Парадокс: Побег

      Через пару дней ничего не меняется. Так же тихо. Разве что портится погода и холодает. Осень в этом году пришла рано. Серое пасмурное небо, ледяной ветер и моросящий мерзкий дождь. Даже пар изо рта утром шёл немножко.       Погода стояла отвратная, равно как и настроение Аоямы, который, спрятав руки в карманы, лениво шагал по тропинке. Сам он продрог, пошёл гусиной кожей, но возвращаться в тёплый дом был не намерен. Сегодня у него были дела поинтереснее и поважнее какого-то комфорта.       Он шёл к архиву.       Иида был занят чем-то очень важным, а потому не мог составить компанию Аояме, но хорошо, что ключ дал. Иначе ничего бы не вышло. Под ногами шлёпала и хлюпала грязная вода, по лицу лупил премерзкий дождь и мочил волосы всё то время, пока Аояма упрямо шёл к зданию, пытаясь также избежать случайной встречи с кем-либо. Не то чтобы кто-то из них любил гулять под дождём — вообще-то удовольствие весьма сомнительное, — однако раз на раз не приходится. Во всяком случае добраться удалось без столкновений. Аояма пихнул ключ в скважину, дважды его повернул и прошмыгнул внутрь.       Даже в темноте не составило труда отыскать то место, где он нашёл шитую книжку с проектом «Феромоны». В этот раз зажигать свечу он не спешил, пользуясь только своей способностью видеть в темноте. Нашел он тот самый проект там, где его и оставил — в самом углу поставил корешком вперёд, тогда как остальные кучкой лежали рядом, все в пыли. Видимо, этот угол точно не трогали, даже если сюда кто-то и приходил. Сегодня он был намерен немного расшифровать из книжки, а еще полистать те, которые помечены как неудавшиеся.       Расшифровать было теперь не так сложно при том условии, что те бумажки, что он уже расшифровал, содержали в себе если не все, то практически все символы, что ему нужны, и надобность в свете уже отпала. Расшифровал он только первые несколько страниц, но и этого с головой хватало, чтобы понять, что это просто некоторые наблюдения вроде того же дневника с некоторыми пометками и уточнениями. Некоторые слова были чуть размыты, но вполне понятны.       В итоге, если коротко, Аояма понял несколько моментов: Киришиму с самого детства пичкали какой-то срамотой, значения которых он не мог понять, и смотрели, отбросит ли тот копыта. Киришима остался жив, даже как-то вернулся в норму. Потом вскользь упоминалась необходимость катализатора, потому как на первых сроках Киришима не мог сам использовать свою силу, что было нетипичным, ведь способность обычно проявлялась через пару-тройку дней.       Отложив книжку, Аояма тянет руку с верхней книжке на кучке таких же. Неудавшиеся проекты. Кью сглатывает и судорожно поджимает губы, но все же раскрывает книжку и первым делом читает имя в самом низу. Монома Нейто.       Аояма никогда не слышал таких имени и фамилии, что немного напрягало. Но он мог просто появиться в яслях позже. Аояма пролистал в самый конец книжки, туда, где кончались записи. Кью расшифровал последние строчки. День тридцать два. Подопытный скончался, захлебнувшись собственной пеной изо рта, в три часа две минуты пополудни. С силой захлопнув книжку и отшвырнув её от себя, Аояма провёл потной ладошкой по лицу, пытаясь себя успокоить. Пора бы уже смириться с тем, что происходит в стенах их поселения, но… Но мысль, что на Аояму могла быть заведена точно такая же книжечка с пометкой красными чернилами «Провалено», не давала покоя. На свой страх и риск он решил, что посмотрит последнюю и уйдёт восвояси, но листать в конец не станет.       В этот раз он решил вытащить откуда-нибудь из середины кучки. Смахнув пыль и грязь, Аояма прочитал на обложке название проекта «Медуза». Это что-то новенькое. Но раз оно помечено как «Провалено», то ребёнок, чье имя написано на обратной стороне корочки, мертв.       В этот раз на строчке с именем было написано женское имя. Хагакуре Тоору. А вот эту маленькую девчонку он знал. Даже лично был знаком. От этого стало еще более тошно. Сердце от волнения и испуга забилось сильнее, заглушая дыхание и собственные мысли, пульсом отдаваясь в ушах. Одеревеневшие холодные пальцы сами пролистали в конец записей. В этот раз было не зашифровано, а написано как-то коряво и впопыхах, ибо буквы скакали волной, а рядом было несколько чернильных клякс.       День пятнадцать. Подопытная пропала.       Что значит «пропала»? Вот просто взяла и испарилась? Так не бывает. Может, она поняла, что творится что-то ужасное и сбежала? Только намного раньше Киришимы. Эта мысль немного отрезвила и успокоила Аояму. Она может быть сейчас жива, ее подобрали добрые люди, она честно работает и живёт далеко-далеко от этих ужасов.       Кью просто хотелось бы верить.       Он аккуратно закрыл книжку, отложил её отдельно, на полку, последний раз оглядел место, где только что стоял, и отправился восвояси. Безусловно, он получил то, за чем приходил: убедить себя в том, что действия Мамочки пора прекращать. Не только в отношении ее безумных проектов, в которых дети дохнут пачками. Он должен был хотя бы сам покончить с этими безумствами, кражей и покупкой чужих детей со всей страны и с самой Джиро. Не ровен час — Аояма и сам может оказаться с пометкой «Провалено».       Выйти из архива он не успел. Дверь в помещение шумно распахнулась, впуская в душную пыльную комнату холодный сырой воздух и шум голосов. Кью осторожно прильнул к стеллажу и замер, всматриваясь сквозь наступающую с закрытием дверей темноту туда, где проходили вошедшие. Он их видел отчетливо, а они его — нет. Что ж, придётся немного подождать и быть осторожнее. ***       Уже больше недели прошло, как Бакуго приехал в Левар. Старые раны подзатянулись и больше не так сильно беспокоили и саднили, даже если он к этому уже привык. И как бы сильно он сейчас не хотел осесть на одном месте, тоска по авантюризму начинала одолевать его всё чаще. В основном по вечерам, когда он ложился спать и закрывал глаза. Нужно было уезжать из Левара — Бакуго это прекрасно понимал, но каждый чертов раз находил причину, чтобы не ехать: плохая погода, дорогие лошади, еще не время и так далее. Это уже походило на абсурд.       Как некстати вспомнились далёкие-далёкие голодные дни, когда он мечтал сдохнуть, чтоб не слышать каждую ночь во снах предсмертные крики матери, а утром ходить куда-то с Шотой и смотреть в лица убийцам его матери. Даа… Тогда он себе и пообещал, что обязательно, когда станет достаточно сильным, перебьёт всех их. До единого. Каждую зажравшуюся бородатую рожу.       Пришлось тогда же заявить, что станет инквизитором, чтобы его допустили к полигону и «святому» оружию. Конечно же первое время он и правда был инквизитором, но потом, когда дело запахло керосином и жжёным сеном во времена снова вернувшегося голода, Бакуго и вспомнил, какого черта он вообще это делает.       Слухи о Мисфитском монстре, которого держат в городке Скам, пришлись как нельзя кстати, чтобы свалить, пообещав им головы. Впрочем, головы он и правда хотел забрать. Тренировки ради. Катсуки краем мозга понимал, что это неправильно с его стороны и что стоило бы проявить немного сочувствия тем, кого он собрался убивать.       Однако его никто не пожалел, никто не проявил к нему сострадания. Так почему он должен? Нихера, это не так работает. Может, Бакуго и видел себя со стороны как обиженного жизнью ребёнка и эгоиста, но кого, черт возьми, это волновало? Катсуки понимал, что его собственные проблемы волнуют его гораздо сильнее, чем проблемы других, о которых он вообще ничуть не думал — много чести.       Киришима заскулил где-то в ногах, громко всхлипывая и сбивая одеяло на пол хаотичными пинками. Это вывело Катсуки из собственных мыслей, вынуждая сесть на кровати, всматриваясь прищуром туда, где беспокойно спал его спутник. Солнце почти село, а потому мало что можно было разглядеть в сумерках. Но Бакуго видел или даже чувствовал Киришиму недалеко от себя, впитывая кожей темноту и чужие всхлипы от кошмарного сна.       Как же ему это знакомо…       Нужно было растормошить нарушителя спокойствия, пока он не вывел Бакуго из себя своим нытьём. Эйджиро распахнул веки очень резко, судорожно и хрипло втягивая воздух. Мокрые ресницы слиплись и теперь ощущались очень тяжёлыми. Киришима рефлекторно вытер слёзы запястьем и теперь только сконфуженно смотрел на свои поджатые ноги. Он не хотел доставлять дискомфорт, тем более если это был Бакуго.       Но ему правда было слишком паршиво на душе. Ему снился Оджиро: сначала он был тем добродушным великаном, которого он помнил давно-давно, потом стал неясной чёрной кляксой, который просто имел маленьких детей, куда хотел, напару с Даби, а потом… Потом, кажется, он видел Мамочку, которая знакомит его с девочкой, младше его, со странным именем Момо… И много-много криков боли, не только его собственных. Вся эта какофония звуков едва не проломила изнутри кажущийся таким хрупким череп. Он понимал, что это был лишь сон, но он был настолько реальным, будто Эйджиро заново пережил все ужасы своего детства. Он даже на какой-то момент забыл, где он находится, кто он такой и зачем вообще всё это нужно. Было холодно, одиноко и страшно.       Истерика, такая тёмная и глубокая, похожая на большой чернильный шар, поднималась от самых кишок к лёгким, забивала собой все дыхательные пути, морозила кровь и кости, что аж затошнило. Лёгкие хлопки обжигающе-горячей ладони заставили его снова глубоко вдохнуть, будто Киришима только что вынырнул из воды. Он осторожно прижал свои ледяные шершавые пальцы к горячей ладони Бакуго, поднимая ту обратно на уровень лица, а потом прижался к ней немного впалой щекой, прикрывая глаза. Сейчас темно. Катсуки его не видит. И хорошо. Может, даже промолчит.       Эйджиро не ощущает течения времени, не понимая, прошла от силы минута или же уже пара часов, но Киришима всё-таки решается сделать что-то, чтобы не закончилось всё просто так, непонятно. Он даже не до конца понимал что «не так», но прислушиваться к себе любил. Своей ладонью Эйджиро касается на ощупь груди Бакуго, быстро ведёт вверх, не задерживаясь, касается ледяными пальцами шеи, которая под прикосновениями напрягается незамедлительно, а после достигает линии челюсти, обводит ее с краю, поднимается еще немного и удобно ложится на тёплую щёку. Большой палец почти что нежно подушечкой описывает по коже четверть круга, а потом и сам Киришима как-то весь движется мягко, руку спускает на плечо, скользит дальше, на спину, наваливается весь, случайно тычется носом в ту самую щёку, соскальзывает по уху, а потом замирает, довольно прижимаясь своим ухом к чужому. Эйджиро будто оплёл собой Бакуго, как вьюн.       Катсуки жарко. Катсуки приятно. Настолько приятно, что невольно прикрываются глаза, вспоминаются тёплые и мозолистые материнские руки с тонкими пальцами, но воспоминание это почему-то не вызывает тоски, обиды и злости. Только тёплую ностальгию по беззаботности и маминым яблочным пирогам.       Бакуго опускает голову, вжимаясь носом в чужое тёплое и жилистое плечо, и кладёт руки на киришимовскую костлявую спину. Ему тоже это нужно. Им двоим, одинаково потерянным, забывшим ласку и поддержку.       Наутро Бакуго будет помнить об этом слишком отчётливо, чтобы забыть, как страшный сон, но ни за что не признается себе в том, что когда тебя добровольно обнимают, горячо дышат в шею, плечо или ухо, поглаживают по спине, а потом крепко прижимаются губами к гулко пульсирующей жилке на шее, до безобразия приятно. Ни за что. Он быстрее сдохнет или отгрызёт себе руку, чем признается.       Лучше делать вид, что это был только сон.       Наутро Бакуго и правда не подавал никаких признаков того, что прошлым вечером что-то произошло. Киришима тоже не горел желанием напоминать об этом Катсуки — скорее всего тот бы просто на него рявкнул. И это в лучшем случае. А в худшем, ну… выбил бы новые зубы. Эйджиро даже рефлекторно провёл по ним языком изнутри. Еще был вариант с откусыванием носа, однако Киришима быстро его отмёл. Бакуго не походил на того, кто не брезгует человечинкой. Даже если бы ему в глотку попала всего пара глотков кипящей крови.       К слову, утром Бакуго ни с того ни с сего заявил, что они уезжают. Это заявление огрело Киришиму по голове обухом, но он только удивлённо распахнул свои большие глазищи, ничего не говоря поперёк слова своего кормильца. Катсуки, как и говорил до этого, взял пару хороших скакунов вместо повозки. Это значит, что три-четыре ночи им придётся спать под открытым небом. Не то чтобы Эйджиро мог сказать что-то против, однако после более-менее тёплой комнаты и какой-никакой возможности спать на кровати — и то после долгих просьб и если у Бакуго будет хорошее настроение, то ему будет позволено спать в ногах, — голая земля казалась таким себе удовольствием. Копна сена или лапник ещё ничего, но до полноценной комнаты не дотягивают всё равно.       Во всяком случае оспаривать решение Бакуго было достаточно глупо и рискованно, поэтому Киришима просто смирился, лениво таскаясь за Бакуго по улочкам, пялясь иногда на красивые немного пухлые женские ножки и вспоминая вчерашние долгие уютные объятия, которые закончились спокойным сном в облипку.       Уже к обеду Бакуго и Киришима покинули стены Левара, направляясь дальше на юг, в Нингу. Дорога туда вела одна, а потому заблудиться было уже не так сложно. Однако отчего-то Киришима беспокоился. Не из-за того, что они не попадут в город или заблудятся, совсем нет. Он переживал то, как вернётся домой. Как бы Эйджиро себя не переубеждал в этом, а большую часть своей жизни он провёл там, в стенах поселения Джиро, в своём гнезде. Но возвращаться туда он не хотел. Это его очень нервировало долгое время и из-за этого он не мог и куска в глотку пропихнуть, когда они остановились отдохнуть и переночевать, свернув в поле.       Эйджиро безумно нервничал. Как воспримут его появление после такого долгого, в несколько месяцев, отсутствия? Мамочка Джиро его убьёт. Если не физически, то морально растопчет точно. Киришима очень сомневался, что Бакуго сможет справиться со всеми его братьями и сёстрами. А они будут отбиваться, не потому что хотят защитить Мамочку, а потому что хотят жить. Киришима тоже хочет. Потому и молчит. Да даже если и скажет — Киришима уже яснил — Бакуго упрямо пойдёт напролом, как баран.       Киришима уже подумал об этом… Скорее всего Бакуго ждёт не самый хороший конец, и найдёт он его как раз в его родном гнезде. Мамочка сделает из него нового Джиро или пустит на мясо. Киришиме было безумно горько об этом думать. Он, чёрт его дери, уже привязался к Катсуки, к его агрессии, неумелой и неохотной заботе, к его яркому блеску в глазах цвета, похожего на его собственные, из-за чего он при первой встрече решил, что он тоже Джиро. И, если говорить начистоту, то Катсуки гораздо лучше всех, кого Эйджиро знает. Даже если это только его личное мнение — плевать. Эйджиро от него хотя бы не получает без причины…       За неспокойными переживаниями Киришима провёл долгое время, не имея желания спать, а потом, уже под утро, глаза сами как-то закрылись, а усталость взяла своё. Земля была холодной и немного сырой, твёрдой и неудобной. Трава смягчала, конечно, но Эйджиро всё равно мимолётом мечтал о мягкой кровати, на которой ему иногда доводилось спать с Бакуго.       Какая глупость!