Парадокс: Побег

      Если бы когда-нибудь какой-нибудь обмудок сказал, что придётся пренебречь правилами и шлёпать по грязи и мокрой от вечернего долгожданного дождя траве в полночь, в самую темень, на дальний хребет, то обмудок получил бы по роже и пару-тройку выбитых зубов. Как минимум. На улице и правда было сыро и холодно. Пришлось получше укутаться в дождевик и сжать зубы покрепче, упрямо смотря под ноги. Ветер трепал жирные волосы и пробирал до самых костей. Казалось, что кости внутри стучат друг о друга, пытаясь таким образом согреть плоть.       Стояла такая чернота, что даже собственного носа не было видно. Это нервировало. Тем не менее заставлять ждать — последнее, что входило в планы полуночника. Луна сегодня была тусклой, жёлтой, совсем никчёмной, а потому света не было совсем. Лампу с собой взять возможности не представилось, да и где это видано, чтоб по ночам в окрестностях кто-то с лампой зажжённой шастал.       До хребта Иида добрался почти без проблем — дорогу по памяти преодолевал, чудом только пару раз оступился. Ну и в башмаки воды и грязи набрал, куда без этого! Он даже знать не хотел, в каком состоянии сейчас его штаны и полы дождевика. Башмаки по-любому уже просили каши.       Его уже ждали.       Чуть ниже самой вершины, на выступе, сидел парень перед костром. В такой темени с той стороны хребта даже дыма не было видно. Иида поёжился, испытывая непреодолимое желание присесть у костра и погреться. Как по заказу на него подняли взгляд и кивком головы пригласили к огню. Тиджиро с немой благодарностью уселся на сырое бревно, стягивая с ног размокшие от воды башмаки, наступая на пятки, а после вытянул обмотанные портянками ноги к костру, чувствуя спасительное тепло и жар. Всё это время оба молчали.       Сидящий напротив Ииды парень взял толстую палку с обугленным концом и пошевелил ей дрова в костре, от чего те сильнее, будто недовольные тем, что их потревожили, вспыхнули и затрещали, посылая в небо большой клуб дыма и столп рыжих искр.       — Ну, выкладывай, чего ради я тут замерзаю, — недовольно поморщился парень с палкой, не имея никакого настроения кокетничать, но и спать, впрочем, желания не было. К новой дозе кошмаров он не был готов.       — Сразу к делу, да? — Иида скривил губы и нахмурился. Ему тоже не упало ходить вокруг да около. Чего время-то терять? — Я знаю, что ты заглядывал в ангар. Ты в курсе, что туда ходить запрещено?       — Да ты что? Я даже теперь знаю, почему. — Кью ядовито выплюнул слова и поморщился, как от резкой вспышки головной боли. — Что теперь-то? Если ты сразу не побежал и не нажаловался мамке, то чего-то задумал. Шантаж? — Аояма сидел сгорбившись и в свете огня выглядел слишком зловеще. С этой худобой и костлявостью сейчас он напоминал каменного чёрта. Не хватает только свиного рыла и рогов.       — Верно подметил, но я не собираюсь тебя шантажировать. Я еще не настолько опустился. — Иида выглядит довольным. Не совсем понятно от чего. Кажется, он и сам этого не понимает, но чувствует что-то такое растущее под рёбрами и нежно опутывающее лозами горло. — Мне надоело. — Блондин смотрит исподлобья на старшего брата и ждёт продолжения, но его отчего-то не следует. Они сидят молча еще какое-то время и пялятся на огонь. Кью снова шевелит обугленные ветки и подкидывает еще сухих в костёр, чтоб не потух. — Я больше не хочу участвовать в этом бедламе. Хочу домой. — Тиджиро опускает голову, рассматривая собственные руки.       — О чем ты, болван? Ты дома. — Аояма издевательски разводит руками, показывая пространство вокруг себя, и усмехается. Он видит, что брат на него не смотрит, но злость и обида в горле не перестают клокотать. Как будто старшенький тут один такой. Большая часть, если не все, хотят свалить из этой дыры и контроля мамочки. Да хер там. Им быстрее головы прострелят.       — Нет, я хочу в настоящий дом. Где я родился. И где мои родители… — совсем мрачно и тихо закончил Иида, и его последние слова потонули в треске дров.       В небо взвился новый алый хвост искр и померк где-то повыше. Ветер отогнал дым. Стало совсем тихо.       Обоих сидящих у костра пожирала тоска. Немногие догадывались, что на самом деле творится в стенах их маленького поселения на отшибе. Иида знал. Аояма только догадывался, но его уже сжирало изнутри — кажется, от кишок вообще ничего скоро не останется, как и от мозгов.       Постоянный упадок сил, нервоз, редкие вылазки в соседние города и деревеньки и недосып кого угодно сведут в могилу. Аояма чувствовал себя на пути к ней.       — Сомневаюсь, что ты узнаешь, откуда ты родом, — подал голос Аояма, не отрывая взгляда от огня. — Даже если в архивах что-то и сохранилось, то это максимум твой город, пол и дата рождения. Ну и имя соответственно. — Кью только развёл руками и выдохнул. — Мы не знаем наверняка.       — Это уже что-то. Но я не об этом позвал тебя поболтать, — Тиджиро резко посерьёзнел и оторвал взгляд от огня, поднимая его на собеседника. — Точнее, не совсем об этом. Я планирую забраться в архив и найти данные о себе. Хоть какую-то зацепку. А потом сбежать.       — А я тут при чём? — Голос Аоямы прозвучал неожиданно звонко в этой тишине ночи, да еще и так фальшиво невинно, что блевать потянуло. Кью не был идиотом, он понимал, к чему клонит старший. И догадка его подтвердилась уже через несколько секунд.       — Кто как не ты лучший в кознях против Мамочки? — Ответ был очевиден. — Кроме тебя, мне обратиться больше не к кому. Знаешь, что это? — Тиджиро вытащил из кармана штанов свёрнутый клочок бумаги и передал его брату, чуть приподнявшись и перегнувшись через костёр. Аояма осторожно взял бумажку, повертел в руках, подозрительно осматривая, а потом развернул.       На листке размером с ладонь красовались уже знакомые ему цифры и числа, написанные через чёрточку. Также те были сгруппированы в столбики по три-четыре строчки со знаками. Сколько Аояма ни всматривался, а закономерность так найти и не смог. Ни на чужом, ни на своих клочках, которые нашёл когда-то у Мамочки. На этом же листе не было ни единой буквы. Только знаки и чернильные пятна.       — Понятия не имею. — Аояма последний раз взглянул на листок, повертел его в руках и вернул владельцу. — Я думал, что ты знаешь. — Иида странно посмотрел на брата, но ничего не сказал. Не успел. — Я нашёл что-то похожее, когда делал уборку в покоях Мамочки. Я думаю, что это какой-то шифр. А если используют шифр, то это что-то важное.       — Вряд ли что-то важное будут так бесцеремонно рвать и раскидывать клочками куда попало…       — Но и шифровать что-то незначительное не имеет смыла, — подметил Аояма и чуть ухмыльнулся. Он уже видел, к чему придёт этот разговор, но хотел посмотреть, что будет дальше.       — Да. Скорее всего, но это лишь моё предположение, это был какой-то документ, на котором зашифровали информацию о чём-то важном, но после это важное перестало быть действительным. Знаешь, что-то вроде старых механизмов, которые уже отжили своё.       — Да чёрт его знает. Всё равно не понимаю, зачем это сначала шифровать, а потом выбрасывать.       — Шифр — тоже теория, — поправил брата Иида, но не согласиться с его словами было нельзя. Всё слишком непонятно. — Значит… На завтра назначена крупная вылазка в несколько мест. Почти все уйдут. Я возьму ключ от архива. Попытаемся там что-нибудь найти. Вряд ли нам хватит четырёх часов, но это лучше, чем ничего.       Аояма был доволен. Мало того, что разгадка сама плывёт к нему в руки, так еще и так скоро его будет ожидать такая удача. Но нужно быть настороже. За такой явной удачей может резко последовать и обратная сторона монеты — неудача. Главное, чтобы та не настигла его в самый ненужный момент.       Костёр, умирая, ничтожно потрескивал догорающими угольками, отдавая ночи последние свои искры, тепло и дым.       На отступе не осталось ни души. ***       В Леваре всё так же кипела жизнь. Запах эля и прочего варева, намешанного в воздухе, уже не так сильно щекотал ноздри, а один взгляд на милую девушку в коротком пышном сарафане, тонкие белые ноги которой буквально светились в контрасте с серым дорожным камнем, с каждым разом сильнее давил на мозг. И на пах. Киришима снова закусывает щёку изнутри, чтоб не заскулить, и с усилием смыкает веки, но белые ножки все равно стоят перед глазами. Хочется заплакать и побежать за девушкой, чтоб та приласкала, накормила, а потом и в постель можно… Прям до утра, не вылезая.       Звонкий тяжёлый подзатыльник, отвешенный крепкой мужской рукой, приводит Эйджиро в чувства. Бакуго собственной персоной стоит перед ним в лёгкой рубашке, шароварах и обутый в новенькие кожаные сапоги. Волосы, хоть теперь и чистые, всё равно торчат мочалка-мочалкой. Выглядит вполне сносно. Киришима бросает последний взгляд в окно, где минуту назад проходила девица, горько вздыхает и снова обращает внимание на «приятеля». Тот молча хмурится, пихает Эйджиро в плечо и подталкивает его к портному, который уже раскручивает тонкий рулик с измерителем и выверенными движениями отмеряет рукава, штанины, пояс и ещё чего-то за спиной, что Киришима не видит, но стоит с расставленными в стороны руками и нервно поглядывает на Бакуго, который уже давно отвернулся и теперь рассматривает витрину с пуговицами, а потом и соседнюю — с кольцами-ловушками.       Несколько минут спустя Киришиме приносят льняную синюю рубашку с рукавом в две трети, узкие штаны, из-под которых выглядывал уголок исподнего, и такие же, как у Бакуго, сапоги, только древесного коричневого цвета. Киришима смотрит на лежащие на руках портного вещи, потом смотрит на Бакуго, который продолжает разглядывать что-то на витринах, а затем снова на портного, который всё это время стоял неподвижно. Эйджиро на дрожащих ногах отступает на шаг и выставляет перед собой руки, говоря при этом, что у него нет денег заплатить за эту одежду.       Где-то за дверью, куда минуту назад убегал портной, кто-то смачно и громко матерится, а следом что-то тяжёлое падает на пол. Кажется, молоток, но это не точно.       — Не переживайте, этот щедрый господин, — бородатый и приземистый портной кивает на Бакуго, — уже за всё заплатил. Даже больше, чем нужно. — Мужчина втягивает голову в плечи, но от глаза Эйджиро не укрывается набухшая от крови маленькая ранка на шее. Обязательно было угрожать?..       Киришима осторожно забирает вещи, складывает их рядом на какой-то старый комод неизвестного назначения, а потом смело стягивает с себя штаны.       — Итак, эм, спасибо? — Киришима зашуганно посмотрел на Бакуго, который, задрав подбородок, вышагивал не спеша по широкой улице, по которой так же прогуливались и местные жители, не обращая на тех внимание. — Я про одежду. За что ко мне такая снисходительность? — Монстр еще помнил события позавчерашнего вечера, когда за каким-то чёртом пристал к Бакуго в купальне. Конечно, потом ему было стыдно, но, черт, его тоже можно понять! Гормоны бушуют, как ненормальные.       — Какая тебе, блять, разница? — Бакуго кривит губы, от чего лицо его теперь напоминает морду обозлившейся собаки, и начинает незаметно горбиться, будто устрашающий вид хочет напустить на себя. — Пока дают — бери. — Киришима вздыхает с очередного жизненного урока Бакуго, но его правоту признаёт. Однако любопытство никуда не делось, но прежде, чем задать новый вопрос, Бакуго неожиданно продолжает, перебивая мысленно сформированный в киришимовской голове вопрос. — Я продал повозку. Какая-то заслуга в ее получении у тебя тоже есть, поэтому и купил тебе одежду. А будешь много спрашивать — глаз выгрызу.       Эйджиро сглатывает, но больше ничего не спрашивает, хотя хочет. Зачем повозку-то продал? До Нинги еще идти и идти. Даже ехать долго. Это ж попросту глупо, но говорить этого вслух Киришима не отважился. Потом как-нибудь, чтоб не под горячую руку.       Они в Леваре уже третий день, если считать еще и день их приезда. Тут славно, пахнет пивом, всегда есть работа, еще тут много хорошеньких женщин, а в подворотнях не слышно криков умирающих от чужой руки. Прям-таки Рай, только настоящий, не искусственный, как Хель. Киришиме тут нравится. Он бы даже не уезжал отсюда, не будь это место так близко к Нинге. Но с Бакуго рядом… с ним могло бы получиться.       — Мы останемся в Леваре? — с надеждой в голосе спросил Эйджиро, уже напрягаясь и готовясь уклоняться от прямого в челюсть.       — Ещё чего, — мрачно отзывается Бакуго и щурит глаза. — Сначала я разберусь с «яйцом», а потом возьму двух коней получше. Так доберёмся быстрее, чем тащить эту колымагу за собой. А теперь заткнись — думать мешаешь.       Киришима и правда заткнулся. Раз уж Бакуго не в духе, то лезть не стоит — зубы последние выбьет. При мысли о зубах дёсны дали о себе знать фантомной болевой пульсацией, заставляя зажмуриться до цветных вспышек перед глазами. Через пару секунд его нижняя часть лица попадает во что-то мягкое и пахнущее молоком. Он резко распахивает глаза и понимает, что впечатался мордой в пышную грудь невнимательной дамочки, но отлипать не спешил. Дамочка не реагировала тоже. Она мгновение хлопала чёрными густыми ресницами, а после худощавой рукой подняла со своей груди голову Киришимы, которая, словно намагниченная, хотела упасть обратно.       Женщина была красавицей, даже если не пухленькой и не розовощёкой. Она снисходительно улыбнулась маленькими губами и наклонила голову чуть в бок, тем самым до конца гипнотизируя Эйджиро, уже готового вот-вот дать волю феромонам и затолкать красавицу в угол потемнее, как его уже оттаскивали за шиворот плаща, всё ещё скрывающего цвет кожи, от объекта вожделения.       — Ты какого черта творишь? — шипит не своим голосом Бакуго, попутно бросая тихое и явно неохотное «Простите» дамочке, которая кивает ему и отворачивается, ступая своей дорогой. — У меня нет времени, чтоб ждать, пока ты натискаешься ближайших податливых сисек. — Бакуго угрожает. Не словами, а интонацией и шипением сквозь зубы.       — Хэй, это нормально! Ты же тоже, наверняка, любишь…       — Рот свой закрой. — Лицо Катсуки непозволительно близко. Можно даже в дыхании различить запах молочного пива, которое они пили за завтраком, а на носу — мелкую светлую крапинку веснушек. Эйджиро прикусывает язык и втягивает голову в плечи. Какая муха укусила этого психованного? Нет, он и без того нервный, но… сегодня что-то особенно.       Что ж, Киришиме не прилетело. Это уже достижение. Кажется, он всё же хлебнул свою дозу удачи. Но отставать всё же не отважился. Лучше эту самую удачу не испытывать. Особенно на Бакуго.       А вечером, когда люд с улочек разбредается и заваливается домой или в трактирчики после тяжёлого дня с намерением пропустить по паре стаканчиков и побалакать на тему последних сплетен, Бакуго напился. По-черному так, оставив у хозяина почти половину выручки за шмотки бывшей рабовладелицы — а это очень много, если не вдаваться в детали.       Киришима всё это время тихо сидел на стульчике рядом, молчал и считал стаканы, опустошённые Катсуки, насколько далеко хватало его знаний в счёте. Киришима сбился на десятом, потому что чисел дальше не знал. С чего Бакуго вдруг решил так резко проявить любовь к алкоголю и надраться, как последний пьяница, Киришима не имел и малейшего понятия. Он только хорошо себе представлял последствия. Похмелье у Бакуго, о симптомах которого Киришима знал не по наслышке, а как следствие — лютое раздражение и короткий фитилёк терпения Катсуки. Эйджиро нутром чувствовал, что с каждой новой кружкой эля смерть подступала всё ближе. При чем не к Бакуго, а к Киришиме. Уже буквально в затылок дышала, от чего табун мурашей по спине никак не мог прекратить маршировать, заставляя кутаться в поношенный плащ.       — Как же мне настопиздело это всё… — заплетающимся языком проворочал Бакуго, опустив голову. Видимо, держать уже тяжело. — Хочу поскорее сдохнуть уже, чтоб не видеть всего этого…       Киришима было открыл рот, чтобы спросить, чего он там мямлит, ибо расслышать бормотание было практически невозможно, как тут же захлопнул пасть, резко передумав. Еще влетит по самое не балуй. Приходится сидеть дальше, чувствуя, как деревенеет задница от твёрдости стула, и смотреть краем глаза на Бакуго, который со всё меньшей периодичностью просит хозяина повторить. Приходится также потом и поднимать Катсуки с пола, на котором он расстелился при попытке подняться на ноги. Зал был почти уже пуст. Пара-тройка самых крепких оставалась за дальним столом, разыгрывая новую партию в карты и свистя хозяину налить им всем по стакану персикового эля. И хозяин, вытерев руки об засаленный фартук и привычным жестом разгладив и без того прилизанные усы, принялся выполнять заказ.       Бакуго не сопротивлялся, тяжёлым мешком повиснув на костлявых плечах, но так же крепко сжимая в кулаке лямки своего холщового друга. Киришима только тяжело вздохнул и бросил жалобный взгляд на лестницу. Придётся тащить. Не бросать же тут — утром ему голову проломят за такое.       Каждая ступенька кажется непреодолимым препятствием, а когда последняя остаётся позади, то Киришима почти уже оседает на пол под таким грузом, уже даже колени трясутся, но нет, он упрямо делает ещё шаг вперёд. И ещё немного, пока не упирается носом в дверь их комнатки, а потом просто толкает ту, вваливаясь в прохладное тёмное помещение.       — Господь Всемогущий, какой ж ты тяжёлый, — кряхтит Эйджиро, сваливая Бакуго на постель. — Ты мне должен, мудак… — последнее Киришима почти шепчет. Вдруг тот на утро еще и вспомнит — греха не оберёшься.       А сам стоит над Бакуго, минуту смотрит, как тот что-то ворчит, морщится и ворочается, но всё же устало прикрывает глаза и шлёпает к своему месту: на пол у стены, чтоб не мешать. В качестве оплаты за доставку в комнату забирает с кровати скомканное ещё утром в углу одеяло. Всяко мягче и теплее спать.       Киришиму тошнит. Он сдавленно выдыхает, пытается расслабиться и устроиться поудобнее, как более отчётливая речь из бессвязного бормотания заставляет Эйджиро замереть и перестать дышать. Первые секунд десять он думает, что ослышался. Потом больно щипает свою щёку в надежде, что он уже вырубился давно от усталости, ещё там, внизу, а это ему такой сон снится.       И, вроде бы, минуты молчания тянутся, а ничего не происходит. И Киришима и правда уже подумал, что ему послышалось, как слова повторяются снова.       — Спи сегодня на кровати, — ни то просьба, ни то разрешение от Бакуго снова загоняет Киришиму в тупик.       И, честно, он не знает, что и думать. Это такой розыгрыш от пьяного Катсуки или что? На всякий случай Киришима приподнимается с уже насиженного места и пытается заглянуть в лицо пьяного человека, но с его места этого не получается сделать. Приходится снова встать и подойти.       Катсуки не спит. Кажется, что он и не пил вовсе, — Киришиму пугает эта мысль и он пинками загоняет ее обратно, поглубже в извилины. В комнате темно — ночь на дворе. В открытое окно забирается сквозняк, — Эйджиро думает, что надо бы закрыть, чтоб не дуло, — от чего становится зябко. Катсуки это, вроде бы, не колышет. Он, почти не моргая, смотрит в потолок, а потом начинает двигаться на узкой постели к стенке, отворачиваясь. Киришима так же молча стягивает с себя новую льняную рубашку, вешает ее на изголовье, а потом лениво тащится обратно за одеялом, чтоб укрыть нерадивого пьяницу. Сам под одеяло не лезет — довольствуется своим плащом.       Окно закрыть Киришима забыл.