***
С чувством выполненного долга и гудящей препротивной болью головой, отзывающейся спазмами в висках, я выхожу на улицу. От прохлады и весеннего ветра не легче, надо будет купить таблеток: не уверена, что остались. Заодно заскочу в продуктовый по соседству за чем-нибудь на ужин. В этом вся я. Постоянно дома нет ни черта. Если речь не идёт о всяческих приблудах для ухода за собой, конечно же. Этим запасаюсь на год вперёд. С ноющей черепной коробкой проскальзываю за стеклянную дверь. Первым делом за минералкой: таблетками воспользуюсь прямо сейчас, а то каждый шаг со стуком каблуков отдаёт в голову. Привычно высматриваю акционные ценники. Учительские зарплаты нищенские, особенно в нашем захолустье, приходится экономить. "Каждый раз обещаю себе меньше сидеть за компьютером, а в итоге… Ничего не меняется", — наполняю вздох раздражением из-за самой себя. В последний раз, когда я давала себе это обещание, всё окончилось регистрацией на сайте с поиском ролевиков по жанрам. В итоге зрение упало ещё ниже. С другой стороны, если бы не это спонтанное решение, познакомились бы мы с Евой… настолько близко? Уж очень вряд ли. Если бы только не… — Здрасте, Аврора Альбертовна. Мне как будто без предупреждения сыпанули за шиворот пригоршню льда. От неожиданности я едва не выронила бутылки воды. — Господи, Дичко!.. Что за мода пошла пугать учителей?.. — несколько театрально придерживаясь за сердце, отступаю к стеллажам. Этот урод стоит и давит мерзкую лыбу. Да он издевается! Что ему теперь-то от меня нужно? В этом ряду мы одни, остаётся надеяться только на камеры: при мне один лишь кошелёк. Вот бы они не пригодились. — Вам помочь, Аврора Альбертовна? Подержать что-нибудь? И опять эта его скатившаяся на один уголок рта бахвальная усмешка. Джентльмена из себя корчить вздумал? Ну-ну. — Благодарю, и сама справлюсь, — минералку по акции приходится перехватить поудобнее: не удосужилась взять корзинку. — С нетерпением жду завтрашнего дня, скорее бы химия… — Если б ты действительно ждал химию, не пренебрегал бы подготовкой к урокам, — поставив в разговоре точку, с чувством собственного достоинства разворачиваюсь и выхожу из отдела, ощущая спиной неотрывный взгляд ученика. Вслед мне звучит негромкое, но не без доли самодовольства и со вполне уловимым вульгарным подтоном: — Я буду по вам скучать, Аврора Альбертовна…***
Свет дня смягчается и плавно затухает: синева неба за облачной завесой начинает сгущаться. Вечерний ветер становится деликатнее, но вместе с тем свежее. Сумеречными тенями мимо меня текут случайные прохожие. Головная боль постепенно сходит на нет, забирая с собой отвратительное послевкусие встречи с Дичко, остаётся только тяжёлая усталость в ногах. Вот и последний поворот перед подъездом. Темнота полукруглой арки высвобождает из себя худенькую невысокую фигурку в узких джинсах по щиколотку и цветных кроссовках, с натянутым на голову капюшоном толстовки и рюкзаком на плечах. — Аврора Альбертовна! — сразу же кидается мне на шею. — Ева?! — сумки поставлены на землю; пальцы угадывают линию уже знакомых им тонких плеч, — Ты чего тут делаешь так поздно? — осторожно отнимаю её от себя, — Что-то случилось? — Соскучилась, — опускает глаза, но лишь ненадолго… Чтобы потом заглянуть прямо в мои: — Разве я должна оправдываться, если мне просто захотелось увидеться? Что-то прожигает теплом изнутри. Запускает сохранившееся ядро поломанного механизма. Уцелевшие каким-то образом чувства возвращаются с новой силой. "Так значит, это всё по-настоящему?" Ответ в поймавших отблески фонарей серых глазах. Взгляд Евы кажется как никогда наполненным и глубоким. — И долго ждала? Могла бы просто позвонить, — забирая вещи и покупки, снова выпрямляюсь. Я сдаюсь. Твоя взяла. — Это слишком просто. Банально, — не соглашается Червонцева, убирая под капюшон лезущие из-под него короткие медные кудряшки. — Ладно, как скажешь, — повожу я плечом, на которое уже успела повесить ремешок сумки. Ева делает шаг вперёд, оказываясь ко мне почти вплотную. — Могу я рассчитывать хотя бы на чай?.. Я способна ответить ей только едва различимой полуулыбкой.***
Задник качнувшегося комода в прихожей стукается об стену: я навалилась на него всем своим весом, склонившись над Евой. Руки Червонцевой сплетены за моей шеей, пока мои раздвигают ноги Евы, чтобы я могла встать ещё плотнее к её разведённым бёдрам. Беря за талию, обвожу изящный изгиб поясницы, прижимая ученицу к себе. Вкус её губ не сравнить ни с чем. Хочется целовать ещё… И ещё… Безостановочно, жадно и нетерпеливо-требовательно. Нам нужен перерыв, чтобы я не опьянела окончательно. — Пойду всё же сделаю чай, — со сбившимся дыханием отрываюсь от губ Евы.***
Чтобы вы понимали, насколько я вне этого мира: чуть не сыпанула себе двойную порцию сахара. В руках до сих пор мелкая дрожь предвкушения. Вот я и нашла ответ на свой недавний вопрос. Я забыла напрочь всё: от необходимости завтра идти мне — на работу, а Еве — в школу, хотя, по сути, это одно и то же место, до своих противоречивых мыслей касательно нас. Хотя разум просит повременить с броском во все тяжкие: нужно прежде разложить всё по полочкам, остальное вопит: "Да, чёрт возьми!" Предоставленная самой себе Червонцева в это время бродит по комнатам. Улавливаю шуршание бумаги: ищет что-то втихую у меня в спальне. Думает, я ничего не слышу. — До завтра не дотерпишь?! Надо прямо сейчас результат самостоятельной узнать?! — кричу с кухни. Шуршание прекращается. Представляю, как Ева пугливо отскакивает от стола, делая вид, что она тут абсолютно ни при чём и листы шуршат сами по себе. — «Пять» у тебя! На пороге кухни наконец появляется Червонцева, переставшая шариться по моим залежам макулатуры. — Откуда это у вас?.. Затворяя дверцу шкафчика, оборачиваюсь через плечо, натыкаясь взглядом на чересчур уж хорошо знакомую мне распечатку в её руках. Совсем из памяти вылетело! Видимо, сунула в черновики. — Так откуда?! — взволнованно-смущённая Ева всем своим видом показывает, что уйти от ответа не получится. Этот момент должен был когда-нибудь настать. Сложившиеся обстоятельства избавили меня от необходимости придумывать повод для раскрытия правды или удачную шутку, чтобы как можно мягче преподнести таковую. — Это была я. Мне даже не пришлось жалеть о том, что всё произошло именно так. Столь просто и безыскусно. Лицо Червонцевой непередаваемо. — Держи чай, — вкладываю ручку чашки в пальцы растерянной из-за осознания моих слов Евы. — Твою мать… — тихо произносит она, с немигающим расфокусированным взглядом беря посуду. По инерции делая пару глотков, ставит на стол, усаживается у столешницы и закрывает начинающее краснеть лицо обеими руками, опираясь на её поверхность локтями. — Мне так стыдно… Если бы ты знала, — еле слышно выдавливает она из себя. — А чего тут стыдиться? Мы делали вещи и похуже, — беспристрастно хмыкаю я, сидя напротив и попивая горячий напиток. — Нет, я не про ролевую… Это фигня. Она про откровенность? Или про то, что мы меня обсуждали? — Что бы ты ни имела в виду, в искренности нет ничего постыдного, — пытаюсь успокоить её я. — Так ты знала, что переписываешься со мной?! Когда и как узнала?! Почему до сих пор мне ничего не сказала?! — но не тут-то было: шок сменился негодованием, а меня завалили вопросами. — Всё-то тебе расскажи, — усмехаюсь я, подливая себе кипятка. Разговор обещает быть долгим и довольно непростым. — Блин, Аврора! Представь себя на моём месте! — А ты представляла себя на моём, когда придумывала ту свою аферу и пробовала её провернуть? — не знаю, кто потянул меня за язык, однако я просто не могла не провести параллель. Ева выглядит рассерженной, но при этом обиженно-виновато тупит взгляд. Размешиваю сахар в полной тишине. Полной неловкости. — Хорошо, слушай…***
— Да уж… — выдыхает Ева после моего рассказа. Она хочет добавить что-то ещё, но, похоже, не знает, как выразить свои неоднозначные чувства словами. — Разумеется, я сама собиралась тебе сказать, но понятия не имела, как это подать. Звучит как сюжет дешёвой комедии, — жалобное позвякивание кружек, отправляемых в раковину. — С другой стороны, если бы не наша переписка, мы не были бы сейчас здесь вдвоём. Я в курсе, как легко теряется доверие, как тяжело его выстроить, — нервные пальцы Евы обводят царапины стола. Уверена, она способна загладить и душевные царапины, залатать их. На это лишь нужно время. Ева права. А она понимает больше, чем я думала, несмотря на свой юный возраст. — Сегодня вы были со мной откровенны. Теперь моя очередь, — Червонцева выпрямляется на стуле; готовлюсь прислушиваться к каждому её слову, — Придумав тот план, я поначалу сомневалась в его целесообразности. Обида за сестру душила меня, мне до ужаса хотелось выпустить накопившуюся агрессию. Я решила предоставить выбор судьбе: если вы клюнете, значит, проверну всё, как и собиралась. Пойду до конца. Если нет — отступлю. Исходя из этого и действовала. С перепиской всё встаёт на свои места. Я очень удивилась, когда мои нелепые подкаты так быстро сработали. Тем более, на взрослой искушённой женщине… Она серьёзно меня так назвала?! Не самый подходящий момент, но я смеюсь. И Ева тоже. Это разряжает обстановку. — Но знаете, факт этого поднял мне самооценку, — её слова утопают в нашем смехе. Говоря о комедии, я, видать, не ошиблась. — Я не умаляю твоей привлекательности и обаяния в реальной жизни, но наше общение в сети тоже сыграло роль, — слежу за формулировками, чтобы ненароком не выдать что-то обидное: подростка ранить проще простого, — Где ещё человек может предстать в столь выгодном свете, без лишней мишуры и ярлыков? Да и общая интрига поспособствовала. Когда мы стали просто общаться о разном, выйдя из образов, ты показалась мне настоящей. Была самой собой, как я посчитала. Это правда: обычно человек начинает особенно нравиться, если он не стремится приглянуться кому-либо, а продолжает жить своей естественной жизнью. Как обычно. Опустившая ресницы Червонцева вяло кивает. Я задела её? Она снова стала серьёзной, стерев с лица все намёки на улыбку. — Что, если бы не было никакой переписки?.. — осторожно, даже опасливо говорит Ева, — Я бы себе не простила. Того, что сделала. Пересмотрев всё, что между нами было, не смогла бы отпустить вас… — Что толку думать о возможных исходах и лишний раз себя расстраивать? Всё же не закончилось этим… — Всё продолжается, — грустно улыбается Червонцева, поднимая на меня блестящие глаза и потягивая носом. — Вот именно, — наклоняюсь к ней, убирая вьющиеся волосы со лба. — Не уходи, — приподнявшись на стуле и вцепившись пальцами в ткань кофты, Ева припадает к моим губам. — Я никуда не ухожу, Ева, — немного отстраняюсь, только чтобы сказать, после чего возобновляю поцелуй. — Обещаешь? — Обещаю.***
Короткие пересечения взглядов украдкой, жесты и мимика, адресованные одному, вполне конкретному человеку. Плывущее фоном приподнятое с утра настроение, несмотря на смыкающий глаза недосып, задаёт тон моему объяснению темы: непринуждённо, достаточно доходчиво и для неучей вроде Полозовой, даже с весёлой ноткой. Мысль ведёт меня по накатанной, позволяя между тем смаковать про себя детали прошлой ночи. Еве дозволено больше — она может глядеть, не отрываясь. Невинность и непосредственность в этих густо-серых глазах перетекают в едва оформленную двусмысленность и бог знает что ещё. Только она способна смотреть так. Направляясь к выходу в числе других учеников, Червонцева дарит мне на прощание невесомо-лёгкую, полупрозрачную, как развевающиеся у открытых окон класса тюлевые занавески, улыбку в знак того, что совсем скоро мы обязательно встретимся снова. Обмен понятными только нам знаками внимания становится нашей обыденностью. Сущая мелочь, но такая тенденция определённо радует. С уходом Евы и её класса ко мне возвращаются не самые приятные мысли, своевременность и значимость которых однако умалять не стоит. Я как старшая — считай: взрослая — и, соответственно, имеющая за плечами какой-никакой опыт, должна понять, что же нам всё-таки делать дальше. Чувства и какое-то отчаянное желание быть счастливой, безусловно, перевешивают. Но что до здравого смысла… Меня преследует ощущение, будто я иду с ним вразрез: учительница и её собственная ученица — где это видано? В каком театре абсурда? Куда билеты возьмут, разве что, любители пейринга у/у. И чем дальше я захожу, тем от адекватности происходящего я… дальше? Не вините меня за формулировки, я и сама запуталась. Нити беспорядочно переплелись в узлы, узлы хаотично спутались друг с другом, а я стою возле всего этого мракобесия и не знаю, с чего начать и как в нём разобраться в конце-то концов. Пока я мельтешу и паникую, стараясь ослабить узлы хоть немного, накатывающееся волнами со всех сторон понимание действительности обнимает меня, заключая в свои крылья спокойствия: "Спроси себя честно: чего ты хочешь? Нормы и правила, вся эта мораль расплывчата и относительна по своей сути. Вы — две сформированные личности, два сознательных человека, которые имеют право и в состоянии самостоятельно принимать решения". А ведь и правда. И зачем я себя мучаю? На деле всё запросто складывается, так же естественно и органично, как атомы в молекулы. Обстоятельства весьма успешно подгоняются под стремления человека, нужно лишь над этим немного поработать, приложить некоторые усилия. Раз у других всё получается, мы ведь тоже сможем. Да, Ева?..***
Одиннадцатиклассники сегодня паиньки. Думала, решили-таки исправиться под конец года. Ан-нет: надеялись, что отпущу пораньше, пробовали новую тактику. Ну уж извините: у меня время строго регламентировано. На кислых физиономиях отражается «радость» по поводу того, как же им «повезло» с учителем, любящим свой предмет настолько, что не позволяет отлынивать, не делая ни на что скидок. Когда «издевательство над бедными детьми» заканчивается, явное неудовольствие на их лицах никуда не девается. Наверное, считают, что создание в помещении тяжёлой и мрачной атмосферы скосит под корень мой положительный настрой, но как же они ошибаются. Моё настроение по-прежнему выше некуда: весь их негатив, щедро приправленный самой искренней ненавистью и к химии, и ко мне лично, не достигая меня, выветривается наружу благодаря всё тем же распахнутым настежь оконным рамам. — Ну всё, бегите. Урок окончен, — обмахиваясь учебником за одиннадцатый класс, даю разгильдяям-выпускникам стартовый сигнал, а сама сажусь заполнять журнал. Дружная гурьба альтернативно одарённых выметается как по щелчку, разве что пыль столбом не поднимается: похоже, на этот раз уборщица не схалтурила. Боковым зрением замечаю, что один из учеников всё ещё остаётся в классе и, вроде как, никуда не спешит. Ждёт, когда я обращу на него внимание. И, как вы думаете, кто? — Дичко, ну что тебе опять? — глянув в его сторону, тяжело вздыхаю я, а затем, сдвигая оправу очков чуть выше, возвращаюсь к выписыванию в ровных клетках буквы «Н», — Сколько ещё дурью будешь маяться вместо подготовки к ЕГЭ? Тебе, между прочим, историю сдавать. Знаешь, сколько народу её заваливает? В их число хочешь? В «историю попасть» как не сдавший? — Я всё знаю. Что это он знает? — Про вас и Червонцеву. — С этого места поподробнее, начинающий детектив. Кладу ручку на переплёт, поднимая глаза и складывая руки на столе, хотя поза всё же остаётся вальяжной — нога на ногу и вес на локоть. Во мне поселяется беспокойство, потихоньку распределяясь по грудной клетке. — Я видел вас вместе… Несколько раз. Догадываюсь, в каких вы с ней отношениях. Вы же понимаете, чем это грозит? Увольнением с позором как минимум… Сосредоточенно разглядываю ножки парты. На его лицо даже смотреть не хочу. Намертво приставшую к нему чванливую ухмылочку я видела уже много раз. В одном он прав: мы и правда не больно-то и задумывались о конспирации. Предосторожность ограничивалась выбором менее людных мест подальше от школы и ситуативными нюансами вроде сегодняшнего. Этим утром мы на всякий случай вышли из дома в разное время. Видимо, стоило подойти серьёзнее, но теперь-то уже что… Слушаем, что скажет этот юный следопыт. — У меня есть фотографии. В том числе с сегодняшнего утра, на которых Ева выходит из вашего подъезда. А живёт она, как выяснилось, даже не в соседнем дворе, и родственников там не имеет. С этими доказательствами я собираюсь пойти к директору… — Ну и зачем ты мне это рассказываешь, солнце моё? — давлю кривенькую такую улыбочку, — Шёл бы сразу к директору, чего время зря тратить? Или попросить чего хочешь за неразглашение правды? Отрицать его слова не вижу смысла: всё равно нас рано или поздно раскусили бы. Не всю же жизнь прятаться, в конце концов. Осознание того, что мне теперь особо нечего терять, подмывает говорить в таком тоне. Я и так уже потеряла всё, что могла, упустила все шансы. Иди всё к чертям да гори синим пламенем. Шантажист от бога мнётся: не ожидал подобной реакции. Ну а что ты хотел? Чтобы я тебя на коленях молчать умоляла с перетеканием действа в русло твоих грязных фантазий? — Всё то же нужно? А не жирно ли тебе, герой-любовник? Давай что-то более реалистичное. Самой любопытно, до чего там додумается этот охламон, учитывая его не вполне выдающиеся умственные способности. Ева, у тебя, кажется, появились последователи. — Пятёрку в аттестат. Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Приходится прикрыть рот ладонью. — Откуда я наскребу-то её… эту твою пятёрку? Если выше тройки ты… у меня отродясь не получал? — слова прерываются смехом, ничего не могу с собой поделать. Ой, умора! — Нет, ну вы посмотрите на него: прямо прирождённый химик! Сконфуженный Дичко пытается собрать остатки своего юношеского пафоса в кучу и держаться уверенно, но у него, естественно, не выходит. — Ладно, бог с тобой, — отсмеявшись, отмахиваюсь я от дуралея-ученика, — Пойдём к директору вместе. Видишь ли, нам с тобой по пути: как раз собиралась написать заявление об увольнении по собственному. Ученик то ли настолько струсил после моей реплики, то ли так охренел от жизни, что поторопился поскорее покинуть классную комнату, на ходу собирая вещи. Что касается меня, я не пошутила. Это решение я приняла ещё в течение последнего урока, насмотревшись на тупоголовых одиннадцатиклассников. Не представляю даже, куда их возьмут с таким-то отношением к учёбе. В общем, оставаться ни в этой школе, ни в нашем городишке я больше не собираюсь. До конца учебного года как раз две недели, а за лето они кого-нибудь подыщут мне на замену. Тут меня ничего не держит. Уже нет. Раз уж отважилась на глобальные перемены в своей жизни, будь готова к кардинальным мерам. Нужно иметь решимость довести дело до конца, а не слиться на полпути, как герой сегодняшнего дня Дичко.***
Приготовившись к двум самым долгим неделям в своей жизни, не прогадала: пока я подбиралась к заветному числу, дни еле-еле ползли, как очередь в московском гипермаркете, где я имела несчастье побывать в надежде на ошеломительные скидки. Но мне повезло уже хотя бы потому, что Ильич, несмотря на своё резонное удивление, всё-таки дал добро. Мало того, ещё и рекомендательное письмо составил на новое место работы. Да, пришлось подсуетиться: не переезжать же незнамо куда с призрачными перспективами. Но благо вся эта бюрократия и суета с поиском подходящей вакансии позади. Остаётся дожидаться своего последнего часа, как бы пессимистично это ни звучало. Вернее будет сказать, последнего майского занятия, замыкающего четверть. Детям о моём уходе пока официально не докладывали, но слухи уже ползут. Слава богу, в этом году мне не достался никакой из классов, так что не придётся выслушивать неискренние стенания о том, что «наша любимая Аврора Альбертовна увольняется, горе-то какое». Несколько человек из класса Евы, включая Катю Савельеву, подошли после занятия в понедельник, спросили, мол, правда ли. Неожиданно для меня расстроились, упрашивали остаться ещё хотя бы на год. Но наличие пары-тройки адекватных учеников, увы, не изменит моего решения. Середина недели. Последнее заполнение журнала. Буду ли я скучать по этой потрёпанной жизнью книженции с наполовину вытертыми золотыми буквами на обложке? Уж не знаю. Не знаю, что сказать. Очень странное чувство. Вроде бы всегда, сколько себя помню, рвалась в Москву, а сейчас, когда я в шаге от окончательного переезда… всколыхнулась какая-то ненужная волна ностальгии. Наверное, неизбежная? Не хочу признавать, но мне будет не хватать постепенно обновляемых бригадой рабочих гулких коридоров с кое-где проседающим, трухлявым внутри паркетом ёлочкой, этого старенького кабинета на пять рядов парт, по которому уже давным-давно плачет ремонт, с пережившими Вторую мировую книжными шкафами, скорбно теснящимися друг к другу, с заваленной чуть ли не до потолка, но уютно обставленной маленькой лаборантской, куда какой-то умник додумался притащить видавшее лучшие годы кожаное кресло с подтёками безвкусной зелёный краски — такой «зелёной тоской», как мы её прозвали, когда-то красили стены в холле. — Аврора Альбертовна, чего это вы вдруг вздумали нас оставить? Вот уж по кому я точно не собираюсь скучать, так это по коллегам. Уже практически бывшим. — Куда вы теперь? Екатерина Фёдоровна, плесните-ка Авроре Альбертовне чайку, как раз сядем и поговорим как следует. Роман Валерьевич, а вы шампанское пока открывайте. Надо же мне было зайти в такой удачный момент: почти весь учительский состав в сборе. Из тех, у кого сегодня уроки. Откуда ж мне было знать, что сегодня день рождения Валерьевича? Приоделся, галстук атласный напялил. И костюм в полоску — и без того долговязый и худосочный, а так вообще глиста, корсета не достаёт. На выдру похож. Лысую. Отвращение к происходящему шипит и пенится во мне так же, как это шампанское, криворуко разливаемое по посуде. Они что, уже выпили до этого? Или так опьянены счастьем из-за моего ухода? — … Радости, благополучия, жену-красавицу! В вашем возрасте пора бы уже озаботиться семьёй, Роман Валерьевич! За ваше здоровье! — Екатерина Фёдоровна в своей блестящей золотом водолазке с павлиньими перьями — чем не чешуя? — как рыба в воде. Хотя, в её случае, как золочёная жаба в болоте. Аж тошно от этих шаблонных фраз, кочующих из поздравление в поздравление. Праздничный кошмар набирает обороты. Все уже пропустили по рюмочке шампанского, и Леонид Геннадиевич — математик — низкорослый седой старичок в крупных окулярах, достал припрятанную «для случая» бутылку коньяка — подарок чьих-то не особо толковых родителей. Поглядывая на происходящее из своего угла, где я присела из побуждений под звон бокалов по-тихому свалить, понимаю, что незаметно улизнуть не выйдет: я «на мушке» у развалившейся на стуле напротив Петровны. — Аврора Альбертовна, а вы чего не угощаетесь? Скажите хотя бы тост имениннику, — вслед за репликой блаженно жующей торт с кремом Екатерины Фёдоровны ко мне обращаются затуманенные алкогольной дымкой глаза присутствующих. Перевожу взгляд с суетливо раскладывающей по тарелкам заварные пирожные и облизывающей сладкие пальцы миниатюрной Елены Денисовны на счастливую физиономию ждущего моего ответа Валерьевича. "Нет уж, спасибо". — Благодарю, но я, пожалуй, воздержусь. — Обижаете, Аврора Альбертовна. Весь наш дружный учительский коллектив ради такой даты собрался — сорок лет человеку, а вы всё делаете вид, будто вам всё безразлично. Эгоистка вы, Аврора Альбертовна, самая настоящая. Не коллективный вы человек. Ох и зря же вы это начали, Екатерина Фёдоровна… Ох, зря… — Полностью вас поддерживаю, Екатерина Фёдоровна. Поколение такое — только о себе и думают, — подключается не имеющая собственного мнения физичка Людмила Семёновна, — Леночка, мы не о тебе, ты у нас золотце! Передай тортика, пожалуйста. Ну и Ромочка, конечно! Мужчина с большой буквы! Сами напросились. — Я передумала, — эти испуганные лица бесценны: думают, я об увольнении, — Позвольте произнести тост, — все собравшиеся замерли, уставившись на меня, биологичка даже перестала жевать, судорожно сглотнув и громко затянувшись окроплённым коньяком чаем; в комнате воцарилась полная тишина — слышно было, как разбуянившаяся муха бьётся своей тушкой об стекло, — Роман Валерьевич, вы уже в том возрасте, когда помимо женитьбы стоит задуматься о не менее серьёзных вещах. Например, об уважении к людям, их мнению и личному пространству. В нашей школе — не забывайте, я пока ещё числюсь в списке учителей — собрались показательнейшие примеры того, как «не надо». В их числе Екатерина Фёдоровна, видящая во всех вокруг средство и считающая, что имеет право публично отчитывать неугодного ей коллегу. Приятного аппетита, Екатерина Фёдоровна, кушайте, не обляпайтесь. Тамара Петровна, опускающая учеников перед всем классом, отыгрывается на самых слабых и уязвимых во всей школьной иерархии — детях, просто потому, что имеет над ними власть. Насколько правомерно такое поведение? Предлагаю вам поразмыслить. Вслух не нужно, про себя, пожалуйста. Или вот ещё: столь же важно не забывать и о себе. Не бояться высказывать свою точку зрения, ставить на место таких вот Фёдоровн и защищать собственные интересы. Если вы продолжите подстраиваться под старшее окружение, станете такой же серой тенью, как Елена Денисовна, будете пикнуть бояться без разрешения. На вас начнут верхом ездить, а вы даже не заметите, в своей скрюченной услужливо-коленопреклонённой позе находясь столько времени. А лет эдак через десять-пятнадцать превратитесь в подобие Людмилы Семёновны — от вас останется только одно имя да знание предмета. Это всё, что я хотела сказать. Счастливого праздника. Я покинула учительскую до того, как оскорблённые и возмущённые до глубины своих душонок старожилы школы поразевают рты, чтобы попытаться осадить меня в ответ как можно более язвительно. Последний рабочий день — самое время «потерять страх» и высказать этим мордам всё, что давно вертелось на языке. С меня довольно этого торжества лицемерия. Погода на улице — благодать. Достаточно свежо и тепло, чтобы насладиться моментом, ощутить кожей приближение лета. До него уже рукой подать. Давненько не чувствовала себя настолько отменно. Этот шаг определённо пошёл мне на пользу.***
— И что ты сказала директору? — мои пальцы забираются в рыжевато-русые локоны, перебирая их упругие пружины. — Отцу сказала, что нашла в Москве неплохие курсы для подготовки к ЕГЭ при институте и что мне не хватает Вики. Он понимает, — поудобнее устраивая голову на подушке, Ева не сводит с меня глаз, — Пришлось соврать ему, что первый год до поступления и общежития поживу у неё. Мы с ним вместе ходили сообщать про перевод по семейным обстоятельствам. Вот ведь. Что ни разговор, так неизменно всплывает Червонцева-старшая. — А Вика? Она в курсе? — вопрос лишь для того, чтобы спросить. На деле мне не особо это интересно. — Вика мне подыграет. Не чужой же человек, всё-таки. Я её тоже в своё время прикрывала, когда она задерживалась допоздна, — обводя взглядом стену за моей спиной, Червонцева натягивает одеяло повыше на грудь, оставляя худенькие веснушчатые плечи обнажёнными. — Когда она на гулянки с мальчиками уходила, что ли? — приправляю вопрос суховатым смешком. — Нет, когда у подруг занималась. Сестра особо не интересовалась парнями до института. Там и встретила своего первого — тоже химик, но с другого направления. Сейчас снимают вместе, собираются пожениться. А вы что думали? Что её проблемы с концентрацией из-за отношений? Она просто человек такой. Ну, невнимательный… Выходит, мои догадки касательно старшей оказались неверны? Вот уж, конечно… Открытие века, без шуток. — А что я ещё могла подумать, когда увидела, как она в машину ко взрослому мужчине садится? — Вы про Викиного репетитора? Ему было по пути, вот он и подвозил её до дома, выезжая с работы. В дороге покупал ей кофе с пончиками. Хороший дядечка такой. Фёдор Алексеич. — Сколько всего ты знаешь, надо же… — Мы ведь сёстры. У нас друг от друга секретов нет, — пожимает плечами она, подкладывая ладонь под подушку. — А как же… — договаривать необязательно: Ева понимает меня с полуслова. — Об этом она не знает. — А говорила, что секретов нет, — негромко посмеиваюсь я в руку. — Пока нет. Но ничего не мешает им появиться, — серьёзно отвечает уколотая этим, и потому хмурящаяся ученица, — Родство родством, а жизнь у каждой своя. Не буду же я вечно рядом с сестрой, пора начать самой решать свои проблемы. Не смейтесь! Чего смешного?! — Нет, нет. Всё ты правильно говоришь, — притягивая к себе объятиями, целую её в лоб, — Просто ситуация забавная. — Чем это, Аврора Альбертовна? — приподнимает бровь отодвинувшаяся от меня и привставшая на локтях Ева. — Просто Аврора. — Хорошо, Аврора. — И больше никаких «вы». Пора бы уже стереть эту дистанцию официальности, я больше не учительница. — Но для меня ты так и останешься учительницей. — Это почему? — Ну… У тебя есть чему поучиться… Не знаю почему, но вкупе с этой собранной серьёзностью Червонцевой её слова прозвучали слишком смешно. Раз Ева смеётся вместе со мной, значит, всё в порядке. — Научи меня… Чему-нибудь плохому. — Иди сюда, — мои руки смыкаются на её хрупкой спине. Я вновь притягиваю Еву ближе к себе, увлекая в поцелуй.