Глава 40: Красивый.
15 октября 2022 г. в 02:56
В Тарст они выезжают на рассвете: Бакуго резонно решил, что ехать после обеда или на ночь глядя не самая лучшая из идей, потому что проехать на лошадях далеко они не смогут, а ночевать в окрестностях в лесу, когда в часе быстрой езды город и крыша над головой, не лучшая перспектива. Лошади сыты, бодры и полны сил, шерсть начёсана, грива заплетена в косу, чтоб не путалась сильно. Киришима ноет, что снова им ехать верхом, хотя спина еще не прошла от поездки до Нинги, видите ли, его спина не привыкла к верховой езде, а ноги скоро и вовсе будут колесом. Бакуго игнорирует его нытьё ровно четыре минуты, отсчитывая в голове до тех пор, пока цифры в голове не начинают путаться.
На предложение заткнуть пасть и ехать молча Киришима отвечает секундным молчанием, а потом протестом, что ему скучно.
Вот же свалился на голову.
Останавливаются они впервые только в обед, когда солнце над головами нещадно палило, а ехать дальше уже не представлялось возможным, даже лошади уже переставляли копыта нехотя. Катсуки спешивается, потягивается, довольно слушая хруст в спине, и за узду сводит свою лошадь с дороги, в поле, чтоб отдохнула и пощипала ещё зеленой кой-где травы. Киришима сваливается с седла следом, не удержавшись на ногах, тащит животину за Бакуго и после довольный валится в невысокую траву в тени молодых деревьев. Поясница ноет, бёдра ноют, колени скрипят, как у старика, и Киришима лежит, разбросав руки-ноги, пока не понимает, что под закрытыми веками как-то потемнело резко.
В лицо прилетает что-то мягкое и тяжёлое, что Эйджиро почти пугает, но он смотрит, уже сидя, на свой мешок и не понимает.
— Не оставляй на лошади, — поясняет Бакуго, садясь с другой стороны дерева, и Киришима слышит глухой звук открывшейся фляжки. — Убежит — днём с огнём не сыщем.
— Ясно. — Киришима ложится обратно, но только теперь понимает, как страшно хочет пить. — Хэй, дай мне тоже?
— Обойдёшься, — на другой ответ Киришима и не рассчитывал, но выклянчивать пару глотков воды, чтобы потешить Бакуго, у него не было настроения.
Кровь нагревается медленно, Киришима почти чувствует её бег по своим венам, чуть расслабляется, сосредотачивается на вдохах и выдохах, считает до восьми, когда наконец слышит плеск воды, кашель и тихий мат. Бакуговское «ты что творишь?» Киришима игнорирует, поднимая волну своей силы выше, дальше, пока она не начнёт затапливать собой всё вокруг. Киришима слышит, как Бакуго пытается не дышать, но они оба понимают, что в этой битве верх одержит монстр. Он не собирался доводить Бакуго до предобморочного состояния, но немного проучить всё же хотелось. Пусть теперь считается. Теперь они равные, они спутники друг друга, что бы там Бакуго ни думал.
Киришима выплывает из мыслей, когда до ушей доносится всхлип и скулёж. Можно было подумать, что где-то помирает собака.
Эйджиро встаёт на четвереньки и ползёт за дерево, где, привалившись к стволу спиной и разбросав ноги, сидит Катсуки, зажмурившись, и пытается не сорваться на передёрнуть. Получается у него плохо. Дышит он глубоко, открыв рот, лижет зубы, руки в кулаки сжимает на штанах, но к промежности ни одна не смеет потянуться, думает, что выдержит, что он терпеливее и упрямее. Ну-ну.
Когда его касаются горячие жёсткие пальцы, зачёсывая взмокшие у корней светлые волосы назад, Катсуки мелко потряхивает и ему не удаётся удержать судорожный вдох. Зрачок расширился, почти заполняя собой радужку, но даже с таким взглядом, плывущим и горячим, Бакуго всё равно умудряется свести брови и прищуриться, как будто так он бы выглядел страшнее. Эйджиро на это только давит улыбку, оголяя бронзовый зуб, и ведёт пальцами за ухо, почёсывая кожу там, кладёт вторую руку на пояс и сжимает пальцами.
Какой же он всё-таки красивый.
Бакуго не был во вкусе Киришимы в принципе хотя бы только потому, что был мужчиной; у него не было и грамма жира на боках и бёдрах, не было мягкой груди, весь он был какой-то острый и угловатый, как будто неудобный даже на вид. Но такой, распластанный и горячий, не визжащий на все лады проклятия, а дрожащий, вжимающий нос в киришимовское плечо, чтоб поглубже вдохнуть, вот такой Бакуго был самый красивый, лучше любой женщины.
И Киришиме хорошо настолько, что почти плохо.
Он не совсем улавливает в какой момент его руки уже оказались под одеждой, задирая рубаху со шнуровкой до горла и стягивая ещё чуть ниже и без того низко спущенные штаны.
Красивый до безобразия. С него бы только портреты писать. Эйджиро был уверен, что если Бакуго отмыть, забелить кожу, одеть его в дорогую одежду и причесать, то никто не отличит его от иностранного принца.
Киришима гладит ладонями чуть твёрдый живот, пересчитывает пальцами выступающие нижние рёбра, царапает обкусанными ногтями грудь и сам давится воздухом от этих всхлипов снизу. Он чувствует, будто его собственная сила выходит из-под контроля и теперь накрывает и его самого, но не так сильно, как Бакуго.
Пальцы правой плотно обхватывают насухую, случайно задевая пояс штанов, и быстро ведут вверх-вниз, оттягивая кожу почти болезненно. Приходится быстро облизать ладонь для скольжения. Катсуки позорно скулит, цепляется репейником за плечи и разгоряченно жмётся лбом в лоб. Когда Бакуго кусают в губы, он не против, потому что уже не соображает, только кусается в ответ, лижется в обратку на облизывания. Киришиме от этого забавно, но вслух он не скажет, потому что в таком случае рискует остаться без языка и одной губы.
В такой момент Эйджиро чувствует себя человечно как никогда, чувствует нужность, важность и чужие эмоции, предназначенные только для него одного. Как будто Киришима самый важный, единственный, а других просто не существует.
Бакуго обнимается за шею, хрипит в самое ухо горячим дыханием с обещанием скорого убийства, и впивается зубами в плечо, когда кончает. Эйджиро же хватило только того, что он попытался поправить стояк в собственных штанах, и уже позорно опростал яйца в ладонь. Руки он вытирает об траву и устало валится сверху на Катсуки, но вспоминает о своей силе только тогда, когда Бакуго не лезет драться, а пальцами и лицом зарывается в чёрную и ещё чистую макушку и дышит. Просто глубоко дышит.
Ветерок холодит горячую поясницу, поэтому монстру приходится поправить перекосившуюся рубаху и подтянуть штаны. Катсуки же еще лежал полураздетый, мокрый от пота и пытался надышаться чистым воздухом, не пропитанным феромонами.
Возбуждение схлынуло так же быстро, как и пришло, а потому, как только Бакуго сообразил, что произошло, немедля подскочил, придерживая рукой сползающие с задницы штаны, а второй вмазал ладонью в чужой лоб, отпихивая от себя Киришиму.
— Ну и тварь же ты, — Катсуки с лёгким удивлением для себя отметил, что совсем не злится, больше по привычке сквернословит. Решает для себя, что ему не нравится.
— Тварь, — кивает, — зато честно отработал, — парирует Киришима, уже жадно отпивая из фляжки. И когда только успел стащить?.. — Если тебе так хотелось, то мог словами попросить, я ж всё понимаю, — фляжка закупоривается, опустевшая, и падает к ногам Бакуго, затягивающего шнурок на штанах.
— Иди в зад, погань, — и показывает неприличный жест рукой.
— Ну раз сам разрешаешь, то конечно. Не наклонишься, а то мне неудобно будет? — и хрюкает со смеху. И не было будто бы ничего пару минут назад, будто Киришиме это всё привиделось в бреду от жара солнца. Привиделся красивый Бакуго, обнимающийся, целующийся и кусающийся, тычущий свой острый нос в его тело, чтобы дышать им полнее, ближе. У Эйджиро заинтересованно дергается в трусах.
Всё становится на круги своя: Бакуго злой, ворчливый, волосами чистыми трясёт, вычёсывая из них сухие травинки и обломки бурых листьев. Полежал под деревом называется. Киришима повторяет жест и тоже расчёсывает свои волосы пальцами, как гребнем; на землю падает трава. С коленок Киришима тоже отряхивает пыль и налипшую солому, даже паука снимает с рукава, и скорее догоняет Бакуго, уже подошедшего к своей лошади.
— Хэй, мы даже не отдохнули! — начинает снова канючить Киришима, но затыкается, когда ему в нос бьёт сладковатый запах вяленого мяса и терпкий — вина. — Ох, обед! Точно. Я тоже хочу, — и смотрит почти даже невинно, как собака на привязи.
И Бакуго в этот раз не рискует, а молча достаёт из своей сумки мяса несколько ломтей, подсушенный хлеб, а после и вовсе протягивает фляжку с вином. В жару его пить было не самым приятным занятием, но солёное мясо водой было бы просто не запить.
Следующий привал случается уже вечером. До Тарста по подсчётам Бакуго еще неделя пути спокойным ходом. По дороге они должны были наткнуться на несколько деревень, так что насчёт провизии Бакуго почти не переживал, но на всякий случай фляжки с водой прятал поглубже от вездесущих ручонок Киришимы, который меры не знал и мог выхлебать всё за вечер. А питьевой воды набрать в пути, скорее всего, будет негде.
Из своей поклажи Бакуго достаёт тонкий плед, стелет на землю, валится на него, готовый уснуть сию секунду. Даже плащ свой, стиранный вчера, расправляет, чтобы укрыться.
— Эй, я с тобой, — Эйджиро плюхается задницей на плед и принимается стягивать сапоги, попутно вытряхивая из них камушки и песок, как получает пинком под лопатку. — Ауч! За что?
— У тебя своё место есть. Расправь себе плед и спи на нём. Не хватало мне тебя еще и ночью терпеть под боком, — Бакуго пытается помять свой мешок так, чтоб это больше походило на подушку и всякие предметы не кололи щеку. — Ты мне и днём надоел.
— Какой ты противный, — ворчит Киришима и дует щёки, однако сползает задницей на траву, но только для того, чтоб дотянуться до своего мешка, вытряхнуть из него сложенный комком плед и развернуть. Он кажется колючим, но Эйджиро знает, что если спать в одежде, то и ничего.
— Разве я не сказал тебе пойти прочь? — Бакуго чувствует, как приятно давит на него сверху плед из колючей шерсти и сбрасывать не спешит.
— Нет. А я и не пошёл бы.
Киришима ложится на спину, забрасывает руки за голову и смотрит в темнеющее небо, на котором еще не видно звёзд, но уже видно бледный полумесяц, а ближе к западу небо еще чуть розовое. Эйджиро укрыт пледом едва-едва, так, набросил сверху для вида. Ему не холодно, несмотря на осенний вечер, а вот с Бакуго он поделился пледом только для того, чтоб тот не ворчал сильно, мол, обмен.
— Как думаешь, монстр из Тарста существует? Или это просто байка про злого медведя?
— Заткни пасть и спи.
Бакуго возражений и болтовни не терпит, только по самый нос заворачивается в собственный плащ, незаметно повыше натягивая и плед. Он сам думал об этом весь день, но если бы он бежал только за достоверными и проверенными чудищами, то не имел бы опыта и славы в половину от того, что имел сейчас. Да и не верилось как-то, что тот чудак белобрысый с ночным зрением просто так и по доброте душевной советовал Киришиме ехать в Тарст. Как-то это всё весьма дурно пахло. Чем-то горелым.
Под утро Бакуго оказывается прижатым к земле тяжёлым телом Киришимы, который громко сопел ему в шею на все лады. Колючий плед был отброшен в ноги, плащ — тоже, в глазах рябило от солнечного света и страшно хотелось пить. Во рту после вечернего глотка вина стояла мерзкая липкость и привкус какого-то гнилья. Занемевшие руки сбросить с себя тушу не смогли, зато копошение смогло разбудить это чудовище. Оно заспанно поднимает голову, пытается проморгаться и зевнуть, широко раскрывая пасть. Бакуго замечает блеск зубов во рту и то, как по-змеиному брызжет слюна.
— Чего в такую рань толкаешься? — чернявая голова падает обратно на плечо, а руки лезут под спину. — Ну не брыкайся, мне неудобно.
— Да ты совсем страх потерял? В себя поверил, что ли? — Катсуки извивается, пытаясь сбросить с себя тушу и выпутаться из его рук. — Я сейчас тебе ебальник начищу и приукрашу парой новых шрамов.
— Шрамы — это мужественно, — Киришима улыбается одними губами, понимая, что не будут в него новёхоньким охотничьим ножом тыкать. Марать его об Киришиму, вот еще! Но ради приличия Киришима тыкается носом в синяк на щеке Бакуго.
Эйджиро чувствует себя хорошо. Так спокойно, никуда не нужно спешить, он снова в путешествии с Бакуго, но только уже по своей воле и туда, где ни один из них ещё не был, где нет Джиро с их глазами всех оттенков красного, с их дурными характерами и силами, но где есть такое вот чуть пасмурное, но по-осеннему тёплое утро и Бакуго. Всегда злой и ворчливый, но такой честный.
И Эйджиро в наплыве эмоций лезет к лицу и мокро чмокает в губы. Мягкие и прохладные.
— Ой, фу, избавь меня от этого дерьма, — от второго чмока Бакуго уворачивается, но губы облизывает. — Ты воняешь, как собака, пошёл вон.
Эйджиро скатывается с Бакуго, садится и пытается понять, который час. Если судить по уже довольно светлому небу, сейчас было ещё рано для Киришимы, но завтрак бы в гнезде он пропустил.
Катсуки чертыхается на пасмурную погоду, начинает сворачивать их импровизированное спальное место и яростно заталкивать плед в вещь-мешок. Обе их лошади спокойно стоят недалеко, привязанные к сучьям деревьев за поводья, изредка наклоняя голову к земле. Киришима начинает собираться только после болезненного пинка в голень.
Когда они отправляются, не поевши, начинает накрапывать. Кажется, вовремя они проснулись. Не хотелось бы очнуться от того, что небо ссыт вам, спящему, в лицо. Монстр помалкивает, недоспавши, немного проголодавшийся, и уставший только от мысли, что впереди ещё неделя такой жизни, в течение которой они изредка будут перебиваться крышей над головой. Повезет наткнуться на какой стоялый двор, где и лошадей можно будет хорошо накормить и причесать, и самим помыться в горячей воде. Боже, как же Киришима скучал по горячей воде и мылу. В Леваре он впервые за долгое время хорошо намылся, приоделся (пусть и за чужой счёт), наелся от пуза, и теперь хотелось вернуть то время в том замечательном городе. Этот городок был просто островком безмятежности в их жестоком краю.
— Впереди должна быть деревушка, к вечеру доберемся, если не разойдётся дождь и нам не придётся спешиться и переждать. Там и заночуем. Вряд ли в такой глуши найдётся какая корчма или хотя бы трактир, так что заранее губу не раскатывай на кровать и горячий ужин, — Бакуго набрасывает на голову капюшон от плаща; дождь усиливался.
— Понятно, — кивает Бакуго в спину Киришима и следует его примеру: тоже натягивает капюшон. И молится всем, кого помнит, чтобы дождь не разошёлся.
Молитвы Киришимы услышаны не были, ливень хлещет, как из ведра, на землю опускается темень, будто не несколько часов назад было чудное утро. Они оба стоят под раскидистым деревом, которое еще не так сильно облезло в угоду осени, лошади рядом, фырчат и недовольно машут хвостами, а Бакуго выуживает из своего мешка флягу с вином и свёрток с мясом. Молча протягивает Киришиме, а он ручку и не отводит.
Так выходит, что на холоде вино кончается быстрее. Киришима не пил много, но даже это его согрело, а дождь перестал казаться таким уж проклятием этого дня.
Пустая фляжка выпадает из ослабевших пальцев Бакуго, когда его жмут к жёсткому стволу, пальцами лезут в волосы и чешут скальп.
— Какого хрена ты творишь?.. — пьяно шипит охотник сквозь зубы, но его только лижут в нижнюю губу. От Киришимы пахло кислым вином. На вкус тоже было кисленько: Бакуго слизнул чужой след.
— Прости, просто напомнило, как мы сбежали в дождь из гнезда. Мне так захотелось тебя поцеловать снова. Со мной никто так не целовался. Никогда. — и как будто в доказательство своих слов Киришима цепляет пальцами чужой подбородок, тянет к себе и целует, переползая с щекоткой пальцами на шею, гладит линию роста волос, ведет по позвонкам вниз, под ворот, потом возвращается. — Со мной никто так не обращался, как ты.
— Не грозились убить, а потом оставили в живых?
— Как раз это со мной происходило слишком часто, — Эйджиро качает головой, — Я говорю о… Не знаю даже. Ты первый, кто успокаивал меня от ночного кошмара, — Бакуго хочет возразить, что нихера подобного не было и он всё врёт, но не успевает. — Ты первый, кто сказал, что я полезный. Я уверен, попадись я до тебя в рабство, то за мной бы никто не пошёл. А ты не бросил меня.
«Просто потому что мне надо было попасть в это чёртово гнездо», — хочет сказать Бакуго, но рот почему-то не открывается. Эйджиро жмётся к нему побитой собакой, обнимает за плечи и прячем лицо в вороте чужого плаща. Бакуго не знает, куда деваться, куда руки свои деть, что делать, даже глазами ищет свою лошадь, может, хоть в её звериных глазах найдутся ответы, но нет. Не нашлись. Катсуки остаётся стоять, прижатый к дереву Киришимой.
Дождь заканчивается и до темноты они всё же успевают добраться до деревеньки, отмеченной на карте как «Урза», поэтому спать под открытым небом на мокрой траве сегодня не придётся.