с этим я хочу этого. Всего того, что несёт это безрассудное сближение. Одиночество бьёт меня под рёбра каждый раз, когда я чувствую прикосновение её рук, заглядываю ей в глаза. Боль пронизывает мою душу, а внутри что-то ломается. Я слишком долго была одна. Всю свою жизнь, слишком долго и слишком утомительно. Ева словно замечает перепад настроения, взгляд её становится гораздо более проникновенным и понимающим. От этого ещё больнее. — Вы так поменялись в лице, Аврора. Что случилось? — Задумалась. О том, о чём не следует. — Расскажете? — Быть может, позже. — Ладно. Я понимаю. Тяжело говорить о том, что ранит в самое сердце. Я лишь киваю головой. Всё-то ты понимаешь. Но о чём думаешь в эти моменты? Заглядываешь ли ты во мрак собственной души в попытке разгадать мою?***
Галерея встречает пёстрыми картинами. Современное искусство явно переоценено, однако разглядывание околохудожественной мазни успокаивает меня. Начинаю отходить от мясорубки, произошедшей в электричке. Приятно, когда чувства снова уходят. Нет этого сверлящего и давящего чувства. — Что интересного здесь? М-м-м... Похоже на... — Червонцева напряжённо думает, можно заметить это по хмурому выражению ее лица. Я отвечу тебе, девочка, на что это похоже. — На случайные штрихи, которые кто-то по ошибке счёл искусством, вот на что это похоже. Ева смеётся, по-дружески и вроде как случайно задевая моё плечо. Приятно чувствовать тепло её тела. Снова не могу думать о картинах. М-м-мф. Чёрт бы побрал это всё. — Вы снова о чём-то задумались. Может, мне вас... Ну... Развеселить? — Развеселишь, когда восемнадцать исполнится. Что за дьявол дёрнул меня так пошутить? Самой бы знать. Стыдно и забавно одновременно. Мне понравилось. Я бы делала это постоянно. Червонцева вновь смеётся. — Мне нравятся ваши шутки, Аврора. Делайте так почаще. Серьёзность, конечно, вам к лицу, но всё же... Ловлю себя на мысли, что улыбаюсь сама. Как глупо. Хах. — Хорошо. Как только восемнадцать исполнится. — Между прочим, по закону... — Ева приближает своё лицо к моему уху, начиная шептать. — Можно и с шестнадцати. Меня обдаёт жаром. Меня обжигают её слова. Не устану повторять, но я просто слишком долго была одна. Губы расползаются уже в ухмылке, я не могу сдержать это странное и чужое для меня чувство. Ева...***
Электричка уже не так раздражает. Вообще весь мир уже не кажется таким мерзким. Вернее, он таковым и остался, просто мне стало всё равно. Воодушевлённая Ева не считает нужным разговаривать, смакуя впечатления от галереи. Ей звонит сестра. — Вика! — Ева грозно выкрикивает её имя, — Чего трубку не брала?! Я не дождалась тебя и села в обратный поезд! Ты же обещала сегодня увидеться! Ну... Так сказала бы про свой экзамен! Что? Ой, да ну тебя! — Планы на вечер изменились? — позволяю себе усмешку. — Ага... — вздыхает. То ли устало, то ли разочарованно. В моей голове бушует море. Я могу пригласить её к себе, могу рассказать ей что-нибудь. Или она расскажет мне, как стала такой вдумчивой, даже не достигнув совершеннолетия. Но что ответит? Что подумает? Неужели я действительно об этом размышляю? — Можем ко мне зайти, от станции не так далеко. Покажу тебе пару классных книжек по химии и чаем напою. Хочешь? — стараюсь придать голосу непринужденность, не выдать своего волнения, но вечно бегающий взгляд, кажется, всё говорит сам за себя. Наверное, это даёт Червонцевой повод для улыбки. Она отправляет кому-то сообщение, после чего смотрит исключительно мне в глаза. Я понимаю, что сдаюсь. Потому что это едва ли не единственный человек, взгляд которого мне так тяжело выдерживать. — Без проблем. Я согласна! Держусь сама, пытаясь не улыбаться, как идиотка. Вот так легко согласилась? Что в твоей голове, Ева? Знать бы...***
В моей квартире как обычно царит мрак. Надеюсь, Еву не смутит стол, заваленный околохимической и не очень литературой. Надеюсь, её не смутят разбросанные по журнальному столу диски с играми и гулкая тишина, сопровождающая меня практически всю жизнь. — Уютно тут у вас, Аврора, — Червноцева, как мне кажется, говорит с легкой издёвкой, стараюсь не замечать. — Ага. Особенно бардак на столе. — Не бардак, а творческий беспорядок! Я немного замёрзла, вы мне чаю не нальёте? — спрашивает осторожно, словно проверяет, насколько далеко ей позволительно зайти. Я лишь улыбаюсь и киваю. Улыбаюсь. Смешно даже. — Ну хорошо, творческий беспорядок. Налью конечно, проходи. Ева выглядит так, словно хочет решиться на что-то безумное, но так же, как и я, борется с тысячелетним гнётом морали и нравственности. Приятно понимать, что мы, считай, в одной лодке. Чай согревает, почти так же, как мысли о том, что я готова вытворять с девушкой напротив меня. Стены рушатся одна за одной, и я, как идиотка, стою у подножья исполинской крепости, наблюдая за тем, как камень превращается в прах, и пытаюсь руками удержать хоть то немногое, что осталось. Она вновь поправляет волосы, и мне так нравится смотреть на неё. Вовремя выползая из своих раздумий, оглядываю кухню в надежде зацепиться за что-нибудь взглядом. — Сейчас книги тебе покажу, кстати, — позорное бегство с поля боя. Как же это на меня не похоже. Но делаю это уверенно и даже немного надменно. Вроде прокатывает, Ева с интересом смотрит мне в спину. Она увлеченно разглядывает страницы слегка потрёпанных жизнью книг. Какая же Ева красивая в эти моменты. — Я вижу, тебя увлекает такая химия. — О, да-а... — Червонцева рассматривает графики, схемы и пояснения к ним, — Не думала, что мне так может кто-то понравиться. — Я... Про книги. Ева даже не скрывает неоднозначной улыбки. Не отрываясь от изучения нового материала, она вновь поправляет непослушные волосы. — А я думала, вы про химию между нами, Аврора, — взгляд отрывается от макулатуры на столе, упираясь в мои глаза. Она смотрит с вызовом и с какой-то надеждой на то, что я поддержу. И я поддерживаю. — Ну, об этом я планировала спросить чуть позже. Её усмешка одновременно приводит меня в чувство и сбрасывает ещё на пару кругов ада вниз. — Раз уж между нами такая химия... Может, вы почитаете мне на каком-нибудь уютном диване, Аврора? С вымученным безразличием киваю. Мы идём в зал. Ева оставляет телефон на тумбочке возле дивана, а затем садится рядом. Опомнившись, встаю и иду на кухню, чтобы сполоснуть кружки и поставить их на место. Не люблю грязные кружки. Для меня это больше похоже на последнюю попытку сломать цепи и вырваться из плена эмоций и чувств. На кухне снова идеальная чистота, а я возвращаюсь в комнату. Тщетно.***
— ... Теория Бутлерова позволила предсказать существование неизвестных органических веществ и осуществить их целенаправленный синтез. Сохраняя свою научную осн... — Аврора, вас очень приятно слушать. Я бы вечность могла так провести, — без тени стеснения Ева перебивает. Я ломаюсь. Бесповоротно и окончательно. Всецело. Захлопываю книгу, оставляя там все сомнения. — Что теперь, Аврора Альбертовна? — Червонцева облизывает губы. — А чего хочешь, Ева? — спрашиваю, стараясь не выдать появившейся в голосе дрожи. — А чего хотите вы, Аврора? — Тебя, Ева, — одно-единственное слово просто отрубает что-то внутри. Сжигает все мосты. Я не могу сделать шаг назад. Я вижу, как в её глазах загорается огонь, а на лице появляется отнюдь не невинная улыбка. Без лишних слов она притягивает меня к себе и целует. Сначала нежно, потом страстно. Торопливо стаскиваю с неё одежду. Как же она красива, когда вот так лежит подо мной, снимая мои очки. На фоне её красоты меркнут все полотна классиков, гениев кисти. Ну а абстрактные недоразумения современных художников, которые мы с ней лицезрели сегодня в галерее, и подавно. Ева, ты — чистейшее произведение искусства. Как же я хочу её. Как никого другого. Чёрт бы тебя побрал, Ева. — Вы так горяча, Аврора, — шепчет мне на самое ухо, после чего проводит по нему языком, буквально поджигая кровь, что течёт в венах. Из моей груди вырывается шумный выдох, и я лишь сильнее прижимаю Еву к себе, немного грубо, но это, должно быть, от голода, который я испытывала всё это время. Мои касания заставляют её тело дрожать, а поцелуи обжигают бледную кожу. Она поддаётся моим движениям так плавно и красиво, что я не в силах думать о чём-то другом. Мной овладевает страсть, я чувствую это каждым атомом своего тела. Мои губы опускаются на живот Евы, поцелуями спускаясь всё ниже, заставляя её сдавленно стонать и выгибать спину, безо всяких слов требовать большего. Я стараюсь быть нежной, но желание не даёт мне этого сделать. Периодически позволяю себе грубые движения, которые лишь подстёгивают Еву стонать ещё громче, а я проваливаюсь в это с головой. Это так размеренно, медленно, так эстетически прекрасно, что сердце приятно сжимается в груди, и кажется, что нет ничего ценнее этого момента. Ничего подобного не ощущала прежде. Сделав пару вульгарных движений языком, я чувствую, что хочу большего. Начиная ускорять темп, пытаюсь держать себя в руках. Не особо получается: неведомое ранее чувство топит душу болезненным желанием быть ещё быстрее, одновременно с тем не теряя чувственности. Я поддаюсь прихоти своего разума, овладевая Евой так отчаянно, будто завтра мы обе не проснёмся. Пожалуй, я смело могу сказать, что впервые в жизни занимаюсь любовью. Она похожа на музыкальный инструмент, хрупкий и очень требовательный к исполнителю. Я смело играю на струнах её души, доводя до совершенства звучание этой мелодии, что разносится по коридору моей квартиры. Сменяя нежные касания грубыми аккордами, я заставляю Еву таять под моими руками и губами, двигаясь то быстрее, то медленнее. Я ласково целую внутреннюю сторону её бёдер, но лишь затем, чтобы через секунду грубым движением войти как можно глубже, полностью останавливая движения. Это возносит её так высоко, как только возможно. Я слышу напрочь сбитое дыхание, а когда тянусь к Еве за поцелуем, она отчаянно стонет сквозь него и просит ещё. И я даю ей ещё. Наслаждаясь её высокими стонами и своими ощущениями, я довожу эту мелодию до кульминации, после чего мы обе словно летим в пропасть, не в силах даже открыть глаза. То ли боязно, то ли просто не хочется. Одиночество ушло, оставляя за собой лишь пустоту, которую заполняют робкие касания Евы. Я прижимаю её к себе. Стыдно признаться самой себе в том, что секс с ученицей стал лучшим в жизни. Наконец-то могу поправить её волосы и не оглядываться через спину. Могу не сражаться с собой, а принять как данность. Могу отдохнуть после разбивания такого количества противоречий. Не хочу больше никому ничего доказывать. Просто хочу, чтобы она была рядом. Не важно, что будет завтра, сейчас я хочу поцеловать Еву в лоб и уснуть, не освобождая её из объятий. Перестав сражаться с собственными чувствами. Перестав... — Нужно отцу написать. Я сейчас, — Червонцева ловко выпутывается из моих объятий, хаотично ткнув куда-то в экран смартфона. Она что-то быстро печатает, после чего возвращается в плен моих рук. Чувствовать тепло её тела... Необычно. Дыхание Евы становится медленным и ровным. Засыпать под него — одно удовольствие. Мне начинает казаться, что я хочу, чтобы так было всегда.