Парадокс: Побег

      Пыль стоит столбом, заставляя лицо скривиться, а руки — прикрыть нос и рот. Аояма в отвращении поджимает губы, чувствуя солёный вкус собственной кожи на ладони, а еще зуд в носу. Такой невыносимый, что парень оглушительно чихает, сгибаясь пополам, отчего начинает кружиться голова, а в под веками уже расплываются цветные круги. Иида, стоящий в шаге от Аоямы кривится на такой ужасающе громкий звук и с упреком заученно чеканит, чтоб был тише. Кью только отмахивается от брата, вытягивает из кармана штанов, которые, кажется, скоро прирастут к ногам и бёдрам, чистый белый платок и уже им закрывает нижнюю часть лица, лишь бы пылью не дышать. И, конечно, проходя осторожно внутрь, тихо ворчит, что теперь у него волосы все в пыли и совсем не блестят, как было пару минут назад на солнце. Иида только хмурит брови на нытьё, но в свете лампы сосредоточенно всматривается в корешки картонных книжечек, сшитых вручную и подписанных, соответственно, тоже: кое-где коряво и с помарками. Аояма неотступно следует за своим широкоплечим и высоким братцем-дылдой, который успевает еще что-то и на верхних полках стеллажей рассматривать.       — Что мы вообще ищем? Корешок с твоим именем и фамилией? — со смешком поинтересовался Аояма, тоже рассматривая полки, полные бумаг, сгруппированные по отдельности в книжки с неровными корешками.       Иида ничего не ответил.       Вот тут, чуть повыше головы Аоямы, лежит толстенький томик «Расщёты по пакупкам мяса», рядом такая же, но по «оващям». Чуть ниже — вся расползшаяся книга с рецептами мыла. Аояма даже задержал на ней взгляд и решил пробежаться глазами по содержимому, когда они будут возвращаться. Потом взгляд зацепился за коробку с косой надписью на боку «Отчёт по перисщёту вещей для гатовки еды». Всё не то.       Иида был уже в трёх шагах от Аоямы, поэтому блондину пришлось прибавить шагу, чтобы догнать братца. Он стоял неподвижно у стеллажа, высматривая что-то наверху, при этом сильно щурясь. Секундой спустя он потянулся и достал то, на что так долго смотрел. Толстая, сшитая кое-как талмудина тянула руку Ииды к полу, но тот упрямо держал ее на весу, рассматривая жёлтый, будто облитый чаем листок, приклеенный к плотной картонной обложке. «Отчёты по доставке расходного материала» — ровная и понятная надпись чёрными чернилами сразу бросалась в глаза. Иида перевёл взгляд на дату начала ведения учёта, написанную строчкой ниже. Семь лет назад. Свежая. Но Ииду интересовал экземпляр постарше, и теперь Тиджиро выискивал его глазами.       Аояма же, потеряв всякий интерес к брату, начал осматривать корешки «книжек», чтобы найти хоть что-то, что интересовало конкретно его: шифровка числами.       Иида уже нашёл старый экземпляр учётов, подходящий датой начала и окончания ведения, и принялся выискивать среди бесчисленных списков имён детей, тут же пронумерованных, своё собственное, уже даже забыв про то, что пришёл сюда не один. Аояма в это самое время, найдя где-то в пыльных углах подсвечник со свечой, зажёг фитиль от свечи в лампе, и пошёл самостоятельно бродить по пыльному, маленькому и душному помещению. Он не мог ничего найти такого, что бы подходило тому, что он искал, хотя он и сам не знал, чего искал. Нет, он не ожидал, что тут окажется что-то вроде справочника, по расшифровке странных закорючек.       Зато наткнулся в самом дальнем и пыльном углу, куда идти ну вообще никак не хотелось по причине нежелания запачкаться, на «Проект «Феромоны» с пометкой красными чернилами — «Завершено успешно». С книжонки пришлось сначала сдуть слой пыли. Под этой аккуратной книжечкой лежало несколько таких же, с точно такими же надписями на обложке, только пометка «Провалено» резала глаза. Их было много. Аояма носком сапога толкнул башенку из книжек, и она развалилась, поднимая пыль. Аояма настороженно поставил на ближайшую пустую полку подсвечник со свечой, нахмурил брови, осторожно осмотревшись, будто вор, и открыл книжицу в руках. Несколько общих слов о проекте и имя подопытного. Последнее очень насторожило Аояму, потому что в графе, начерченной пером вручную, была написана только фамилия. Киришима. Кью так сильно нахмурился, что лоб заболел от такого напряжения мышц, и пришлось пальцами растереть напряжённую кожу, а после поскорее приняться листать сшитые между собой листы старой бумаги. «Проект», как было написано на обложке, существовал уже очень долго. Хоть Аояма и не знал значения этого слова, но тем не менее оно настораживало. Дальше в книге шли только числа. Через чёрточку. И кое-какие рисунки, нарисованные угольком. Очень чётко. Эта детальность очень сильно пугала, а еще больше Кью пугало то, что он ничерта не понимает. Он нашёл, за что можно зацепиться. За Киришиму и некий «проект». Но первый где-то пропал месяцы назад, а второе для него вообще болото.       Нужно искать то, что поможет расшифровать.       От Ииды не было ни слуху ни духу, Аояма даже прошёл назад и проверил, не ушёл ли братец, оставив младшенького одного в пыльной и жуткой комнате. Не ушёл. Уже сидел на пыльном полу, но всё так же листал талмуд. Кью вернулся назад, где нашёл «Проект». Решено было обшарить весь этот страшный угол, даже если одна мысль об этом вызывала у Кью омерзительную дрожь. Придётся покопаться в пыли и, возможно, трогать иссохшие трупы тараканов и прочей неприятной живности. На кривляния у Кью не было времени. Свеча скоро догорит.       Про свою способность видеть в темноте Аояма благополучно забыл.       Обыскав весь угол и перепачкавшись в пыли с головы до ног, Аояма остался с носом. Ничего полезного. Отчаявшись уже что-то найти, Кью решил еще раз пролистать книжку с проектом. Ну не может быть, чтобы зашифрованное чтиво оставили без расшифровки!       Расшифровка нашлась не сразу. Совсем не сразу. Огарок в подсвечнике уже приказал долго жить, отдав последние крупицы света уголку, в котором находился Аояма, всматривавшийся в строчки на самых первых страницах. Кью зажмурился и чертыхнулся, уже срываясь с места и огибая старый деревянный стеллаж, где по другую сторону сидел Иида, не отрывавшийся от выискивания своего имени в бесконечных и беспорядочных списках. Рядом с ним стояла лампа, и свеча всё еще ярко горела. Аояма опустился на корточки рядом, чтоб быть поближе к свету, и начал снова всматриваться в строчки с мелкими числами. Тут они кое-где шли сплошняком цифр по пять-семь, где-то стояли точки, чёрточки. Ничего нового он не увидел. Но вот когда снова прочитал самый первый кусочек, написанный обычным языком и понятным, то при нормальном более-менее освещении увидел очень маленькие циферки, написанные в правом нижнем углу под каждой буквой. Их почти не было видно, будто они были нацарапаны иглой. А может, так и было , потому что они были видны только при не прямом попадании света. Ямки от царапин отбрасывали тень, вырисовывая цифры. Тут понадобилось бы увеличительное стекло, но искать его терпения у Кью уже не хватало.       В, казалось бы, совершенно ненужном «предисловии» и введении в курс дела не было смысла, но оно скрывало в себе секрет к расшифровке. Умно. Очень умно и хитро.       Читать проект Кью не спешил, сначала достал те клочки бумаги, что нашёл. Потом листок Ииды, что тот передал еще у входа в архив. Найдя рядом с собой кусочек извёстки, Кью начал писать расшифровку прямо на каменном полу.       Вышло немного, но не менее непонятно.       В листке Ииды, который было решено расшифровать сначала, речь шла о некоем веществе с названием «Саббат», которое напрямую связано с «подопытным», вызывающем насильственное проявление силы, воздействие на собственный организм, а при передозировке — потерю сознания и блокировку нервных стволов. А также галлюцинации. Аояма и половины не понял из того, что прочитал. В самом конце значилось, что единственный удачный экземпляр «Саббата» был утерян.        «Воссоздать по тому же рецепту, видимо, не удалось», — мимолётом подумал Аояма и завис. — «Почему не удалось? Что помешало? Составляющие? Оно просто не работало?..»       Кью помотал головой, начал быстро листать книжку в руках, но случайно выронил её из рук. Та упала на пыльный пол и раскрылась где-то в середине, где был переломан слой клея на корешке, а из-под ниток торчали обрывки бумаги. Страницы были вырваны. Аояма предположил, что страницы, вернее её части, сейчас находились в руках у него самого и, возможно, ещё кого-то. Но зачем их вырвали?..       Кью расшифровал то, что нашёл в покоях Мамочки. По смыслу напоминало писульки в листке Ииды. «Реакция удачная на-», «-тный испытывает тошн-», «-ри цветка огн-» и так далее. Неясные обрывки слов, но смысл Кью уловил: рецепт этого самого «Саббата» и реакция на него у, видимо, Киришимы. Кто-то очень сильно не хотел, чтобы о нем кто-либо что-либо знал. Предположительно, это была сама Мамочка, но никаких доказательств не было. Просто предположения, исходящие из того, где Кью нашёл первые обрывки. Сами они попасть туда не могли.       От всего, что Аояма успел узнать и обдумать, раскалывалась голова. И, черт, он понимал, что знает ещё слишком мало, но расшифровывать записи дальше не было никакого желания. Ему хватило. Его тошнило от голода, запаха пыли и собственного пота, сырости и гнили — где-то гниёт какая-то книжка, а рядом с ней, скорее всего, крыса.       Слишком много всего свалилось на его бедную белобрысую головушку: Киришима, оболтус трусливый, который вечно прятался, будучи мелким, за ногой старика Оджиро и которого Кью знал почти всю свою жизнь, оказался каким-то «экспериментом-проектом», еще какой-то чушью. Его травили еще какой-то хренью, которая заставляет его терять сознание. И это, кажется, еще далеко не всё, судя по жуткой книжонке, у которой на обложке погано будто светятся красные чернила — «Завершено успешно».       К глотке подкатил горький ком желчи — Аояма сегодня еще не ел, — а к глазам такие горькие, как желчь, слёзы. Он был всегда уверенным в себе и смеялся в лицо любому, кто был недоволен его поведением, но чужие страдания не переносил никак, хоть убейте. Как нельзя кстати вспомнились детские трупы в яме, которую вырыли прямо в ангаре.       Это было страшно. Нет, не так. Аояма испытывал лютый ужас. Кажется, его снова ждали бессонные ночи, полные кошмаров, а так же утра, которыми он вставал со своей лежанки с тенями усталости под глазами и совершенно белым лицом без кровинки.       Этому должен кто-то положить конец. Кью казалось, что ему вполне по силам стать этим «кто-то». ***       С самого утра было пасмурно и немного накрапывал дождь, но вскоре всё это ушло куда-то в сторону, погромыхивая на севере. Бакуго чувствовал непривычный прилив сил, забрасывая в рот кусок жареной свинины, пропитанный жиром, и запивая это молочным пивом. Потрясающая штука — Катсуки признал. Расположение духа у Бакуго было тоже необычно высоким. Сейчас не было желания устроить резню, придушить Киришиму, а потом потанцевать на чужих кишках. Совсем нет. Он даже заказал для Киришимы свиные рёбрышки под острым соусом, на которые тот вчера весь день пускал слюни и швырял буквально в Бакуго умоляющие взгляды голодной псины. С чего такая добродушность — понять трудно. Наверное, Бакуго сегодня просто выспался. Впервые за такое долго время. Можно даже сказать, что вообще впервые в жизни.       Дальше Бакуго закупился оружием. Вот уж где глаза у него разбегались. Всё хотелось опробовать на чей-нибудь трепещущей тушке, а потом купить. Но Бакуго бы просто всё то, что было в оружейной лавке, не унёс бы. Пришлось ограничиться парой пистолетов и тремя кинжалами отличного качества. Настроение всё так же неумолимо ползло вверх.       Левар действительно был Раем на земле.       У портного Бакуго прикупил новую одежду. В ней, конечно, Бакуго не особо нуждался, но почему бы и нет, если средства позволяют? До этого в городах он оставлял очень немного денег. В основном за чистку и кормёжку лошади, аренду комнатки в трактирчике, там же и пропитание, и покупку небольшого количества провианта. Бакуго не был любителем тратить деньги. Он был любителем их добывать и держать при себе — жизнь и воспитание в бедной церкви сильно дало по мозгам и психике, навсегда вбив в голову, что нищета равняется голоду и смерти. А наличие денег наоборот сулит кров, пищу и пару тёплых сапог в холодное время.       Эйджиро тоже была куплена одежда. Одни старые штаны, да дырявые тряпичные сапоги вряд ли можно было назвать хорошей одеждой. К тому же этот идиот мог заболеть и заразить Бакуго, а лечение нынче очень и очень дорогое. Да и вряд ли тебя смогут вылечить. Разве что помолятся в четырёх деревянных стенах часовни у обширного кладбища.       Еще вчера утром Бакуго продал повозку на дрова, лошадь — заводчикам, а шмотки рабовладелицы, что еще хоть куда-то годились, сплавил ближайшей торговке на рынке, которая только и была рада новому товару. Заоблачных цен Бакуго не называл, чтоб не торговаться долго, а потому, выручив два с небольшим десятка золотых за всё, решил разжиться тем, чем, собственно, и разжился.       Катсуки рассудил, что ехать в Нингу на старой повозке уже опасно. Она могла развалиться прям по дороге. К тому же пара лошадей обойдётся гораздо дешевле и быстрее. Они твари выносливые, а потому галопом по дороге можно добраться дня за три. Спать, конечно, снова придётся под открытым небом, но это меньшее, чем можно заплатить за скорость. К тому же в Нинге уже будет не до того. Да и пару лошадей можно спокойно отвести в стойла, а о повозке не переживать. Нет, он и не переживал, что за глупость! Было бы хреново, если бы ее разграбили, пока Бакуго пирует трупами, уже мечтая отправить их бошки инквизиторам.       За мыслями он и не заметил, как Киришима перестал шагать за ним, а когда заметил и обернулся, то всё воодушевление от неплохо начавшегося утра и предстоящей резни за его свободу улетучилось пеплом по ветру. Девушка, стоящая к Бакуго спиной, стояла неподвижно и, видимо, смотрела, как Эйджиро мордой утопал в ее пухлой груди. Капюшон почти сбился с головы, а потому Бакуго мог видеть залитое тенью лицо. И возбуждённо-мечтательные глаза, взгляд которых Бакуго показался смутно знакомым. Он, недолго думая, в три широченных шага подошёл к полусознательному телу и вытянул его из груди. Девушка улыбнулась Бакуго, ничего не сказав, и ушла.       Меланхоличная какая-то дамочка…       Киришима-то что-то бубнил, Катсуки, кажется, даже наорал на него, притянув за грудки новой рубашки. Разговаривать с ним отчего-то не было никакого желания.       Бакуго больше и не разговаривал.       А вечером, когда Бакуго спустился из арендованной комнатки на ужин, то просто не устоял под пронзительным взглядом усатого хозяина и его «Если день выдался дерьмовым, то почему бы не выпить? Полегчает». И правда, почему нет?       И Бакуго напился.       После третьей кружки нового сорта пива Катсуки вспомнил, почему взгляд Киришимы в тот момент показался знакомым. Так смотрели мужики на его мать в далёком-далёком прошлом, когда он был ещё хулиганским мальчишкой, кидавшим в птиц камни и не знающим жизни. К ним домой много кто приходил. В основном соседи. Особенно после того, как отец умер от чахотки. В такие моменты Катсуки выставляли из дому гулять с такими же мальчишками. И он гулял — только в радость. Теперь он понимал.       Впрочем, упрекнуть мать он больше не сможет. Разве что презрительно плюнуть под почерневший от огня столб, где её заживо сожгли.       В голове раздался ее пронзительный нечеловеческий крик. Бакуго не хотел верить, что это кричала его мать. Карга старая, которая здоровее лошади, которая пекла вкусные лепёшки и пироги с яблоком, с которой они вдвоём собирали на поляне ягоду земляники наперегонки, с которой цапались чаще, чем дышали…       Катсуки любил её. Очень сильно. Никогда не говорил вслух этого. Но правда любил. Даже уважал немного. А его уважения удостаивается далеко не всякий.       Бакуго попросил хозяина повторить, а потом выпил снова.       Киришима где-то в это время уже подсел рядом. Смотреть на него было тошно. Бакуго впервые помолился у себя в голове Богу, который давным давно бросил его, чтоб Киришима сдох. Вот прямо сейчас, чтоб сердце перестало биться, какой-нибудь пьяница проломил ему голову, или в него просто ударила молния. Пожалуйста.       Но Эйджиро продолжал сидеть рядом молча, здоровый и живёхонький. Бог снова не слышал голоса Бакуго. Какая новость…       Кружки перестали иметь счет в голове Бакуго, опрокидываясь одна за одной в горло. Вкуса он не чувствовал уже тоже, но знал, что пиво тут отменное. За такое и денег отдать не жалко. И Бакуго отдал. Двенадцать золотых. На эти деньги можно было бы напоить весь Левар молочным пивом до белочки. Но Бакуго поил только себя. Жадный-жадный Бакуго.       Как он оказался на кровати и почему у него болел лоб, Катсуки затруднялся сказать. Он невидящим взглядом смотрел в тёмный потолок, молил Киришиму сдохнуть под забором, и самому там же помереть хотелось, потому что заебала жизнь перекати-поля… Эйджиро даже ему что-то ответил, но пьяный мозг Катсуки нихрена не разобрал.       А потом Киришима пропал из поля зрения, шурша где-то рядом. Тихие шорохи казались в голове какими-то матовыми на вид и чутка шершавыми, как кошачий язык, на ощупь. Он каким-то трезвым куском мозга понимал, что Киришима заваливается спать в углу комнаты, где спит обычно, если они ночуют в городе.       Прям как собака бездомная.       Бакуго тоже чувствовал себя бездомной вшивой дворнягой. Но на деле-то и дома у него никакого не было. Это было грустно, но Бакуго почему-то криво улыбнулся этой мысли. Может, быть псом не так уж и плохо.       А еще Бакуго морозило, даже если его щёки горели от количества выпитого. Он попытался нащупать ногой одеяло, которое утром забил в угол, но не смог. Дерьмово. И очень холодно.       — Эй, иди на кровать, — язык во рту едва шевелился, но повысить голос труда не составило. Пиво взяло своё.       Киришима молчит. В комнате стоит тишина, но Бакуго кажется, что он сейчас оглохнет от собственного дыхания.       Слишком громко.       — Спи сегодня на кровати, — бормочет Бакуго, уставившись в потолок и обдумывая лениво, он сейчас точно это вслух сказал или нет? Он вообще рот открывал?.. Вопрос…       Эйджиро и правда залезает на кровать, Бакуго приходится подвинуться и отвернуться. Он всё еще не хотел на него смотреть, думая, что увидит тот самый отвратительный взгляд. Аж затошнило.       Его укрыли тонким одеялом. Прямо как мать в далёком-далёком детстве, когда он засыпал за ужином, набегавшись днём. Его тоже мать уносила в кровать и укрывала. Утром, правда, всегда говорила, что это его волки просто утащить пытались, но тот оказался слишком говнистым пиздюком, а потому те бросили там, где пришлось. В кровати. Он не верил, но весело злился.       Сейчас Катсуки не весело. Но спине очень тепло.       У Киришимы была безумно горячая кожа, прямо как хрустящая корочка только что вынутой из печи булочки. И в руки взять невозможно — обожжёшься, но очень хочется.       Катсуки не помнит, как поворачивается и пихает свои ладони к теплу, потом греет нос и щёки.       Пошло всё в пизду прямо до утра.