Парадокс: Побег

       Эйджиро хватает ртом воздух и резко садится, пытаясь отдышаться.       Сон?       Ему приходится осмотреться для начала, чтобы понять, где он находится. Последнее, что он запомнил, это был вой ищеек, чей-то крик вдалеке и руки на спине. Такие крепкие, жёсткие, как древесные ветви.       Киришима находился в комнате. Дощатый пол, который рубанка и краски, кажется, в жизни не видел и явно цеплял портянки, был истоптан до тропинок от двери до окна с развилками на кровать и шкаф. В комнате довольно пусто: голые беленые стены, беленый потолок с пятном от былой плесени в углу, простенький деревянный шкаф, такая же кровать и стол у окна. Стула у стола не стояло. Дорожек и паласов на полу так же не наблюдалось. Эйджиро не узнавал это место. Оно не было похоже на его комнату в поселении или на комнату в ночлежке, где он и Бакуго остановились в Нинге на ночь. Для ночлежки тут было слишком роскошно, а для личной комнаты, которую он делил с еще двумя братьями, мало места. Рядом никого не было.       Киришима смял в руках покрывало, которым был укрыт, и только сейчас понял, что на улице — светло. Он встаёт с кровати осторожно, ступает босыми ногами на доски, тёплые — думает Эйджиро, и идёт к окну, чтобы посмотреть, где он находится.       За окном — желтеющая трава в рост человеческий, на ней белые, мелкие и пушистые соцветия, тычущиеся в стекло. За травой видно ещё дома, но Киришима не узнаёт их. Дверь оказывается не запертой, поэтому Киришима выходит, оказываясь сначала в сенях, тёмных, но чистых, уже с половиком и босым ногам приятно по нему ступать. Дверь на улицу скрипит один раз, и Эйджиро оказывается снаружи, тут же ёжась от прохлады. Свежо. Жухлая трава блестит от воды, тропинку размыло до грязи, но теперь Эйджиро точно знал, где находится. Он в поселении. Снова. Как будто и не уходил никуда.       Киришима не знал, чей это дом из его братьев и сестёр, но был уверен, что принадлежит он старшему, потому что живёт один, да еще и стены не просто досками обиты. Снаружи тоже никого не было.       Первая мысль — где Бакуго?       Если Эйджиро один, но не заперт, значит, Бакуго уже-?       Киришима жмурится, пихает руки поглубже в карманы заляпанных штанов и смело ступает в холодную грязь, шлёпая в направлении дома Мамочки. Он не хотел думать, что он и Бакуго отключились там, на поляне, а их нашли братья с ищейками и теперь Катсуки в лучшем случае исполняет роль груши для битья или спермоприёмника для старших.       Дверь в доме Мамочки была распахнута настежь, чего бывшая хозяйка никогда не допускала, поддерживая холод в помещении даже летом. Сейчас там было тепло. За столом, заваленным бумагой, в комнате сидела Момо, больше не кутаясь в шубку, и теперь Эйджиро мог увидеть, что девушка красива, фигуриста, но немного тощевата. Её бы раскормить и глаз будет не оторвать от красоты.       — О, ты проснулся? Рада видеть тебя, — Момо начинает говорить первая. Она замечает босые ноги брата, перепачканные грязью, но ничего не говорит даже на то, что он ходит по ковру. — Не голоден? Сегодня готовит… Зет, кажется, — она не уверена, правильно ли запомнила имя девочки-светлячка. — Мне понравилось. Тебе тоже стоит поесть. Ты такой худой.       — Да, я… — Эйджиро ошеломлён немного и сбит с толку. С ним так обходительны, пожалуй, впервые за долгое время, если не за всю жизнь. На мгновение Киришима думает, что остаться тут, с Момо, это хорошая идея. Она не будет на него кричать, бить и всё такое, но потом вспоминает, зачем он здесь. — Не видела Бакуго?       — Кого?       — Ну, того лохматого, который со мной был. Кричит ещё громко.       — Ах, тот Джиро? Да, я знаю, где он. Кажется, его увели в-       Момо запинается, когда в комнату вваливается посторонний. Киришима оборачивается чтоб посмотреть, на что такое она уставилась, и сам замирает. Кью стоит в дверях в как всегда безупречно чистой одежде яркого синего цвета, пуговицы на рубашке блестят золотом, удобные штаны расшиты серебряной нитью, начищенные до блеска сапоги. И волосы. Такие же безупречно чистые светлые волосы. Только лицо его уже было не таким, как всё остальное. На скуле синел фингал, распухший нос был замотан повязкой через всё лицо и голову. Эйджиро едва сдерживает в себе порыв спрятаться за Момо, но всё же на полшага отступает. И Аояма это замечает.       — Ни минуты не можешь посидеть на месте, — Кью закатывает глаза, но в комнату не проходит. — Пошли, хватит надоедать Матери, у нас много дел.       — Подожди, что? — Киришима поворачивается к Момо так резко, что в шее щёлкает. Она улыбается ему тепло, ласково, и у Эйджиро щемит сердце. Момо кивает ему, мол, иди, всё хорошо. И он уходит, чуть склонив голову напоследок. Раз уж Кью говорит, что это Мать, значит так оно и есть. — Куда мы идём? И где Бакуго? — Киришима за Кью бежит, шлёпая босиком по грязи, траве и лужам, но старший идёт так быстро, что монстр почти поражается, почему его одежда до сих пор чистая.       — Идём туда, где сейчас остальные. Увидишь. И без лишних вопросов. Я тебе ещё должен в рожу дать за моё прекрасное лицо, но пока не до этого. — И Эйджиро сглатывает. У него же только перестали болеть зубы. Если будет такая возможность, то он попросит бить хотя бы в глаз. Фингал он переживёт.       Эйджиро снова оказывается в незнакомом ему месте. Раньше он, кажется, даже рядом не проходил, а ведь, казалось, что он знает все уголки поселения вдоль и поперёк. Он и Кьюджиро заходят за длинный забор, конца которому с одной стороны Киришима не видит, а другой конец заканчивается буквально на расстоянии вытянутой руки. Под ногами ничего не меняется, всё еще грязь и трава, но дальше трава вытоптана до такой степени, что любая дорога обзавидуется. За истоптанным полем тянется точно такой же забор, заключающий вошедших в этакую открытую коробку. Киришима не успевает спросить, где они, как слышит детский писк, за ним звонкий высокий хохот и грохот металла об металл. Но этот грохот не был похож на тот, когда клинки скрещиваются, а на тот, когда черпак бьётся о бок кастрюли.       — Эй, говнюки! Я в няньки вам не нанимался. Платите золотом или я вас всех на фарш пущу! — Бакуго орёт и размахивает поварёшкой, пузатая часть которой перемазана оранжевым суповым жиром.       — Дядя, ну пожалуйста! Мы есть хотим! Вы так вкусно готовите! Дайте добавки! — мелкотня толпится вокруг разъярённого охотника и тянет вверх свои чашки.       — Вы такие бесполезные! Я сделаю вам одолжение в последний раз, ублюдки мелкие, на счету у меня все будете! — Катсуки упирается и ворчит больше для виду - у него даже губа верхняя не дрожит в приступе бешенства — отбирая у детей по очереди тарелки и разливая из общей кастрюли суп. Еще горячий.       — О! Я тоже хочу! — Киришима моментально забывает о том, что пришёл сюда с Кью, и уже бежит к Бакуго, чувствуя невероятное облегчение от того, что тот жив-здоров и его не пытают Джиро. — Что на завтрак? Ты сам готовил? Невероятный запах! Сейчас умру от голода… — Эйджиро присоединяется к группе мелкотни, почти сливаясь с ними, если бы не его сильно потрепанный вид и рост.       — А, не сдох? — Киришиме прилетает жирным половником в лоб, чтоб руки в кастрюлю не тянул. — Тарелку давай, ублюдошная скотина. Без неё ничего не дам. Иди, вон, к своим, — и кивает влево от себя.       Эйджиро нехотя отводит взгляд от горячего супа и смотрит, куда ему указали. В той стороне стояло два стола, один из которых был маленьким, на нём тоже стояли большие бадьи, наверное, с едой. За большим столом сидели более старшие Джиро, нежели те, кто толпился рядом с Бакуго. Кью как раз уже подошёл к толпе детей и хлопнул Киришиму по плечу.       — Наша еда там. Мы все бы не уместились в обеденной, потому что вместе никогда не ели, а ясли заняты мелочью поменьше. Пришлось в коробке организовать обед, — Аояма даже чуть улыбается, глядя, как старшие не смотрят друг на друга волком и не пытаются вгрызться в глотки. Такое было ему по душе.       — Да, но… Могу я-? — начал было Киришима, неосознанно скосив взгляд на суп для мелких, уже чуть прищуриваясь и вжимая голову в плечи, боясь, что вот-вот прилетит по морде за вопрос. Не прилетело.       — Как хочешь. Наскучит — мы там, — и Кью показывает на сборище старших, некоторых из которых Киришима даже не узнавал. И Эйджиро кивнул, тоже оттянув один угол рта в сторону.       Киришима подождал минуту, пока спина Кью удалялась в сторону старших.       — Чёрт, Бакуго, объясни мне, что тут происходит? — Эйджиро всплескивает руками, ударяясь пальцами одной о чью-то протянутую снизу тарелку. — Я что, всё-таки сдох и попал в лучший мир? — уже шепчет он, продолжая иногда коситься на дружных старших.       — Ёбнутые, — Эйджиро не успевает переспросить, неуверенный в своём слухе. — Все они ёбнутые. Знал бы раньше — никогда не связался бы ни с тобой, ни с этими обмудками, а продолжал в Ровере охотиться на гарпий и прочую нечисть.       Бакуго ворчит, продолжая скорее на автомате разливать суп детям.       — Этот квадратный хер без ноги вместе с этим петухом размалёванным, — Эйджиро понимает, что Катсуки говорит об Ииде и Аояме, — предложили мне сокровище какое-то там, которое осталось от той суки. А я что, дурак, чтоб отказываться? Чёрт, лучше б украл и был таков.       Киришиме долго приходится соображать, о чём он, но потом понимает: Бакуго говорит, почему он тут на своих двоих и занимается кормёжкой малышни, которую вот-вот должны были выселить из яслей.       — А что за сокровище? Может, я знаю? — Киришима уже отобрал у кого-то из наевшихся братьев ложку с чашкой и потянулся в кастрюлю, снова получая в лоб жирной стороной. Пришлось утереться и слизнуть с пальцев тёплый жир. Очень вкусно.       — Я сам без понятия. Они сказали, что это ахуеть что-то ценное. Если они мне напиздели, я их во сне придушу твоим исподним.       — Ох, а ты жестокий, — кривится Эйджиро, не прекращая попыток добраться до стремительно пустеющей кастрюли. Бакуго отбирает у него чашку сам и наполняет её.       Эйджиро съедает не меньше четырёх порций, прежде чем вернуться к разговору, потому что его попытки во время еды, сопровождающиеся чавканьем, выпадением пережеванных овощей изо рта и оплёвыванием каплями супа стоящего напротив Катсуки последнего крайне раздражали. Очередной удар черпаком в лоб заставил есть молча.       Когда все дети сытые и довольные были сопровождены Ашидо обратно в ясли, а старшие продолжали сидеть за столом и о чём-то громко говорить, Киришима уже валялся в сырой траве, сверху подсушенной ветром и осенним солнцем, закинув руки за голову и прикрыв глаза. Когда он последний раз так беззаботно лежал?..       В голову приходит только самое далёкое, самое чистое и светлое воспоминание: он летом точно так же лежал в траве, пахло зноем, свежим бельём и яблоками. И Оджиро был ещё добрым и самым замечательным. Киришима невольно вспоминает его голос, такой мягкий, отеческий, любящий каждого своего младшего.       А потом вспоминает, как самолично всадил кинжал «О» в шею там, внизу, где было сыро и пахло вином. И как умирал священнослужитель от скакнувшего давления из-за Проклятия Киришимы. Не Дара. Проклятия.       — Эй, не спи, зима приснится! — Бакуго пинает Киришиму в колено и садится рядом.       — Я не сплю, — еле ворочает языком Эйджиро, открывая глаза и щурясь от света. Весь мир теперь отдавал синевой. — Просто разморило после еды в спокойной обстановке. Я не знаю, что случилось со всеми после смерти Мамочки, но мне это нравится. Они больше не хотят меня калечить и запирать. Тебя тоже. И друг друга. У нас теперь новая Мама, — и смотрит на Катсуки. Тот не смотрит в ответ. — Это Момо, та девушка в шубке, помнишь? — Бакуго помнил.       — Может, наше поведение зависит от Матери? Как думаешь?       — Я думаю, что ты, как был идиотом, так и остался.       — На самом деле, я не понимаю этого. Наверное, я правда слишком глупый. Вот Кью, он умный, и Ти тоже умный, они понимают. Я думал, что мы зовём Мамочку так, потому что она создала нас. Я был в гнезде с самого начала, сколько себя знаю. И все остальные — тоже. Наверное, я родился здесь. Для меня нормально называть Матерью только одну женщину. Момо я так звать не смогу, хотя она очень хорошая. Она мне нравится, Бакуго, правда.       — Ну так оставайся, пустоголовый, что тебе мешает?       Бакуго смотрит в небо и думает о том, что неплохо бы вернуться в Ровер, к Шоте, в приют. После сегодняшнего он невольно задумался о том, что давно его не видел. Он больше полугода скитается по Мисфитсу, а до этого ещё сколько не видел! Этот старый хрен точно еще живой, еще самого Бакуго переживёт. Поесть бы его тыквенной каши.       — Не могу, — вздыхает Киришима и рывком садится. — Я решил остаться с тобой, куда бы ты ни пошёл. Решишь остаться тут, я тоже останусь, а решишь уехать — уеду вместе. Хоть на край света, куда человек еще не захаживал.       — Ха, как будто ты мне больно нужен.       — Не говори так, это меня обижает, — Эйджиро осторожно кладёт руку на плечо охотнику, почти невесомо, готовый в любой момент одёрнуть. — Я решил это ещё тогда, когда ты вытащил меня из клетки работорговки, хотя легко мог бы бросить меня. У тебя до сих пор шрам остался, — и тянется второй рукой к тому месту, прикладывает с осторожностью. — Во мне твоя кровь, Бакуго. Это обещание.       — Не мели чепухи, — Бакуго наконец сбрасывает с себя чужие руки. — Ты давно ее высрал, так что свободен. Я ухожу, но сначала заберу у этих двух идиотов своё заработанное. А ты можешь продолжать валяться тут и воспевать оды той девахе.       Бакуго подрывается с места, уходит, попутно расталкивая старших Джиро, столпившихся у выхода. Эйджиро думает, что Катсуки расстроен. Он думает, что, будь он на месте охотника, то был бы только рад тому, что с ним хотят продолжить путь. Эйджиро кажется, что если он напрямую спросит об этом, то получит не честный ответ, а что-то вроде «Ты, идиот, мне не нужен, я сам со всем справлюсь, но если ты так сильно хочешь, то можешь просить на коленях, а я, так и быть, подумаю». Или что-то похожее. Киришиме было бы не стыдно попросить даже на коленях, зная, что Бакуго не серьезно. Ему просто нужен повод, чтоб не просить составить ему компанию в путешествии.       — Надо же, какие мы, оказывается, застенчивые.       Киришима не идет следом, а только валится обратно на траву, забрасывая руки за голову. Однако так он лежит не долго, поднимаясь почти сразу же; в голову пришла дурная мысль пройтись по поселению. Кажется, он никогда не делал это с удовольствием.       Вне стен коробки будто и воздух другой, более холодный, осенний. Трава там желтее, небо какое-то серо-голубое и пахнет горелым. Киришима вертит головой и наконец замечает чуть выше на холме, что прямо за яслями, поднимающийся в небо дым. Эйджиро смутно припоминает, что же такого там может гореть, за деревьями, а потом ощущает ползущий по спине от ужаса пот. То место не раз снилось ему в кошмарах. Место рядом со старым амбаром, где Даби и Оджиро надругались над младшими из яслей.       Киришима рванул в ту сторону, срезая через траву, потому что сворачивать по тропинкам у него будто не было времени. Что он хотел там увидеть? Горящий амбар? Пусть так, пусть этот чёртов амбар сгорит к чертям, такое место не должно существовать.       Горела бумага. Листы тонких и не очень книжек от огня раскрывались, тлели, загибались, жаром в воздух вместе с дымом подбрасывался белый пепел, оседая рядом хлопьями, похожими на снег. Кью потыкал толстой палкой в костёр, заставляя бумагу гореть лучше. Иида рядом подбрасывал в огонь «топливо» в виде похожих книжек. За ними и костром виднелись стены обветшалого проклятого амбара.       — Всё хорошо? — тихо спросила Зет, положив холодную руку на плечо Киришиме. Он вздрогнул, почти подпрыгнул от неожиданности, готовый обороняться от нападок, но девочка-светлячок ничего не делала. — Старшие немного заняты. Если тебе что-то нужно, то…       — Нет-нет. Я просто увидел дым и прибежал. Думал, что дети балуются тут, — Эйджиро не умеет врать, но Зет съедает его отговорку, пожав плечами, и проходит к кострищу из книг. Только теперь Киришима замечает, что девочка тащит ещё сырьё. ***       — Да, сюда давай, всё в кучу! Гори ярче, чтоб ни кусочка не уцелело! — задорно кричит Аояма, поправляя рассыпавшуюся по лбу чёлку. — Хэй, как, еще раз, говоришь, тебя там звать?       — Тенья. Моё имя Тенья, — с придыханием отвечает Иида, чувствуя какой-то подъём внутри. Как будто с его шеи утопленника срезали веревку с камнем на другом конце и теперь он может всплыть. — Иида Тенья. Красиво, а! Меня привезли сюда аж из Данмы, когда мне было два.       — Это где вообще? Что за оборотничья пещера? — Аояма хихикает, но слушает внимательно. Интересно же.       — И ничего не пещера! Это королевство южнее отсюда. Я нашел на карте его. Пришлось хорошо постараться, чтобы добыть в наших краях карту получше. Хочу поехать туда и попробовать поискать родственников. Может, ещё смогу найти.       — Интересно. Бросишь поселение и работу? Не похоже на ответственного тебя.       — Нет. Когда закончу с делами и получу разрешение Новой Матери, тогда и… Не хочешь тоже?       — Что «тоже»? — Кью снова тыкает палкой в костёр, поднимая дым и искры. — С тобой что ли? Вот уж нет, я найду дела поинтереснее.       — Я говорю о том, чтобы найти свой дом. И своих родственников, от которых тебя забрали. — на утверждение, что Аояму уже никто не ждёт, Иида строго хмурит брови и делает рубящее движение рукой в воздухе, указывая на брата. — Ты не знаешь наверняка! А вот я нашёл и твои данные в записях. Хочешь узнать?       — Ничего не изменится, Иида, ничего. Я всё еще «Q»-Джиро, я живу в поселении в Нинге, в Мисфитсе, работаю на Мать, учу мелочь и иногда выхожу из себя, когда моё имя неправильно произносят. От того, что я узнаю что-то ничего не-       — Юга. Твоё настоящее имя Юга. Аояма Юга. Доставлен в Нингу из маленького городка Сан, что на севере. От границы Мисфитса на лошади всего неделя пути.       — Ты не слышал меня? Я же сказал, что я Кью и никакого другого имени у меня быть не может!       — Так тебя назвали здесь, пойми. Назвали, когда сделали с ребенком те чудовищные вещи. Ничего уже не исправить, мы все это понимаем, но оставшееся нам время можно прожить так, как хотим мы, а не кто-то другой. — Иида бросает в костёр остаток книг и греет руки над дымом. — Лично я хочу уехать отсюда, как только разберусь с делами. Я уговорю Мамочку, чтобы вернуть детей, которые сейчас в яслях, по домам. Туда, откуда их забрали. Старшие же будут вольны делать то, что захотят. Я уже поспрашивал. Многие хотят остаться и постараться исправить то, что наделала Джиро. Мы почти все не злые, не кровожадные, пойми. Да, мы выросли в такой стране, в такой обстановке, мы ничего толком не умеем, кроме как драться и кровь пускать друг другу, но мы хотим это исправить. Многие хотят. И для начала я верну малышню по домам.       — Собираешься объехать весь Мисфитс и ближайшие земли за границей?       — Пусть так. Дети не должны больше страдать.       — Ты такой правильный, что меня подташнивает. Именно поэтому ты лучший из братьев.       Тенья смотрит на огонь, поедающий бумагу, и ему как никогда спокойно. Где-то там, среди пепла, есть и его книжка, хранящая в себе холодные записи о его страданиях. Там же записи обо всех остальных, живых и мёртвых, тех, кого Иида знал, или еще не застал, или даже ни разу не видел. Столько лиц, столько детей, столько жизней загублено в этом месте. И он был одним из тех, кто это наконец-то прекратил.       Ветер подул в сторону, сгоняя дым дальше. Никогда ещё воздух в Нинге не был таким свежим.