Парадокс: Побег

      Бакуго не знал, что было большим благословением: то, что они успели даже с остановкой добраться до Урзы до темноты или то, что там оказалось подворье. Лошади спали в стойле, Киришима и Бакуго — в комнате с камином. Отопили комнату, не жалея дров, да так, что Киришима завалился спать на пол прямо перед камином. Чудо, что в подобной глуши было такое место: камин, подушки, горячее вино… Кроватей, правда, не было, зато были ковры. Хозяйка сказала, что все в их селении спят на коврах и подушках, мол, кровати это роскошь для богачей, а они люди скромные. Бакуго бы поспорил хотя бы потому, что в любом другом городе Мисфитса, в котором он побывал, в этакой комнате, полной ярких ковров, жил бы какой-нибудь зажиточный аристократ, но никак не бедный работяга. Впрочем, спорить он не стал. Дверь в комнату он по обыкновению своему запер, потом подумал и подпёр её на всякий случай. Конечно, они с Киришимой не выглядели как люди, у которых есть деньги, да и приехали они не в карете, но почему-то у Бакуго было нехорошее предчувствие, пожалуй, впервые в такого рода заведениях в этой стране.       Спалось ему плохо. На коврах и подушках было действительно очень удобно (если сравнивать со сном на голой земле), в комнате тепло, да и вино явно способствовало глубокому сну, но он никак не шёл. Огонь в камине еще не догорел, поэтому в комнате было тепло и почти всё видно. Эйджиро распластался по коврам и похрапывал без задней мысли, а вот Бакуго не спалось. Еще и рука, шрам от ожога на которой никак не хотел заживать, разнылась. В бреду беспокойной полудрёмы ему даже показалось, что ручку двери кто-то дёрнул, но, когда Бакуго прислушался и вперился взглядом в неё, ничего не происходило. Приснилось, наверное.       Он проворочался до самого утра, так и не сомкнув глаз, поэтому, когда на улице начали орать первые петухи, Бакуго уже вышел из комнаты. Всё еще было темно, а потому, чтобы не свернуть себе шею в потёмках, он взял огарок свечи на блюдце, оставшийся со вчера в их комнате. Кажется, все ещё спали, вот только странное чувство тревоги не покидало охотника. Он знал, что это было его чутьё, и оно его никогда не подводило. Нужно было убираться с подворья как можно скорее, а там и из Урзы. Пусть в этот раз Бакуго ошибётся, но так ему будет спокойнее. Он собирается уже круто развернуться на пятках и идти обратно к комнате, чтоб растолкать Киришиму, как влипает ногой во что-то мокрое, липкое и холодное. Как будто кто-то клей разлил на полу. Катсуки матерится и думает, что, наверное, хозяева держат дома животину вроде кошки или собаки, и она успела за ночь нагадить, но Бакуго понимает, что ошибся, когда наклоняется, чтоб в свете мерцающего огонька разглядеть, во что он влип. Чёрная лужа. На дерьмо похоже не было, да и не воняло…       Хотя нет. Воняло. Кровью.       Бакуго шаркнул ногой по чистой части пола, чтоб стереть со своей голой ступни липкую жижу и снова выругался. Не зря у него было дурное предчувствие, всё-таки чутьё охотника его не подвело. А что было бы, если бы он уснул?.. От него бы тоже под утро осталась только лужа?       Надо быстро сматываться.       Бакуго уже летит к комнате обратно, скрипя старыми половицами, и орёт дурниной, больше не заботясь о других жильцах постоялого двора.       — Киришима, подъём! Собираем манатки и валим отсюда, тут что-то…       Он не заканчивает предложение только потому, что в глаза бросается открытая нараспашку дверь, блеснувшая засаленной древесиной в свете огня. Бакуго точно закрывал её за собой, даже прижал на всякий случай. Она не могла открыться сама. Может, Киришима услышал, что Бакуго ушёл, и пошёл следом? Но тогда бы они столкнулись, потому что прохода, кроме этого коридорчика, здесь больше не было.       В комнате их всё еще темно и, оказывается, душно. Через немытое окошко просачивается синий утренний свет, поэтому, чтобы видеть происходящее, свечка больше не была нужна, но Бакуго забывает о ней вовсе. Киришима лежит на полу, брыкается, как будто на нём кто-то сидит и душит его, хотя через его толстый ошейник сделать это было бы трудно; он держится руками рядом с шеей и хрипит. У Катсуки срабатывают скорее рефлексы охотника, нежели рациональная мысль помочь, поэтому он подлетает быстрее, чем понимает это, и пинает примерно туда, где должно быть что-либо на Киришиме.       Удивительно, но попадает по чему-то тёплому, несколько мягкому и оно громко падает на ковры. Эйджиро хватает ртом воздух, скорее садится и его тошнит желчью прямо на ковёр с пустого желудка.       То, что Катсуки отбросил пинком, топает, шебуршится и, судя по звукам, убегает прочь. Бакуго хочет ринуться следом, но Киришима хватается за его штанину и молча просит этого не делать. Что это было, никто из них не имел и малейшего понятия, но они оба сию же секунду и в полном молчании собирают свои вещи и сматываются на улицу, к стойлам, за лошадьми. Животные целы, но проверять хозяйку и постояльцев на предмет целостности ни у кого из них не было желания.       Они уезжают из Урзы в спешке, даже не евши, чтобы отоспаться в соседнем поле. Точнее, это Бакуго нужно было отоспаться, потому что он чувствовал себя ужасно после бессонной ночи. И Киришима его не беспокоит ровно до тех пор, пока не начинает смеркаться.       Они возвращаются в Урзу снова по темну. Эйджиро, не спавший днём, уже устал и проголодался, Бакуго же, только проснувшийся, был бодр, полон сил и желания поймать тварь, тут живущую. Тарст с его слухами о чудовище подождёт, тут ведь реальное дело. Расспросы местных жителей ни к чему не приводят, они только хмурятся, да пальцами у висков крутят.       Киришима хочет откусить им эти пальцы, но тактично стоит у Бакуго за спиной и зыркает.       В подворье, в самом доме, не оказывается никакой лужи: на её месте лежит ковёр весь в узорах, встречает постояльцев всё та же хозяйка, только чуть более бледная, чем вчера, и предлагает всё ту же комнату с коврами, подушками и камином. На ужин она подаёт горячее вино, картошку в мундирах, отварную тыкву. Эйджиро всё нравится, он уплетает овощи, закусывает свежим хлебом, запивает вином, мычит с набитым ртом, как всё вкусно, а Бакуго воротит. Он не притрагивается к еде, скармливая всё Эйджиро, сам же ждёт момента, чтобы достать из закромов своего мешка остатки мяса и сухарей. На вопрос Эйджиро об этом, Бакуго только отмахивается, мол, не твоего ума дело.       В комнате уже не так тепло, как вчера, но Киришима всё равно раздевается до белья, валится на подушки, гремя своей цепью, и ждёт, когда нагреется баня. Бакуго мыться не горит желанием, но всё равно думает, что это нужно, пока есть возможность.       В парилке жарко до ужаса, с Бакуго моментом начинает течь и чешется всё, ожог, закрытый бинтами, тоже печёт. Эйджиро, кажется, от этого ощущения испытывает неплохой такой кайф, валится на широкую деревянную полку животом и почти засыпает в жаре. Бакуго никогда не интересовался, в каком климате вырос Эйджиро, но, кажется, к жаре он был привыкший и даже любил её. Бакуго же было плохо, выросшему в Ровере, стране с лютыми зимами и умеренным летом, где даже бани топили не так жарко. Дышать ему было нечем, но чтоб позорно не сбежать, он просто сполз на пол, на полог уселся мокрой задницей и привалился к полке спиной.       — Если тебе не нравится такая температура, то лучше ополоснись и иди, иначе плохо станет. Кровь носом пойдёт, голова закружится, понимаешь? — Киришима кладёт голову на полку другой щекой, лицом к Бакуго, и треплет пальцами того по жирным выгоревшим с лета волосам. У самого ошейник уже нагрелся, но дискомфорта почти не доставлял.       — Заткни пасть. Твоих указаний мне ещё тут не хватало.       Но Бакуго всё же поднимается, (Эйджиро не специально задерживает взгляд на красных широких полосах от досок на белой заднице), и решает, что оставаться в сознании будет поважнее, чем какая-то его пресловутая упёртость.       После бани Киришима кое-как добирается до комнаты, валится на ковры у её тёплого камина, подгребает к себе подушки и моментом засыпает, чистый, распаренный, влажный. Бакуго же занимает позицию: тоже ложится, но собранный, одетый в чистое; своё шмотьё ношеное он отмочил в мыле, прополоскал и оставил сушиться. Пятна крови с плаща состирать не удалось, зато теперь он хотя бы не ломался от засаленности.       За окном давно стемнело. Часов у Бакуго не было отродясь — ещё бы! такая роскошь — да и время исчислять ему было ни к чему, но вот ближе к зиме время суток становилось определять всё труднее. Ночь сейчас была или ещё вечер? Было так скучно сидеть в тишине, слушая только сопение Киришимы в подушку, что Бакуго ненароком начал рассматривать потолок и все его неровности с трещинами.       Когда Катсуки начало казаться, что он уснул, из полудрёмы его вырывает скребущийся в дверь звук. В этот раз точно не показалось! Катсуки подрывается, крадётся к двери, которую было видно в свете луны, и прикладывается аккуратно ухом к дереву.       Сквозь тишину и правда прорезается скрежет, как будто кто-то пытался отпереть дверь, отодвинув задвижку. Бакуго присмотрелся. Задвижка подёргивалась.       Адреналин в крови подскочил. Нечто, что было вчера, вернулось. Добить Киришиму? Отомстить Бакуго? И то и другое?.. Охотник отошёл от двери, осторожно вернулся к своему месту и полез в мешок за новеньким охотничьим ножом. Острый, лёгкий, удобный нож лёг рукояткой в руку, как родной, сверкнув в лунном свете так опасно, что Бакуго сам невольно себя испугался.       Секунда ушла на то, чтобы отпереть дверь и распахнуть ее. Дверь кого-то ударила, оно ахнуло и затопало прочь, но в этот раз Бакуго ничего не держало. Он бежал только за топотом ног, потому что не видел того, кто бежал. Он чувствовал, как пульсировала вена на его лбу, как долбило в груди сердце, как крепко он сжимал пальцы с ножом, как его ступни касались холодных досок и ковров.       Он преследовал добычу.       Когда невидимый беглец упёрся во входную дверь, пытаясь её отпереть, Бакуго уже рванул вперед, коленом вжимая кого-то в стену. Оба тяжело дышали, но Бакуго ощущал этот страх, который испытывал загнанный в угол невидимка.       Нащупать горло здоровой рукой труда не составило. Шея оказалась довольно тонкой, женской, с трепещущей жилкой. Бакуго приложил лезвие над своими пальцами и растянул рот в оскале, опьянённый победой.       — Итак, маленькое ничтожество, ты умеешь говорить? Если да, то тебе лучше бы во всём сознаться. Какого хрена тебе надо было в моей комнате вторую ночь подряд? И чем тебе жить мешает моя личная прямоходящая псина?       — Тебе… лучше уйти, — хрипит невидимка, но даже без голоса Бакуго понимает, что это либо девушка, либо ребёнок. Впрочем, одно другому не мешало. Катсуки сильнее надавливает ножом и на лезвии из ниоткуда начинает появляться кровь, отдававшая чёрным цветом в свете луны из окна. — Тот, который спит… Он опасен. Я должна его убить прежде, чем он -агх! — Катсуки не даёт закончить, сжимая пальцы. Больше говорить она не может, только трепыхаться как гусеничка на паутинке. — Он… нужен -кха! — моей матери… чтобы… стать бес… смертной.       Невидимка кашляет и хрипит, не в силах связно говорить, но лепет её неожиданно интересует Бакуго, поэтому он разжимает пальцы и девушка-невидимка надрывно кашляет, пытаясь прийти в себя. На своей руке Катсуки видит блеск слюны.       — А теперь подробнее. Какая к чертям мать и как нахрен Киришима с этим связан? Ты очередная дура из гнезда Джиро? Кажется, мы всё полюбовно решили и я их отпустил с миром, — Бакуго решил не думать о том, что, по сути, отпустили как раз его и Киришиму.       — Откуда ты знаешь нашу Мамочку? — Бакуго грозит задушить её совсем, если она не начнёт отвечать на вопросы. — Ладно-ладно! Это… мой брат. Мы были в яслях в одно время, но потом, в один день, меня забрали старшие братья и… Они хотели тихо убрать нас, но мой старший брат Даби, — Бакуго хмурится на это имя. Где-то он его уже слышал, кажется. — Он спас меня. И там, куда он меня направил, я встретила людей, которые помогли мне и выходили меня. Они рассказали мне, что происходит там, дома. Оказалось, что моя мать создаёт из детей чудовищ, вроде меня и Киришимы. Тебе, простому человеку, наверное, сложно в это поверить, но это так. Мы теряем человеческий вид и становимся её продуктом, который ей должен подчиняться во всём. И так всё и было, пока мне не помог Даби. И вся её идея вертится вокруг Киришимы, он ключ ко всему. Без него не работает истинная сила Медузы, а значит, что проект по получению бессмертного тела будет существовать вечно, пока жив Киришима и записи о нём. Я должна избавиться от него, а потом выкрасть и уничтожить записи. Ты не имеешь к этому делу отношения, поэтому просто забудь, что встретил меня, и иди своей дорогой, странник. Ты ничего не сделал плохого, поэтому я отпущу тебя и направлюсь дальше, в Нингу.       — Скорее, это я тебя отпущу, — Бакуго смешно, потому что мало того, что тело у невидимки худое, так еще и говорит как дитё малое. Было ли этой невидимке хотя бы 14? — Откуда ты вообще узнала, что Киришима будет здесь?       — Случайность. Я остановилась в этой деревне, когда ехала из Тарста.       — Тогда, что если я не хочу избавляться от Киришимы? Вот не хочу и всё. Это мой личный питомец, а кто ты такая, чтоб я тебе позволил его грохнуть?       — Это всё ради будущего этой страны. Может, ты не веришь мне и смеёшься, но тебе лучше бы попомнить мои слова, когда весь Мисфитс утонет в крови.       — А если я скажу, что твоей матери больше нет в живых?       Невидимка несколько секунд молчит, но Катсуки даже не думает ослабить хватку на её шее.       — Невозможно. У неё в подчинении очень много сильных детей, которые готовы сложить за неё головы по первому слову и драться до последнего вздоха. Ты никак не смог бы-       — Я убил её. Легко и просто. Её собственные дети, как ты говоришь, устроили мятеж против неё и это сыграло мне на руку. Сейчас там новая Мать. Кажется, её зовут Момо. Можешь вернуться в гнездо и проверить. Проще было устранить корень проблемы, а не последствия, — и Бакуго думает, а знает ли сам Киришима, что был такой дохрена важный?       — Я тебе не верю! — невидимка пытается отцепить от себя чужие руки, но Бакуго только сильнее давит пальцами. — Это невозможно! Я не знаю никакую Момо, я-       — Мятеж устроили Кью и Ти. Там было ещё несколько, но я не помню их дерьмовые имена и лица. В комнате для инициации синий свет, а в доме твоей матери ахренеть как холодно. Я был там и ёбнул твою мать. Смирись с этим и ступай с Богом, если ты в него веришь, на все стороны. А я еду в Тарст, потому что какая-то паскуда там убивает лесорубов. Так что если я соврал, то можешь отправиться вслед за мной и притянуть за пиздабольство. Всё решили? Убирайся и к Киришиме больше не подходи. — Бакуго уже было собрался отпустить чужую шею, но передумал и только сильнее вжал тельце в стену рукой и коленом в живот. — Хотя подожди. Последний вопрос. Ты сказала, что едешь из Тарста. Слышала что-нибудь о пропажах и смертях лесорубов?       — Н-нет, ничего такого. Только в местной газете читала о их пропажах и что охотники думают, что лесорубы потревожили нору дикого зверя, вот он их и перебил. Больше ничего.       — Ясно. А теперь катись отсюда. Киришима тебе ничего не должен, я — тоже, — но вопреки своим словам Бакуго её не отпускает, а тащит за собой к комнате, где до сих пор была открыта дверь. Сам заходит, оставляя невидимку в коридоре, прикрывает дверь и только после этого разжимает руку, сразу же захлопываясь. не должна была успеть войти ну никак. Задвижка гремит и запирает дверь. Бакуго стоит тихо и слушает. За дверью ничего не происходит, пока Катсуки не слышит тихое:       — Я всё равно не верю тебе.       Но невидимка, кажется, уходит, потому что дверь больше никто не трогает, а Бакуго от усталости валится на ковры и подушки без задних ног. Киришима нашаривает во сне рядом с собой охотника и довольный кладёт руку ему поперёк живота.       Остаток ночи прошёл спокойно.