Парадокс: Побег

      Аояма сбрасывает с влажной головы насквозь мокрый капюшон, промаргивается, чтоб применить свой Дар и всматривается в темноту, оглядывая каждый уголок. По одну сторону от него стоит Момо в своей неизменной шубке, с другой — Иида. Сумерки за окном и в комнате сменились беспроглядной теменью, а потому что-то разглядеть в такой темноте мог лишь обладатель «ночного зрения». Момо несмело делает шаг вперед по памяти, как будто не она отсюда ушла со своим братом пару часов назад. Её шубка мокрая и тяжёлая от дождевой воды, ноги тоже промокли и замёрзли. Девушке хотелось поскорее переодеться и забраться в кровать, чтобы согреться. Ледяная комната встретила её привычным холодом, не то что непривычная ей улица своей жарой. Хотя парни и говорили, что на улице уже осень и там довольно холодно, но ей казалось иначе, живя в холоде уже столько лет.       — Чем-то воняет, — замечает Иида и тоже хочешь пройти вперед, но лбом ударяется обо что-то, шипит и потирает место ушиба замёрзшими пальцами. — Ты что-нибудь видишь?       — Тут никого нет, — тут же отзывается Аояма. — Пока что не видно.       Кью проходит в комнату за Момо, но если та идёт наощупь и по памяти, то Аояма её прекрасно видит и видит всё, что происходит в комнате. И тут действительно воняло. Кровью. Кислый запах был прекрасно знаком кому-то вроде сына Джиро, взращенного в жестокости «сородичей» и улиц Нинги. Кью чью бы то ни было кровь проливать не любил ни за дело, ни попусту, потому что относился к кровопролитию весьма дурно. Можно же всё решить дипломатией, поэтому с ранних лет Кью умел эффективно угрожать. Кто уж тут не смог «договориться» догадаться было сложно. Даже если это покои его матери, которую он сегодня собирался собственноручно упокоить с миром. Или без мира. Тут как получится.       На втором этаже, если этот балкончик можно так назвать, на котором жила Момо, Кью заметил на полу оставленное, наверное, Медузой скомканное одеяло, но быстро понял, что ошибся.       Там лежала Джиро.       Кью только поджал губы, дёрнув пальцами в направлении ремешков с лезвиями. Было уже поздно для них, но Аояме еще казалось, что она вот-вот встанет, раскричится, набросится на них, швырнёт в Ииду какой-нибудь вазой по обыкновению. Но она не вставала, холодным телом развалившись на полу. Сейчас, без света, только в пределах сил своей способности, Аояма видит, что женщина красива, когда спокойна, её лицо не испещряют мимические морщины в злости и раздражении, глаза не пылают ненавистью ко всему живому, изо рта не вырываются проклятия, адресованные своим же творениям, своим детям.       Аояма не знает, кто с ней так обошёлся, но догадывается. Из мыслей его вырывает стук падающего тела: Иида запнулся на лестнице и ударился коленом больной ноги и расшипелся, как сало на сковороде. Кью вздрагивает от звука и чертыхается.       — Блядский Киришима. Надо было его запереть в ангаре, чтоб не высунулся. Наверняка уже загрыз того идиота, с которым пришёл, прикончил мамочку и свалил.       — Что-что? — Момо поворачивается на ворчание. Аояма видит, как она смотрит в его сторону, но при этом как будто в никуда — не видит его. — Киришима?       — Знаешь его? Откуда? Ты же говорила, что тебя не выпускали отсюда. — встревает в разговор всё еще шипящий от боли Иида, и не нужно было уметь видеть в темноте, чтобы понять, что хромую ногу он за собой тащит, шаркая по-дедовски.       — Да. Он был тут, когда вы пришли. Но теперь его нет, — Момо даже осматривается, как будто могла бы что-то разглядеть в кромешной тьме.       — Он не говорил, куда пойдёт?       — Нет, ничего такого. С ним был ещё один наш брат. Крикливый такой.       — Исключено, — Иида нашаривает в темноте Аояму и опирается грузно о него, чтобы дать отдохнуть больной ноге. — Кроме нас («Т»-Джиро имеет ввиду всех мятежников) тут никого нет. Их заранее отправили на вылазки. Никто не мог сопровождать Эй-       — Мог, — перебивает Аояма Ииду, продолжая смотреть на недвижный труп его матери. — Мог и я, когда найду их, порву на части обоих.       — О чём ты? — в один голос спрашивают брат и сестра.       — Этот идиот нас обставил. Киришима не собирался расправляться с тем белобрысым. Он его отпустил, гад такой! И они свалили. Ох, как я хочу попортить ему и его дружку кровь, кто бы знал. Я даже в драку с ними не полезу, просто тихо грохну во сне, вскрыв артерии на шеях.       — Да что такого-то?       Аояма очень хочет посмотреть на Тиджиро как на последнего идиота, но понимает, что тот всё равно не увидит, зря только время потратит.       — А, я понял! Тот незванец может разболтать о нашем поселении людям, которые сочтут нас колдунами и придут с инквизицией! А я и не подумал.       — Точно. Именно поэтому, — отмахивается Кью, понимая, что это лучшая отмазка. — Момо, ты взяла, что хотела? Нечего тут оставаться.       — А, да, минутку, не могу найти в темноте. Я даже лампу нашарить не могу, куда же она запропаститься могла?.. Я точно помню, что ставила её на эту полку! — Аояма видит, где водит руками Момо, но никакой лампы там не было и в помине. Кью хмурится сильнее. Значит, этих двух точно уже нет в поселении.       — Собирай остальных, — кивает Кью Ииде, но тут же вспоминает, что в темноте его жестов не видно. — Пойдем в погоню.       — В такой ливень? — Иида переступает со здоровой ноги на больную, но тут же возвращается обратно с шипящими проклятиями. Момо тихо спрашивает, куда они пойдут и можно ли ей с ними, пока Мамочка не пришла. Аояма так же тихо ей отвечает, что можно, поглядывая на труп матери, лежащий на полу. — Даже ищейки не найдут их в такую погоду, одумайся, Кью!       — Они тоже далеко уйти не смогут. У них ведь нет ночного зрения, а у меня есть. Вряд ли белобрысый рискнёт идти ночью в сторону города, рискуя потеряться. Он не такой дурак, как наш братишка. И у нас есть ищейки. Киришима их воя как огня боится, а потому учуять его будет гораздо легче. Попроси у Ашидо какую-нибудь его вещицу, у неё наверняка есть, и за ними.       — А как же Момо? — шепчет Иида в самое ухо Аояме, хотя, наверное, он даже не видел, куда говорить, но старался, чтоб его не услышали.       — Спрячь у себя, — Аояма понимал, что смысла в похищении Медузы у Мамочки больше нет, но пока никто, кроме него, не знает об этом, лучше молчать. Утром видно будет. ***       — Ох, да погоди же ты! — Бакуго пытается отпихнуть от себя Киришиму, уперев ему ладонь в лоб, но тот никак не поддаётся. Он всегда был таким сильным?.. Вообще-то Катсуки не против, просто им нужно добраться до города как можно скорее, пока ещё хоть что-то видно в свете луны, проглянувшей сквозь тучи: с востока снова ползла гроза, затягивая небо. — Да стой, идиот! Мх-       Эйджиро лезет целоваться настырно, цапает пальцами за щёки, тянет к себе, кусается, от него всё еще несёт чесноком, но Бакуго это почти начинает нравиться. Катсуки упирается лопатками в ствол дерева, одиноко стоящее в поле, через которое они шли. Лампа, нагло украденная из покоев мамочки, мерцала жёлтым светом огня под ногами, поставленная в траву.       — Не хочу ждать, Бакуго. Теперь я никуда от тебя, ни на шаг, — и кусает в челюсть, тут же зализывая укус мокрым языком. — Чёрт тебя дери, ты такой смелый и мужественный, — Киришима вспоминает увиденное в холодных покоях мамочки, как Бакуго возвышается над телом, как по нему стекают капли крови, как он смахивает её с ножа, как хлопает Киришиму по руке, несильно, почти поддерживающе. Так тепло. И у него привстает.       Когда Катсуки кусается в ответ, задевая зыком бронзовый клык, Эйджиро даже не дёргается, его зубы, кажется, больше не болят так сильно. Или это от того, что не он сам касается их языком?       По небу прокатывается громовой раскат и воздух тяжелеет, снова пахнет водой. Опять собирается дождь, хотя прекратил он лить буквально час назад. Трава мокрая, оставляет пятна от воды на одежде, под ботинками хлюпает листва с землёй, напитанные, влажные. Киришима чуйкой ощущает, что пора уходить. Не стоит в грозу стоять под деревом, но оторваться не может. Еще секунда, ещё укус, последний, вот сейчас, ещё один. Эйджиро плавится от липких звуков, которые издают их рты, соприкасаясь, ему жарко от пальцев в его волосах, которые тянут, больно, великолепно, почти снимают обкусанными ногтями скальп. Он жмётся к Бакуго весь, как будто хочет распластаться по нему, заменить ему верхний слой кожи или одежды, чтобы в облипку, тесно, до конца жизни,насовсем.       Когда внезапно обрушивается ливень, Киришима промокает моментально. Бакуго — тоже. Их плащи, еще сырые после предыдущего дождя, становятся невозможно тяжёлые, тянущие вниз, к земле. Со стороны поселения раздаётся протяжный вой и Эйджиро отлипает от Бакуго сию секунду, чуть не отхватив нижнюю губу своими острыми зубами. Тот ругается, но Эйджиро его игнорирует, покрываясь холодным потом вовсе не от дождя и ветра. Он знает этот вой. За ними идут.       — Бакуго, бежим отсюда. Дождь подмоет следы и запах, так что псы задержатся у дерева, пока мы сматываемся, иначе так просто мы уже не уйдём.       — Чего? В смысле? Какие псы? Тебе башку твою тупую молнией прошибло? — Бакуго кривится от ощущения прохлады на губах и начинающих саднить укусов.       — Нет времени. У Мамочки есть собаки, такие же, как дети, и нюх у них будет поострее, чем у лучших ищеек кардинала. Кажется, Кью понял, что мы сбежали и теперь ищет для расправы. Не думаю, конечно, что за нами увяжется целая толпа, но даже троих моих старших хватит, чтобы кончить нас и не почесаться, — Киришима паникует, пытаясь перекричать шум дождя.       — Чушь, — плюёт Бакуго, хотя сам весь подбирается. Лампа под ногами помаргивает, привлекая к себе внимание.       Повторный вой раздается уже ближе и Киришима тянет за рукав Бакуго сильнее, пытаясь заставить его уйти от дерева. Катсуки протестует и отвешивает мокрый подзатыльник по капюшону, но Киришима его даже не замечает. Бакуго не просто так не хотел уходить далеко: на улице ночь, дождь, гроза, а потеряться в таких условиях проще простого, но и стоять под деревом было не лучшей идеей.       Эйджиро ощутил, как у него поднялись дыбом волосы на голове, начиная потрескивать, электризуясь. Теперь уже Бакуго рывком по мокрой траве отскакивает в сторону в несколько прыжков и тянет за собой Эйджиро. Охотник поскальзывается на неровной земле, скатываясь в низину по мокрой траве и утаскивает за собой монстра.       Через секунду в дерево, под которым они стояли, с оглушающим треском бьёт молния, на мгновение освещая собой всё пространство. Киришиме на секунду показалось, что он ослеп.       Дерево горит, его ствол расколот на две неровные вертикальные части, внутренности светятся красным, раскаленным, сырая кора трещит, щёлкает и лопается под жаром огня, поднимая в небо искры. Огонь по кроне быстро гаснет под каплями дождя, но на стволе затухает медленнее. Эйджиро еще успевает проследить, как одна часть дерева с натужным скрипом накреняется и падает на землю, в грязь, прямо туда, откуда само дерево пришло изначально. Киришиму уже тянут за руку наверх с другой стороны низины, куда они скатились в побеге от молнии. Волосы Киришимы всё еще пощёлкивают под капюшоном, намагниченные, у Бакуго, наверное, тоже.       Когда охотник выбирается из низины, заваливаясь на траву, под дождём, Эйджиро вылезает следом и испуганно делает резкий вдох. Ему в лицо тычется мокрый нос ищейки. Вторая псина протяжно воет в небо, едва различимая в ночи, но совсем рядом ей отвечает такой же вой и Эйджиро уже слышит хлюпающие шаги.       Их нашли так быстро?       — Бакуго, — ломающимся от страха голосом всхлипывает Киришима, не понимая, что ему делать. — Бакуго, нас нашли. Я же говорил, что надо бежать. — За спиной начинает стремительно затухать дерево, снова погружая поле во мрак.       — Завались, — Катсуки схаркивает на землю склизкий комок соплей с отвратительным звуком и выуживает из-за пояса нож.       Зажав одной псине пасть рукой, чтоб не кусалась, Бакуго приходится нанести несколько ударов в шею наощупь, пока животное под ним не перестаёт брыкаться и обмякает, заливая горячей кровью руки. Вторая собака, которую встретил Эйджиро носом к носу, уже озлобленно рычит, точно оголяя острые зубы и нападает туда, где был убит его собрат. Эйджиро только слышит, как Бакуго коротко вскрикивает от боли — псина схватила его за руку — и потом мокрый с хлюпаньем удар. Шавка взвизгивает, скулит, но скоро затихает. Было слышно, как тело упало в траву. Наверное, ей попало в глаз, и, наверное, нож вошёл в череп через глазницу по самую рукоятку, как в мягкое масло.       — Твою ж за душу! — Катсуки мычит от боли, шипит, втягивая сквозь плотно сжатые зубы в себя воздух, и Киришима слышит, как охотник садится, почти падает, задницей на траву, и наконец приходит в себя от шока.       — Б-бакуго! Ты как?! Сильно досталось? — Эйджиро проползает по траве в сторону шума, пытаясь хотя бы разглядеть силуэт охотника.       — Жить буду, — хрипит Бакуго, не в силах удержать стон. Он зажимает здоровой рукой рану и судорожно соображает, как скоро ему удастся ее промыть и удастся ли вообще. Руку покалывает, как будто её отлежали, ладонь на ране ощущает пульс, бьющийся изнутри кровью. — Там угли у дерева ещё остались?       Эйджиро судорожно вертит головой, пытаясь углядеть свет от горящего дерева и едва его замечает, почти затухшее.       — Да, еще есть.       — Пошли. Прижечь будет быстрее.       Бакуго неловко поднимается на ноги и ступает в направлении горящего дерева, но чуть в сторону, не намереваясь снова скатываться в низину, потому что точно знает, что уже не выберется с больной рукой. Позади он слышит топот лап, вой, но на этот вой уже никто не отвечает. Бакуго усмехается, довольный. Еще немного времени они выиграли, убив шавок. Киришима плетется рядом, постоянно оборачиваясь, будто разглядит что-то в темноте, но вскоре он уже начинает различать Бакуго, его блестящие глаза в свете потухающего дерева. Охотник торопится, обгоняя монстра, поскальзываясь, хлюпая по лужам и грязи, к дереву. Здоровой рукой он хлопает себя по поясу со всех сторон, выискивая нож. И смачно матерится. Кажется, последний нож он оставил в башке у псины. Поддеть головню древесного угля, еще горячего, из самого нутра, было нечем, поэтому Бакуго думает, стоит ли подождать до рассвета и дойти до города или не рисковать и сунуть руку в древесное нутро?       Подумать как следует ему не дадут.       — Взять! — Катсуки слышит знакомый голос, который отдаёт команду, слышит, как пыхтят собаки, несясь к ним, и как бухает сердце в ушах. Защититься от псины ему уже нечем.       Когда собака с рыком прыгает на Бакуго, ее немедля пинает Киришима, чтоб отбросить в сторону. У него трясутся ноги, ему пиздец как страшно, руки ходуном ходят, но ему приходится сжать кулаки, впиваясь ногтями в кожу, чтоб успокоить тремор.       — Кьюджиро! — во всю глотку рявкает Киришима, — Аояма, мать твою! Покажись сам, как мужчина! Я с тебя кожу заживо сниму!       — Какие громкие слова для того, кто писается со страху при виде собственной матери, — Аояма оказывается совсем близко, но Киришима его не видит, а вот его видят прекрасно. Кью свистом подзывает к себе злых ищеек. — И кто сбежал из собственного дома лишь бы его больше не обижали плохие братики и сестрички, бросив всех остальных на милость бешеной суки, которую волновало только твоё существование, — Кью взвизгивает от злости, но тут же берёт себя в руки и прилизывает упавшую на лоб мокрую светлую чёлку. — Эгоистичный младший братик, думающий только о себе. — Аояма выходит на свет горящего дерева, хотя мог бы и остаться в тени. — Впрочем, пока сюда не добрались остальные, почему бы нам не поболтать? У меня к вам личные счёты, знаете ли, но наслаждаться линчеванием в одиночку было бы весьма некрасиво с мой стороны. Я же люблю своих братьев и сестёр, поэтому любезно их подожду.       — Что тебе нужно от нас? — Киришима едва удерживает порыв спрятаться за Бакуго. Катсуки сейчас ранен, не смертельно, но ранен, да ещё и безоружен, он Киришиму не защитит. — Мамочка мертва, Оджиро и Даби — тоже. Вы свободны, можете идти, куда хотите. Вас больше не подвергнут этим пыткам, Кью!       — Да что ты знаешь?! — Аояма снова чуть-чуть не срывается, прилизывая нервно падающую чёлку. Дождь потихоньку утихает. — Что ты знаешь об этом месте? Ты знаешь, откуда мы? Откуда Мамочка пришла? Оджиро и Даби? Почему эта сука была помешана на своих исследованиях на людях? Зачем она создала тебя и Момо? Всех нас? Почему ангар на холме был заброшен? Не знаешь. А я последний год ищу ответы на эти вопросы. Я почти подобрался к сути, маленький ты паршивец. Сегодня ночью я должен был убить Джиро, когда узнал бы всё о том, что тут творится. Другие не знали, но их целью было только выкрасть и спрятать Медузу. Это была последняя ниточка к исследованиям Джиро, потому что ты сбежал. А тут ты возвращаешься и Джиро решает возобновить свою работу, — Аояма кривляется, всплескивая руками. — Я решил сразу, что убью Мать, чтобы прекратить это всё. Странно, что до меня никто не подумал об этом. Потому что рядом с ней всегда ошивались те два идиота-старика? Смешно. Остальные же просто хотели помешать исследованиям и спасти детей, выкрав Момо, а с ней, наверное, приданое! Бесхребетные. Чем они вообще думали? Задницей своей? Вроде все поголовно Джиро, а в голове пряники и пони!       — Бакуго, — шепчет Киришима, хватаясь за его плечо с намерением ни то спрятаться на ним, ни то прижать к земле. — Закрой нос, пожалуйста.       Катсуки не успевает сказать «чего?», как внизу живота начинает тянуть, а по щекам разливается жар. Охотник быстрее хлопает ладонью здоровой руки по своему лицу, зажимая нос и рот, и только тогда Аояма отвлекается от своей бравады. Он чувствует, как в штанах подёргивается член, непонимающе смотрит вниз, что становится его роковой ошибкой. Снизу ему прилетает кулаком в лицо. Эйджиро размахивается сильно, неумело, везде открытый для ударов, но такой злой, что Бакуго впервые не может открыть рта, чтобы накричать на него.       Второй удар не заставил себя ждать. Эйджиро снова замахнулся, рывком ударил в лицо, стараясь попасть по носу. Он не по наслышке знал, как это больно и как сильно потом голова кружится. Он не хотел биться на смерть с кем-либо из своих братьев. Даже если это был истеричный и самовлюбленный Аояма.       Третьего удара не было. Киришима хотел, но Кью перехватил его руку, рванул на себя, крутнулся на месте, чтоб встать спиной вплотную к Киришиме, и рывком потянул вниз, попутно лягая ногой. Эйджиро не сразу понял, почему он лежит.       Аояма положил его. На лопатки. Одним рывком.       Киришима сильнее выпускает своё Проклятие, в мыслях скандируя «прошу тебя, отступи, осядь на землю». Киришима не замечает ничего вокруг себя, кроме лица брата над своим. Кью выглядит плохо: он тяжело дышит, переминается с ноги на ногу, водит плечами, будто на них тяжкий груз, но всё еще крепко держится за чужую руку, словно был намерен поднять Киришиму в воздух и снова ударить об землю с другой от себя стороны.       Но он не смог бы.       — Ты… — голос Кью стал хриплым, поэтому он откашливается, чтобы говорить нормально. — Что ты сделал? Верни, как было! — И Аояма с чувством наступает Киришиме на лицо мокрым сапогом, прижимая щеку. — Я не хочу чувствовать эту грязь! Это отвратительно! Мерзко! Гадость! Ты ублюдок. — На последней фразе Кью хнычет, одну руку прижимает к паху, чтоб хоть немного облегчить тяжесть там. — Я убью тебя, Киришима. Я не люблю проливать кровь, но твоей орошу местное поле, помяни моё слово.       Бакуго появляется в их разборке весьма неожиданно. Он с разворота мыском ударяет Кью в висок, от чего тот отшатывается и наконец садится в траву.       — Много болтаешь, недоносок, — Катсуки тоже выглядит плохо: он истёк кровью, прижёг рану углями, опалив добротную часть предплечья, едва на ногах держится, но боль в руке не даёт упасть и расстелиться прямо тут, под моросью и перед врагами. Давненько он так ужасно себя не чувствовал. Возбуждение и подрагивающий в трусах член не добавляли очков его самочувствию, как раз наоборот. Ему только хотелось сунуть руку в холодную воду, чтоб остудить жжение, быстро передёрнуть и отрубиться. И всё это в один момент. — То, что ты что-то там не успел, меня никак не колышет. Это только твои проблемы и ничьи больше, понимаешь? Я перерезал глотку этой суке за то, что она много пиздела. Видишь ли, я не особый любитель потрепаться с ходячими трупами. Поэтому за то, что наша встреча оказалась такой короткой, я извиняться не буду.       Ох, как Катсуки жалел, что при нём не осталось ножей. Он бы тихо и без лишнего пафоса рубанул лезвием по шее, как пару часов назад, и оттягивал словами время. Ему нужно было собраться с силами, чтоб не разложиться прямо тут от жгучей боли в руке задницей кверху от желания потрахаться.       — Баку, хватит, он уже не слышит тебя, — Эйджиро тянет Катсуки за штанину, так и не поднявшись с земли. Всё, на что хватило его сил, это сесть.       Аояма сидит на земле еще секунду, а после падает лицом вперед. Только сейчас за спиной Аоямы Эйджиро заметил сношающихся собак. Киришиме остаётся только глубоко вдохнуть, выдохнуть и унять своё Проклятие, чтобы не свалить ещё и Бакуго, но тот всё равно оседает, когда понимает, что опасность миновала.       Над ними в последний раз прокатывается громовой грохот.