Я приду спасти тебя.

      Вскоре все перебрались в столовую, освещаемую потрескивающим в тишине огнём из камина. Ториэль отошла на кухню за чашками и чаем, Фриск обосновалась прямо на массивном пушистом ковре, протягивая руки к горячему пламени, а Санс присел на один из резных стульев за столом и старался оторвать от малышки свой взгляд, но получалось из рук вон плохо. Фриск, такая непредсказуемая и страстная во всём, в этот момент она соответствовала своей решительной душе. Совсем недавно все эти качества в ней словно испарились, теперь же всё вернулось на круги своя. Санс видел — это трудно описать словами, Фриск будто бы силилась с огнём. Она сидела ровно, изящно, а свет чётко очерчивал её худенькое тельце, ещё сильнее подчёркивая пожалуй даже слишком тонкую талию и довольно редкие волосы. Все знали — малышке не хватало веса, но Ториэль строго следила за питанием своей дочери, состояние которой обычно было в норме, поэтому никто уже не обращал на это внимание. Фриск бегло взглянула на Санса, сидевшего достаточно тихо для причины обратить внимание на гостя, их взгляды встретились, и девушка, неловко улыбнувшись, отвернулась обратно. Она смутилась, он тоже, если даже была нужда в разговорах, то начать всё равно никто не мог. С кухни послышался тихий звон чашек, а затем в столовую вошла улыбающаяся Ториэль с подносом в руках. Она ловко расставила расписные чашки, небольшой чайничек, сахарницу и вазочку с ароматным домашним печеньем на стол. — Фриск, деточка, перебирайся к нам, — мягко произнесла Тори, присаживаясь тоже. — Да, мама, — сказала нараспев Фриск, резво вскакивая на ноги.       Вскоре душистый цветочный чай был разлит по чашкам; он наполнял своим ароматом всю комнату, переливался словно дорогой янтарь, а золотые расписные цветы отлично дополняли картину переливаясь в лучах света всё ещё потрескивающего огня в камине. Все неловкости быстро исчезли благодаря сладкому печенью и витавшей вокруг общей атмосфере уюта. Ториэль, решив наконец вернуться к исходному вопросу, прервала тишину: — А теперь, когда все согреты и довольны, я хочу всё-таки услышать, почему моей дочери не было дома в такое позднее время, — строгим, но снисходительным тоном сказала она улыбаясь. — Не волнуйся, Тори, она была со мной. Работа посла не так проста, ей понадобилась помощь с точными науками. В этом плане я самый подходящий вариант, ты же знаешь, — сказал Санс, бегло взглянув на удивлённую Фриск, ведь они ни о чём не договаривались.       В тот же миг рука её слабо дрогнула, проливая из чашки пару капель горячего чая, упавших не на скатерть, но на бледные тонкие пальцы. Зачем он лжёт ради неё? Покрывает её проступок. На лице же Фриск не отразилось совершенно ничего, пока по коже вместе с горячими каплями стекала боль. Её алые глаза лишь сверкнули в свете огня чем-то неизвестным, когда она взглянула на Санса в ответ, а затем быстро скрылись за длинными ресницами. — Тяга к знаниям мне приятна и понятна, но отчего же так поздно, да и не сказав ни слова мне, — с тихим звоном отставив чашку мягко спросила Ториэль.       Фриск почувствовала себя совсем уж плохо. Она знала, всё ведь знала про страхи Ториэль, про историю семьи Дриммурр, пожалуй даже слишком много. И всё же сделала то, что велел минутный порыв, против голоса здравого смысла. Сделав глубокий вдох, она также отставила свою, почти целую, чашку, и сложила руки на столе. — Мама, послушай. На самом деле… — не успела Фриск договорить, как тут же была бесцеремонно перебита в угоду большей лжи. — На самом деле я просто был немного занят, потому мы поздно начали, а затем немного увлеклись, даже сообщить тебе совсем забыли. Ты уж прости нас, мы тут оба виноваты.       От этого заявления Фриск едва ли не подавилась воздухом, чудом сумела сдержать порыв благого негодования вместе со своими мыслями при себе. Что он делает? По какому праву берёт на себя такую смелость и дерзость продолжать втягивать её в это, зная, что она хотела сказать правду? Сегодня в парке Санс сделал шаг ей навстречу, и в эту же ночь помог ей отступить на шаг назад. Может эта обида и кажется глупой, подумала Фриск, но рядом с парочкой сладких слов смотрится как раз впору. Сегодня всё осталось на своих местах. — Мама, я пойду к себе, хорошо? — спросила она, воспользовавшись минутным молчанием, чтобы сбежать и ничего больше об этой истории не слышать.       В любой другой день, или быть может даже ночь, Фриск осталась бы проводить гостя, которого сама же привела. Но не сегодня. Просто не хотелось. Наверное, слишком устала. Она встала, быстро чмокнула Ториэль в щёчки, прося прощения за все сегодняшние переживания, и хотела уже убежать, как вдруг остановилась. Смерила Санса непроницаемым взглядом и тихо произнесла: — До скорой встречи, Санс.       И поспешно вышла из комнаты, не желая сегодня больше слышать ничего и никого. Едва закрыв за собой дверь собственной комнаты, Фриск тихо захныкала и повалилась на кровать. Плакать не хотелось, да она и не плакала, простоне знала, что чувствовать. Не понимала. Она перевернулась на спину, укуталась в мягкий плед, накрылась сверху одеялом. На потолке нежно светились хаотично разбросанные разного размера точки. Тут и там, и всего немного на стенах. Они должны были быть похожими на кристаллы, что создавали видимость звёздного неба под горой Эбботт, но напоминали скорее настоящие звёзды.       Фриск наощупь нашла в темноте плюшевого лиса с мягким длинным ворсом и затянула к себе под одеяло в крепкие объятия. Санс её смущал. Смущал и пугал, как и другие парни. В романах с её полки всегда всё красиво и приятно, герои всё понимают и принимают, и поступают в соответствии со своими желаниями. А Фриск только и может — бояться того, чего больше всего хочет. Страх перед публикой, страх перед риском, страх перед возможными отношениями. Не боязнь полюбить, но боязнь быть любимой. Об этом она загадывала желания, обращалась к Богу, в которого верила лишь наполовину. И от этого же сбегала при первой возможности.       Устав от тяжёлого потока мыслей, Фриск вдруг отвернулась лицом к стене, поджала колени поближе к груди и закрыла глаза. Лис её успокаивал, но сон пришёл лишь спустя час пустых попыток.