Nightsilver Woods

Задние лапы отталкиваются от песка, скользят по нему. Острые клыки громко щёлкают над прижатыми к голове рыжими ушами. Слышится нетерпеливое фырканье, после чего раздаётся неуклюжий «ох» и нерасторопный противник падает на песчаную землю. — Ты снова обошёл меня, Солнышко, — поверженный нелепо улыбается. — Ты снова поддаёшься. Раздаётся недовольный цык. Накахара отряхивается от песка и смотрит сверху вниз на своего «противника». У того тёмно-бурая шерсть с оттенками рыжего и карие глаза. Он альфа, чуть крупнее Солнышка, хотя младше его на два года, зовут Мичизу из рода Тачихара, прозвище Сычик. Его отца, Невидимую Стрелу, уважает большая часть племени за когда-то спасённую группу бет от разъярённого мула, а его папу, Степную Бабочку, часто можно увидеть в яслях, где тот помогает молодым омегам и бетам в ухаживании за волчатами. Сам же Сычик ничего из себя не представляет, любит выпендриваться и выдумывать истории перед молодыми омегами, дабы те обратили на него внимание. С ним интересно только когда он молчит или перестаёт ёрничать. Тачихара резво вскакивает на четыре лапы и шутливо принимает боевую стойку, виляя хвостом: — Ещё разок? — Нет, — Чуя закатывает глаза. Тренироваться с Мичизу — полнейший ужас; одной такой тренировки в несколько лун достаточно, и то, если при этом другие ученики заняты. Волчонок уверен, что лучше выгребать подстилки в хижинах старейшин, чем уделять время такому хвастуну. Всё потому, что Мичизу не воспринимает тренирующихся омег всерьёз или как равных себе. Хоть и вслух он такого не говорит, Накахара прекрасно видит это по чужому поведению. Многие молодые альфы не относятся к юным омегам-ученикам достойно. Кто-то тренируется с ними вполсилы, как Сычик, специально, напоказ, а кто-то, наоборот, старается ударить как можно сильнее, видимо, пытаясь доказать, что альфы априори сильнее омег; третьи могут банально не хотеть обучаться с ними, тем самым выказывая полнейшее отвращение к будущим омегам-воинам. На самом деле, так относятся и к бетам, желающим посещать тренировочную площадку и в будущем посвятиться как воин племени Ни́са. Сын вождя считает, что такое поведение многих юных альф подкреплено ядовитыми словами Непроглядного Мрака, который постоянно открыто осуждает омег и бет за сплошные племенные беды. Среди нынешних учеников омегами являются только двое — Рюноскэ и Чуя, хотя рыжий никогда не делал на этом акцент. С Ледышкой тренироваться намного приятнее, и далеко не из-за половой принадлежности. Ледышка подходит к тренировкам не как к щенячьей забаве, как некоторые молодые альфы, а с полной ответственностью; он действительно хочет стать воином, как его отец, Ледяной Коготь, и изо всех сил стремится к этому. — Ну, как хочешь, — Сычик плюхается обратно на песок и начинает кататься по нему спиной. Солнышко, морща мокрый волчий нос, отводит взгляд в сторону, снисходительно фыркая. В другой стороне площадки сидят старейшина Хироцу и тёмно-серый волчонок. Они оживлённо разговаривают о чём-то, тоже пребывая в своих волчьих обличьях. Тёмно-серый волчонок энергично прыгает вокруг старейшины и что-то выкрикивает, кажется, названия каких-то растений. Рыжий беззлобно хмыкает, наблюдая за тёмно-серым юношей. С ним сын вождя не знаком, но слышал, что зовут его Юи, а прозвище Байка; папа его умер при родах, рос он с отцом и с детства хотел стать лекарем. Сейчас Юи находится на обучении у целительницы Йосано и шаманки Стужи. Он старше Чуи, но, анализируя его поведение, так явно не скажешь. Сама площадка для тренировок представляет собой большой песчаный овраг, имеющий два входа, помеченные по обе стороны парой толстых невысоких палок, воткнутых в землю. В одной части оврага много плоских камней и брёвен — с них обычно старшие наблюдают за тренировками младших. Сейчас в одной из дальних сторон площадки, за засыхающими осинами, во второй раз проходят Замораживающий Луч и Чёрный Туман в облике волков. Замораживающий Луч — это бело-бурый поджарый волк с длинной вытянутой мордой, больше напоминающей лисью, а Чёрный Туман — крупный чёрно-серый волк с блестящими зелёными глазами. Замораживающий Луч является одним из самых приближённых к вождю воинов; имя его Эйс, и он один из самых настораживающих волков селения, в первую очередь — само селение, потому что родители Эйса не были коренными жителями Ни́са, и все относятся к нему с подозрением. Чуя относится к нему также, но только потому что Эйс, как и глашатай племени, скорее всего тоже знаком с белым тигром, напавшим на Ни́са недавно. Прошло несколько дней с момента «побега» Са́гана. Непроглядный Мрак строго велел патрулировать границы и трижды на дню отправлял по паре воинов или стражей обходить обширные территории племени. Накахара догадывался, что тигр не сбегал, что его отпустили сразу же после разговора. Из-за этого в воздухе остро чувствовалась недосказанность, неопределённость. Чую изнутри грызло непонятное ощущение страха от неосведомлённости того, что может произойти в ближайшие несколько лун. Больше всего волчонка трясло от его отца. Огай ничего не говорил племени, ни с кем не общался, кроме своих приближённых воинов, и всё, вроде бы, было как обычно, но что-то не то прослеживалось в поведении вождя. Даже дядя Накахары стал настороженнее и аккуратнее по отношению к другим взрослым альфам. Гандзи теперь никого не водит в их шатёр, теперь он засиживается допоздна с другими омегами в общем вигваме и помогает очищать чужие жилища от скопившейся грязи. Из-за этого Чуя ночует в шатре один. Он устало пялится в потолок из навешанных медвежьих шкур, и думает, думает, думает. Все назойливые мысли всегда сводятся к его будущему посвящению в стражи и одному бурому волчонку с прозвищем Пёрышко. Рыжий хотел бы ещё разок сходить куда-нибудь вдвоём, как-то отвлечься от племенной суеты и нескончаемых плохих мыслей, которые, как казалось, специально насылают ему Злобные Духи, чтобы тот не спал по ночам. Солнце находится в зените. Прохладный ветер неспешно гонит по небу серые облака. Накахара цепляется взглядом за большого чёрного дрозда, пролетающего над песчаным оврагом. Он даже не замечает, как Тачихара, не прощаясь, уходит с площадки, и продолжает молча следить за траекторией полёта лесной птицы. Рыжий поворачивает голову вбок и по носу ему внезапно ударяет запах горного воздуха и ярко-красных цветков асти́льба, заставляя мурашки прокатиться по телу. — Привет, Солнышко. Краем глаза Накахара замечает поздоровавшегося с ним Пёрышко и неторопливо идущего рядом с ним Небесного Зова. Волчонок на несколько мгновений теряет дар речи, молча глядя, как к нему подходят красноволосый страж и правнук Стужи. На Осаму, как обычно, рваная в нескольких местах рубаха и бежевые штаны, обрывающиеся в области голени. На его приятеле точно такая же светлая рубаха, разве что не порванная, и такого же оттенка штаны. Чуя не спеша склоняет голову вниз, приветствующе кивая обоим, и ненароком оглядывает старшего волка. С ним волчонок ни разу не общался, но незримо уважал с самого детства, считая того самым верным и лучшим стражем племени. Учеников Одасаку почему-то никогда не брал, да и на площадку он приходил совсем редко, даже подстроиться, чтобы застать его здесь, было делом невозможным. Солнышко это всегда огорчало, ведь он почтит за честь хоть раз сразиться с Небесным Зовом. Накахара осторожно приподнимает голову, и перед ним вдруг вырисовывается заинтересованное лицо Дазая. Правнук шаманки стоит перед сыном вождя, наклонившись и уперев руки в колени. Карие глаза заинтересованно оглядывают рыжего волчонка, а потом темноволосый произносит: — Одасаку предлагает тебе потренироваться. Шерсть на загривке сиюминутно встаёт дыбом. Чуя заглядывает за Осаму и видит, что к нему уже направляется принявший волчье обличье Одасаку. В образе волка страж очень крупный, и в голове волчонка сразу возникает нижняя тактика боя — плавно двигаться по песку он умеет, и ему стало интересно, умеет ли блокировать это старший. Волки становятся друг на против друга и совершают небольшой приветственный поклон. — Здравствуй, Солнышко. Накахаре кажется, что бирюзовые глаза напротив прожигают его насквозь — вот насколько проницателен взгляд Небесного Зова. Голос его уверенный и спокойный, как и всегда. В истинном облике у Оды заметно пёстрое перо орла за левым ухом, а на шее у Чуи — амулет в виде солнца. — Здравствуй, — в такой же манере отвечает сын вождя. Он делает частые вдохи, сильно раздувая ноздри, и пытается настроиться, дабы не облажаться в первом же раунде. Он заведомо знает, что проиграет, но ему не будет стыдно, наоборот, он попросит научить делать так же, как это сделает старший. — Тактика? Или сначала разомнёмся? — любезно интересуется красно-бурый волк. — Разомнёмся. — порывисто отвечает Чуя и уже принимает боевую стойку, нервно раскачивая пушистым хвостом. Юноша после этого замечает на морде стража лёгкую улыбку, и это почему-то заводит его в тупик. Он хмурится, не успевает среагировать, уже чувствуя зубы стража на своей шкуре. — Убит, — бодро говорит Небесный Зов и, выпуская чужой загривок изо рта, отходит назад. — Я… Я не был готов, — мямлит волчонок, стыдливо опуская глаза в песок. — Хорошо. — без укора отвечает тот и в это же мгновение бросается вперёд. Накахара резко выдыхает и наклоняется, из-за чего Одасаку звонко щёлкает клыками над его головой. Тело стремительно захватывают жар и слепая паника, но волчонок пытается собраться, действуя так же быстро, как и его оппонент. Чуя опускается на живот, делает кувырок в сторону и подскакивает обратно на четыре лапы. Старший не отстаёт — отталкивается от песка и снова нападает. Рыжий легко уходит вбок, а потом плавно ныряет под живот противника, только вот незадача — он защищается, а не атакует. Волчонок, бегая глазами, как можно быстрее пытается понять, что ему делать, а страж ловко ловит его на ошибке. Одасаку поспешно делает шаг назад и обрушивает одну из своих огромных передних лап юнцу на голову. — Убит. Накахара, столкнувшись подбородком с песком, громко цыкает. Он, щурясь, тяжело раздувает ноздри и пытается понять, где оплошался. В открытую напасть на опытного воина, оказывается, не так просто, но волчонок вполне доволен — ему не подставляются и не поддаются. «Нужно было перевернуться на спину и вспороть ему брюхо когтями», — рассуждает он, поднимаясь на лапы и отряхивая шерсть от песка. Рыжий смотрит снизу вверх на стоящего напротив красно-бурого волка и кивает ему, готовый продолжить тренировку. Но ничего не происходит. Чуя чуть поднимает голову, выгибая бровь, и расслабляется, не понимая, почему Одасаку не нападает. И в эту же секунду перед глазами мелькает чужой красный хвост. Его обходят! Волчонок успевает пригнуться, завалиться на бок и проворливо перевернуться на спину, готовый «расцарапать» брюхо противника, как вдруг чувствует, что в живот ему утыкается мокрый нос, имитируя смертельный укус. — Убит, — тут же поднимает голову Небесный Зов, стоящий сбоку, и опускает любопытные глаза на Солнышко. «Как?» — рыжий медленно отводит взволнованный взгляд в сторону. Он переворачивается набок и поднимается на лапы. Его голубые глаза бегают по вытоптанному песку, пытаясь переварить прошедший раунд. — Ещё раз, — твёрдо говорит волчонок, снова принимая боевую стойку. Движения Небесного Зова отточены до предела. Они уверенные, твёрдые, решительные. А у Солнышка они плавные и лёгкие, но одной лёгкости в движениях недостаточно. Волк будто знает каждое последующее движение ученика, хотя тренируются они вдвоём впервые. Если нападает Накахара, то Ода просто блокирует его не сложившийся удар лапой и валит того на песок. Знали бы Духи, как тяжело устоять на своих четырёх против такой силы взрослого волка! Волчонок даже не успевает оценить завершившийся раунд — он только и делает, что нападает, защищается, опять нападает и в очередной раз защищается. Сидящий поодаль Дазай не сводит глаз с сына вождя, мечущегося вокруг старшего воителя. Накахара такой грациозный, когда тренируется, когда дерётся. Он так смешно пыхтит и кривит мордочку, когда проигрывает, когда, вроде бы, понимает, что сделал не так. Осаму напряжённо щурится, словно запоминая каждое движение рыжего волчонка. Возможно, из Чуи выйдет превосходный страж и защитник; такой, которым тот всегда хотел быть. От таких догадок что-то больно колет между рёбер. Карие глаза опускаются в песок, а длинные тонкие руки сильнее обнимают колени. По выгнутой спине пробегаются неприятные мурашки. Что-то неясное зарождается внутри и непривычно начинает гудеть. Солнышко знает, чего хочет, возможно, знает своё предназначение. А вот Пёрышко в поиске. Пёрышко не понимает, зачем он здесь, и что он должен делать. Ему чудится, будто он беззащитная мушка в чьих-то огромных паучьих сетях. Дазай ощущает себя жертвой, но только непонятно чьей. Кажется, что Злые Духи снова веселятся и подшучивают над ним, насылая эти недобрые, дурные мысли, заставляя его испытывать нечто похожее на зависть. А Осаму никогда не испытывал такого к кому-то, ему все всегда были безразличны. Ему хочется пойти к озеру Слёз и погрузиться в сон, долгий, крепкий, такой, после которого невозможно болит голова, а глаза не желают открываться. — Ты как будто видишь каждый мой удар! — выпаливает Накахара, и это приводит задумавшегося сновидца в чувство. Слышится добродушный смех Одасаку: — Извини. Хороший боец перед боем делает глубокий вдох и успокаивается. Не напрягайся, расслабься. Просто делай так, как умеешь, и всё получится. Пёрышко трясёт головой и поднимает подбородок, чтобы поглядеть, чем занимаются Зов и Солнышко. Страж сидит в паре шагов от сына вождя и чешет задней лапой за ухом, а рыжий ученик неуклюже лежит на песке, он смотрит куда-то сквозь своего временного наставника и глубоко дышит. Волчонок выглядит уставшим, хотя в голубых глазах горит неподдельный интерес и желание тренироваться дальше. Осаму склоняет голову вбок и подаёт голос: — Это его дар, Чуя. Наверняка Богиня постаралась. — Да брось, Пёрышко, — тут же нахмуривается Одасаку, глянув на своего приятеля, и встаёт на лапы. — Это просто упорные годы тренировок. Накахара, хмуря брови, заинтересованно смотрит на преемника Рюро. Тот заметно растерялся и перестал улыбаться, будто на несколько мгновений погрузился в свои мысли, и стал глядеть куда-то далеко, в сторону леса. К Солнышко в это время подходит Пёрышко и присаживается рядом, а всеобщее молчание прерывают подбегающий к ним тёмно-серый волчонок, минутами ранее сидевший с Хироцу позади них. — Небесный Зов, здравствуй! Осаму и Чуя одновременно выгибают брови и направляют свои взгляды в сторону подошедшего соплеменника. Тот, почему-то, не здоровается с ними двумя, а только со старшим. У него взъерошена шерсть на загривке, а зелёные глаза бегло оглядывают красно-бурого альфу. Все его четыре лапы небрежно измазаны песком, а шею обвивает тонкая нить с ракушкой улитки. Она тёмная и округлая, совсем немного коцаная и почти полностью покрыта белой известью, говорящей о том, что досталась улитка юному омеге от кого-то из старших, прежде продолжительное время её носивших. От него слабо веет разными ягодами, но сильнее всего прослеживается запах черники. — Здравствуй, Байка, — Одасаку снисходительно прикрывает глаза, растягивая морду в приветственной улыбке. — Как твои дела? — Стужа и Лунный Сон говорят, что я подаю успехи и… — Юи мямлит, растаптывая лапами песок под собой. — И они хотят посвятить меня в лекари уже завтра. Дазай и Накахара осторожно переглядываются между собой, продолжая молчаливо наблюдать за чужой беседой. — Ого, — искренне удивляется красно-бурый волк. — И во сколько же? — интересуется он. — На закате! — горячо выпаливает Байка, а потом вновь неловко мнётся на одном месте. — Я бы хотел, чтобы ты… чтобы ты пришёл, Небесный Зов. — Я приду, — вежливо склоняет голову тот. — Хочешь узнать, что лучше всего помогает при воспалении раны? — Юи вдруг начинает вилять хвостом от явного нетерпения. — Что же? Пёрышко в это время несильно толкает Солнышко в плечо и идёт к выходу с площадки. Сын вождя, не долго поразмыслив, кивает тому в ответ, и волчата быстро оставляют юного травника и красно-бурого стража наедине. Они молча покидают песчаный овраг и устремляются к востоку от поселения, в сторону Лунного Выступа. Обоих удивляет то, что Небесный Зов, кажется, нашёл того, с кем готов проводить свободное время. Уходя, оба подростка забавно переглядываются, понимая, что каждый сейчас думает об Юи и Одасаку, как о будущей паре племени. Дазай и Накахара не виделись несколько дней, и все эти несколько дней правнук шаманки всё не решался пригласить сына вождя прогуляться вдвоём. В данную минуту Осаму хочет отвести Чую к озеру Слёз, показать ему это таинственное место и посмотреть на его реакцию. До озера они доходят довольно скоро, и как только рыжеволосый омега понимает, куда его привёл темноволосый альфа, то тут же останавливается. — Зачем ты привёл меня сюда? Внутри у Накахары тотчас забушевала справедливость. Если предки сказали, что это озеро священно, и рядом с ним имеют право находиться только шаманы и вожди племён, то рыжий волчонок не смеет нарушать этот закон, даже если сам является сыном вождя. — В этом нет ничего такого. Кем бы ни являлся волк, он может приходить сюда, когда захочет, — Осаму, будто читая мысли Чуи, дёргает хвостом в сторону. — Ты тоже. — Это тебе Стужа сказала? — раздражённо цыкает рыжий. — Допустим, — саркастично улыбается Пёрышко и, делая шаг вперёд, скрывается среди больших листьев папоротника. Чуя неоднозначно фыркает, наблюдая, как бурый хвост исчезает за разросшимся орляком. Он сомнительно озирается по сторонам, растерянно облизывая губы. Ну и гори всё в церемониальном костре. Недолго потоптавшись на месте, волчонок всё же делает шаг вперёд, отодвигая огромный лист папоротника своей лапой. Голубым глазам предстаёт небольшой шумный водопад, холм и берег которого сплошь окружены величественными соснами. После чего взор падает и на само озеро, устланное полупогружёнными в воду валунами и красивыми лучистыми лотосами фиолетового оттенка. До ушей больше не доносится назойливое щебетание лесных обитателей, в голове застревает только белый шум водопада. От увиденного рот приоткрывается сам собой. Рыжий волчонок оглядывает всё ещё раз и продолжает идти дальше. Подушечки лап касаются рыхлого и мокрого песка. Чуя какое-то время наблюдает за маленькими стрекозами, снующими от одного лотоса до другого, и делает глубокий вдох. Кажется, что воздух здесь совершенно иной; более свежий, морозный. Он задирает голову кверху и видит такое же чистое, как и гладь этого озера, небо. Его переполняет странным чувством защищённости и умиротворения, будто озеро Слёз скрывает волчонка от гула и ропота внешнего мира, словно он сейчас временно исчез и теперь появится только тогда, когда сам соизволит. Восторженный взгляд цепляется за бурого волчонка, уже сидящего на берегу и ждущего, когда второй присоединится к нему. Оживлённый Осаму ничего не произносит, только безмолвно кивает Чуе на кристально-чистую гладь перед ним. И тот осторожно ложится на живот, вытягивая передние лапы и шею, чтобы коснуться носом воды. Накахара, приоткрыв веки, чувствует кончиком своего носа холодную гладь и начинает пристально в неё всматриваться. На секунду он перестаёт слышать шум водопада, а телом ощущать рыхлый песок под собой. Вода перед ним мутнеет, яркие солнечные блики становятся длинными чёрными верхушками шатров, а некогда маленькие водные круги превращаются в голодные языки пламени. Чуя крупно вздрагивает, но не находит в себе силы оторваться от нарисовавшейся картины. Волчонка якобы держат за плечи чьи-то невидимые руки, заставляя продолжать смотреть. Солнышко отчётливо видит селение племени, и селение это охвачено огнём. Стихия явно свирепствует и даже не думает прекращаться. К застланному облаками небу поднимаются огромные клубы дыма; кругом один пепел, поднимающийся в неясную высь. Кажется, если Чуя не прекратит сильнее вглядываться в предоставленный мираж, неукротимое пламя опалит ему глаза. Испуганный волчонок, звонко мыкнув, со всей силы отрывается от помутневшей глади воды и, выпрямившись спине, тут же панически напрягается. — Я вижу только огонь… — шокированный Накахара с надеждой поворачивает голову вбок. — Осаму? — Я знаю. Донёсшийся до рыжих ушей спокойный голос Пёрышка заставляет Солнышко оцепенеть ещё больше. — Что? — рассеянный взгляд никак не может сфокусироваться. — Что со мной? Что это было? — Видение, — ему отвечают как ни в чём не бывало. — Видение? Самое настоящее? Такое, которые видят только шаманы? — Не только шаманы, — качает головой бурый альфа, разъясняя. — В этом озере могут видеть видения все. Их нам посылают Духи умерших волков, пытаясь предупредить нас о чём-то. — Что? Меня кто-то пытается предупредить? О чём? — Накахара мотает головой, борясь с нахлынувшим беспокойством. — Почему я увидел огонь? Я увидел, как наше племя сго- — Чуя. Солнышко замолкает и замирает, переводя затуманенный взгляд на Пёрышко. У того на морде застывает мягкая улыбка, а бурая лапа опускается на рыжее плечо. Сын вождя смотрит на правнука шаманки, глубоко дышит и медленно успокаивается. Внезапно расстояние между ними начинает сокращаться, и они сталкиваются мокрыми носами, слегка приоткрывая свои волчьи рты. Волчата одновременно закрывают глаза, оба не спеша принимая человеческие обличья. Мохнатые лапы превращаются в руки, пушистая шерсть на загривках в волосы, а волчьи пасти в человеческие губы. Поцелуй получается крайне осторожным и слегка взволнованным. Чуя чувствует пальцы Осаму в своих волосах у виска и аккуратно отстраняется, сразу опуская глаза в песок. Он касается своей рукой руки альфы и тактично опускает её на чужое колено. Рыжеволосый омега медлит, не зная, что ему делать дальше. Его никогда не касались так, как касаются сейчас, и это вводит его в некое… оцепенение от незнания. Но рыжий всё равно приподнимает голову и снова встречается со взглядом карих глаз. Солнышко в них впервые видит что-то другое, что-то, кроме таких постоянных безразличия и отрешённости. Сейчас они оба ощущают беспечность и, в какой-то мере, свободу. Обоим кажется, что насущные племенные проблемы их не касаются; что они где-то далеко, дальше самой Страны Туманов. Будто они — что-то большее, чем земные создания Богини; они ветер, огонь, вода, земля вместе взятые; едины в это мгновение. Накахара забывает о себе, о Дазае, о том, что только что видел. Парни сидят на коленях, напротив друг друга, буквально слыша чужое сбитое от волнения дыхание. Они слишком долго смотрят в искренние глаза друг друга и от чего-то не находят в себе сил прервать этот выстроившийся зрительный контакт. Прерваться их заставляет разве что резкий и громкий всплеск, раздавшийся где-то поодаль, видимо, это лягушка спрыгнула в воду с озёрного лотоса. Пёрышко считает этот момент самым подходящим, чтобы первым отвести глаза в сторону; что он и делает, демонстративно почёсывая затылок: — Наверное, Непроглядному Мраку это не понравится. — Что? — Солнышко отвлекается от созерцания озера и растерянно поворачивается к правнуку шаманки. — Мне всё равно, что думает и как считает мой отец. Он не прав в любом случае. Рыжий волчонок пугается таких громких слов, но только выше задирает подбородок. Он незримо пытается внушить себе, что готов к переменам и вовсе не опасается того, что может произойти в ближайшие луны. — Мне нужно поговорить с отцом, — вполголоса произносит Чуя, намекая, что им пора возвращаться в селение. — Мне кажется, я слышал то, что не должен был. Сидящий напротив Дазай молча кивает, словно знает, о чём говорит Накахара, и поспешно поднимается на ноги, тактично подавая рыжему руку. Прежде чем покинуть это место, сын вождя оборачивается через плечо, оглядывая озеро целиком последний раз. Мысли в его голове роятся с удвоенной скоростью, как муравьи в потревоженном муравейнике. Сегодняшний день оказывается богат на события, но сердце отчего-то подсказывает Солнышку, что впереди его ждут дни, гораздо хуже этого. В поселении непривычно тихо. Небольшой шум создают только несколько воинов у центрального входа в селение. Пёрышко и Солнышко, загруженные и уставшие, скомкано прощаются у вигвама Стужи и расходятся до следующей встречи. В шатре старшего Накахары пусто и костёр почти не горит. Внутри дядю Чуя не застаёт и, укладываясь на свою подстилку, невзначай думает, что Гандзи, скорее всего, и сегодня придёт поздно. Волчонку любопытно, почему Град Иголок уходит из их шатра, а то и вообще не ночует в нём. Последнее, что он слышит от Гандзи вчера, это слух о том, что снова может начаться война между волками и тиграми, и от появляющихся периодически перед глазами кровавых картин юношеское тело бросает в дрожь. Отяжелевшая от назойливых мыслей голова быстро пустеет, и Накахара погружается в сон; беспокойный, тревожный, полный опасений и непокорной тревоги. Он ворочается с одного бока на другой, превращает руки в волчьи лапы и когтит ими медвежью шкуру, которой устлана его спальная подстилка, но заснуть у него не выходит. В какой-то момент Солнышко думает о Пёрышко, и о том, что, возможно, будь он тут, рыжий волчонок давно бы заснул. А ещё сын вождя осознаёт, что правнук шаманки что-то да знает о том видении, которое появилось перед ним у озера Слёз, и волчонок обязательно расспросит юного сновидца завтра. Когда первые лучи восходящего солнца касаются длинных тяжёлых шкур, закрывающих вход в шатёр, только тогда у Накахары получается заснуть. Он спит всё утро и весь день, не слыша и не замечая никого и ничего вокруг себя. Открыть, наконец, глаза его заставляет чьё-то громкое копошение в шкурах в противоположном углу шатра. Юноша мычит и переворачивается на другой бок, чтобы увидеть виновника, потревожившего его покой. Им оказывается Град Иголок, что-то оживлённо ищущий под своей перьевой подушкой. Солнышко подкладывает обе ладошки под голову и незаинтересованно наблюдает за своим дядей. На том длинная рубаха, отороченная беличьими шкурами на обоих плечах, и короткая светлая юбка, на этот раз очень странно оттянутая как можно ниже. В палатке темно, костёр в её центре почти догорел, но это не мешает голубым глазам ухватиться за край огромной царапины на левом дядином бедре. Царапина уже не кровит, но она точно свежая; четыре рваных следа от волчьих когтей виднеются из-под края юбки старшего омеги. Такие царапины оставляют только взрослые волки, это не мог быть бык или колючий кустарник. Гандзи вдруг оборачивается через худое плечо и, поправляя бледно-рыжие волосы, собранные в небрежный хвост, замечает проснувшегося племянника. Он опускает взгляд в пол и как бы невзначай роняет: — Как дела? До Чуи не сразу доходит, что его дядя задаёт ему вопрос. Он рассеянно моргает, отвлекаясь от чужой раны, и переворачивается на спину, устремляя сонные глаза в потолок. — Нормально, а как должно быть? — Ты много спишь. — Это плохо? — Для твоего возраста — да. — Почему? Град Иголок замирает на мгновение, доставая из-под шкуры какую-то бледно-розовую ракушку, и неловко перебирает её между костлявых пальцев, словно стесняется что-то спросить. — Откуда это? Солнышко оказывается смелее, чем думает. Сын вождя склоняет голову к плечу и кивает дяде на его ногу. На мгновение их взгляды сталкиваются. Чуя видит в зелёных глазах Гандзи странный испуг и ощущение угрозы. У старшего Накахары опущены плечи, а сам его вид вызывает негодование у рыжего волчонка. Солнышко напрягается, приподнимаясь на локте в ожидании чужого ответа. Внутри на мгновение поселяется надежда, что они хоть раз смогут полноценно поговорить. — Не твоё дело. Младший Накахара инстинктивно хмыкает, начиная подниматься со шкур. Другого ответа от своего дяди он и не ожидал. Глупо предполагать, что эта подстилка для альф сможет рассказать что-то личное, поведать о чём-то новом или поделиться тем, что беспокоит только его, а они ведь родственники, как никак. Но, похоже, Гандзи больше интересуют чужие семьи и зрелые альфы, чем его кровный племянник. В такие минуты Чуя часто вспоминает папу. Волчонку немного больно, ведь он даже не знает, каким был Солнцеглазый с близкими и дорогими ему людьми. По рассказам Стужи, из двоих братьев Накахара на такие вещи, как доброта и честность, был способен лишь старший из них. Солнцеглазого любили не только за то, что он являлся омегой, а за хорошие поступки, им совершённые. Такого нельзя сказать о Граде Иголок: альфы смотрели и до сих смотрят на него как на вещь, объект, которым можно временно попользоваться и забыть, будто его и не существовало вовсе. Из-за таких, как Гандзи, многие альфы считают, что у омег не должно быть право голоса, и вообще омеги являются обузой для других жителей племени. Со случайно брошенных слов шаманки, Чуя знает, что его папа был заботливым и правильным, с обострённым чувством справедливости; Сюдзу хорошо относился к младшему брату даже несмотря на едкие и дотошные слова в свою сторону. Возможно, волчонку обидно, что его дядя именно такой. «Ну и плевать», — Чуя, раздражённый от досады, отодвигает медвежьи шкуры на входе в шатёр, выходя наружу. Он сильно жмурится и потягивается руками вверх. Его ладошек касаются яркие лучи заходящего весеннего солнца. Закатный свет этого дня обнимает макушки деревьев, пики вигвамов и заострённую вершину скалы вождя. В поселении стоит непривычный шум и галдёж в преддверии вечернего посвящения одного волчонка. Вокруг шатра шаманки уже собирается небольшая группка жителей, выказавших желание прийти на церемонию. Среди них можно заметить Стужу, сидящую у входа в свой шатёр, и держащую деревянную миску с тлеющими травами, видимо, для ритуала. По левую от неё руку видно её внука, Риото по прозвищу Перо Сойки, он же папа Осаму, а по правую троих: целительница племени Лунный Сон, она же Акико из рода Йосано, любезно пришедший Небесный Зов и отец посвящающегося, Брэм из рода Хи́та по прозвищу Морской Прибой. Перед ними пятерыми восседает тёмненький юноша, с растрёпанными волосами и неуклюже надетыми вещами: рубашка съехала с правого плеча, левая штанина оборвалась у колена, а ноги и вовсе босые. Байка сгорает от нетерпения и топчется на земле, смешно держа сложенные в замок руки в области груди. Он забавляет Накахару, возможно, он ему даже нравится, в каком-то смысле этого слова. Юи очень беспечный и жизнерадостный, излучающий тепло, по крайне мере таким темноволосый омега кажется на первый взгляд. По левую ото всех сторону заметна музыкант племени — Киоко Коё по прозвищу Одинокая Звезда. У неё длинные по пояс волосы рыжеватого оттенка, узкие васильковые глаза, а в руках инструмент, которым она создаёт негромкую музыку вокруг себя. Рядом с ней сидят её дочь Озаки, Цветок Лотоса, единственная бета-воительница во всём племени, и взрослый омега Степная Бабочка, папа Мичизу, на которого, в свою очередь, Сычик очень похож. По правую же сторону находятся пятеро: двое подростков и трое взрослых. Юан по прозвищу Кувшинка — девочка с розовыми волосами и карими глазами, будущая бета-музыкант. Рядом, приобнимая её за плечи, можно заметить её папу, Полночь. По правую руку от Юан расположился подросток-альфа с серебристыми волосами, Ширасэ по прозвищу Орешик. На нём привычное всем волчатам одеяние, отличает его только устрашающая маленькая подвеска в виде бараньего рога, висящая на шее. Сбоку от мальчика любезно уселись его родители: отец Рассекающий Ворон и папа Забытая Песнь. Чуя почему-то цепляется за этих двоих взглядом. Он вскользь смотрит, как Ворон больно ударяет Песнь по затылку, так, что тот наклоняется вперёд и кладёт свою дрожащую руку на место удара. Накахара напрягается и поворачивает голову в сторону скалы вождя. Он оглядывает Непроглядного Мрака, пребывающего в образе волка, и двух его приближённых, Пылающего Дрозда и Замораживающего Луча. Джооми и Эйс о чём-то пылко спорят, их лица оживлённые, а руки то и дело указывают на разные шатры их соплеменников, в то время как Огай молча наблюдает за празднованием, изредка подёргивая хвостом. Взгляд чёрного волка непроницаем и холоден; его красные глаза ничего не выражают; похоже, что он снова думает о чём-то своём. О расколе Ни́са? О кровавой расправе над своими же соплеменниками? По телу пробегаются ледяные мурашки, но гулкий голос Стужи заставляет Солнышко отвернуться от скалы вождя, чтобы взглянуть на только что посвятившегося лекаря. — Юи Хи́та! Отныне тебя будут звать Сказочник! Добро пожаловать в ряды травников и лекарей Ни́са! Да благословит тебя Богиня Луны! Слышатся восторженные голоса соплеменников, выкрикивающих имя новоиспечённого лекаря. Но Накахара слышит это всё словно находясь под толстым слоем зимнего льда, из-под которого никак не может выбраться. — Благослови его, Богиня Луны! — Да благословит тебя Богиня Луны!

* * *

— Ты там уснул, что ли? Солнышко часто моргает, приходя в себя. Прошло два дня с момента посвящения Сказочника. Накахара не находит себе места от навязчивых мыслей, из-за этого всё время проводит на площадке, только и делая, что тренируясь до кровавых подтёков на коже. Благо молодое волчье тело способно регенерировать с огромной скоростью, от чего обычно уже на следующий день все следы от изнуряющих тренировок проходят, и можно пускаться в бой снова. Сейчас Солнышко столкнулся с Листочком и Капелькой. Волчата-одногодки, дети Чёрного Тумана и Облака Боли, довольно смышлёные и проворные, но, признаться честно, немного глуповатые. Крупные и твердолобые юнцы, только и делающие, что болтающие о скором весеннем гоне и предстоящем посвящении в воины, очень редко снисходят до того, чтобы тренироваться с учениками-омегами. Помимо двух братьев на площадке сегодня находятся старейшина Хироцу и взрослый воин Острый Клюв. Последний с недавних пор является наставником Чуи. Сын вождя уважает выбранного ему учителя для тренировок, жаль только, что волчонок мало знает его. Слышал только, что Острый Клюв дядя Листочка и Капельки, брат Облака Боли; он смелый и достойный воин племени, но, к сожалению, одинокий, проживший почти всю свою жизнь в шатре тяжело болеющего отца. — Так ты будешь нападать или нет? — слышится раздражённый голос Рина. Рин, он же Листочек, стоит неподалёку от своего брата Акки, Капельки, недовольно раскачивая своим чёрным хвостом. Они оба с головы до пят чёрные, с яркими зелёными глазами, оба заносчивые и самовлюблённые; рождённые в один день у чудом выжившего после родов Облака Боли. Везунчики, как многие говорят. Но всё это совершенно не важно, когда дело доходит до тренировок, ведь здесь главное не везение, а мастерство. Солнышко медленно опускает голову и закрывает глаза. Он делает, как сказал ему недавно Небесный Зов: успокаивается и вдыхает горячий воздух полной грудью; после чего, резко выдохнув, в который раз смело бросается вперёд. — Ты сегодня какой-то рассеянный, Солнышко, — подаёт голос Острый Клюв, зорко наблюдая, как неуклюже сын вождя заваливается на песок. Накахара досадно цыкает, не желая признавать действительность, и встаёт обратно на четыре лапы. Он уходит с площадки молча, ни с кем не прощаясь, и бредёт куда-то к Лунному Выступу. Со стороны волчонок выглядит так, будто идёт, не зная куда, но в своей голове он держит предельный курс — к озеру Слёз. Он не знает, зачем, не знает, почему. Рыжий просто хочет забыться на какое-то время и передохнуть от догоняющей его суеты и тревоги, а, возможно, даже встретиться с правнуком шаманки. Накахара не знает, где Дазай, и не знает, где тот может быть. Он не видел бурого волчонка с тех пор, как они были здесь последний раз. У озера пусто. Надежды не оправдываются, и в голове расплывчатыми вспышками проносятся отрывки от их первого поцелуя и неловкие касания рыжего к чужой руке. Волчьи лапы мягко ступают по рыхлому песчаному берегу, а голубые глаза оглядывают едва дрожащие от слабого ветра фиолетовые лотосы. Яркие солнечные блики играют на глади воды, что сильно притягивает и завораживает. Чуя, хмуря брови, сосредоточенно всматривается в прозрачные воды озера, и только спустя какое-то время напряжённо отводит взгляд в сторону. Он снова чувствует иллюзорный запах пепла и видит перед собой пики шатров, охваченные разыгравшимся пламенем. Под рёбрами болезненно колет сосновой иглой, а неясная волчонку тревога бьётся внутри раненой птицей. Он жмурится, стискивая зубы, и опускает голову. — Пап? Ты здесь? Звенящая тишина отдаётся в ушах громче шумящего впереди водопада. Шелест ветра едва слышен, а жужжание стрекоз становится почти незаметным. Волчонок усердно сглатывает в надежде избавиться от этого противного комка, появившегося в его горле. Солнышко, тяжело выдыхая, тянет лапы вперёд и совсем немного опускает их в воды озера. Та, на удивление, оказывается ледяной, но юноша терпит, закрывая веки. Прохладный ветер ерошит ему шерсть, будто пытаясь подбодрить, пытаясь что-то сказать ему. Накахара не знает, как долго находится в таком положении. Он дремлет; его голова лежит на правой лапе, грудь ритмично вздымается и опадает, а шум водопада только сильнее убаюкивает. Ему ничего не снится, но волчонок понемногу ощущает себя лучше, чем в последние дни. Чуя открывает глаза, когда солнце медленно катится за горизонт. Он взволнованно и поспешно поднимается на лапы и, отряхивая шерсть от песка, оценивает движущийся к завершению день. Его тело уставшее после сплошных тренировок, а голова пухнет и жужжит от постоянных навязчивых мыслей, словно какой-то потревоженный пчелиный улей. Накахара с ужасом понимает, что его ноги впервые не хотят идти в селение, потому что он осознаёт, что его отцу, что его дяде, на него очевидно побоку. Солнышко, оглянувшись на священное озеро, неспешно покидает это место, направляясь в сторону племени. Он, устало раздвигая носом длинные листья папоротника, выходит на маленькую протоптанную тропинку и, рвано выдохнув, случайно сталкивается с другим волком. Тот чуть больше него, бурый и… — Осаму? Накахара, прижимая уши, молча утыкается головой в чужую грудь; несильно и ненадолго. Ему не стыдно признаться, что непредвиденное появление перед ним Дазая его неимоверно обрадовало и заметно успокоило. — Я искал тебя, — вполголоса произносит Пёрышко, наклоняя свою волчью голову вниз, отвечая на спонтанные объятия. Отстраняясь, Чуя отдалённо чувствует странный запах сырости, что вводит его в некого рода замешательство. Первая ассоциация с ударившим по носу запахом, это маленькие строящиеся вигвамы, которые обычно промокают от недавно прошедших весенних ливней. — Зачем искал? — открыто интересуется сын вождя, обходя правнука шаманки сбоку и вставая по направлению к селению. — Бабушка зовёт нас к себе. Осаму шустро разворачивается, и каждый из них делает шаг вперёд. — Долго ты искал меня? Чуя, неожиданно для себя, решает задать этот вопрос, когда парни уже подходят к воротам селения, принимая человеческий облик. — Нет, — пожимает плечами темноволосый альфа, — Бабушка сказала, что ты здесь. Накахара вскидывает брови от удивления, не сбавляя шаг. Он никогда не перестанет восхищаться этой старой волчицей, да и в принципе теми, кто неразрывен с миром Духов. Любое племя погибнет без шамана или сновидца, без их пророчеств, без их сновидений. Любой волк, пусть и не понимать, но принимать это обязан, ведь это его долг, как воина, как защитника покоя своих соплеменников. Закатное солнце окончательно скрывается за горизонтом, когда две юношеские ладони распахивают в две стороны шкуры на входе в огромный шаманский шатёр. Внутри очень тепло, даже жарко, кругом рассыпаны листья шалфея и армерии. До ушей доносится слабый треск разгоревшегося в центре костра. Над двумя рядом висящими бурдюками, пропахшими лечебными травами, струится прозрачный пар, а в трёх вкусно пахнущих каменных мисках, стоящих по другую сторону костра, явно находится вечерняя похлёбка, приготовленная волчицей на ужин волчатам. — Здравствуй, Стужа, — негромко произносит Солнышко, вставая на входе и ища глазами хозяйку шатра. Стужа не отзывается, потому что копошится в огромных корзинках с травами где-то в дальней, более тёмной стороне вигвама. По правую руку рыжего юноши располагается Небесный Зов, которого сын вождя не сразу замечает. Он, видимо, уже доедает свою порцию, и кивает волчонку в ответ, когда тот молча с ним здоровается. Пёрышко, ничего не говоря, плюхается на небольшую шкуру и берёт себе миску с похлёбкой, сразу принимаясь за ужин. Солнышко быстро к нему присоединяется, находя себе место по правую от правнука шаманки сторону. — Как дела у Байки? — шутливо интересуется у приятеля Дазай, а Накахара, кажется, догадывается, на что тот намекает. — Неплохо, — Небесный Зов, пожав плечами, не ведётся на провокацию друга и продолжает доедать. — Они сейчас с Акико на Искрящемся Лугу, что-то ищут. — Саженцы армерии, — неохотно подаёт голос волчица из угла, после чего, наконец, выходит к костру. На ней всё та же старая потрёпанная юбка из шкуры пятнистого оленя, еле держащаяся на выпирающих тазовых костях, и по прежнему оголённая грудь, которую прикрывают только две крупные и длинные седые косы, спадающие с обоих плеч. Стужа сильно горбится и аккуратно усаживается на самый близкий к костру плоский камень, тут же подбрасывая в огонь ещё несколько сухих веток. Накахара, жуя, смотрит как подброшенные у самого низа ветки дымятся и загораются. Пламя игриво искрится, напоминая маленьких резвящихся на дереве птиц, поглощает новые более сухие ветки и сильно трещит. В голову рыжему проникают неуместные и тревожные мысли, иронично шепчущие о том, что когда-нибудь такое же пламя может целиком поглотить в себе всё это племя. Волчонка завораживают ярко-рыжие языки, гуляющие по горящим веткам, но бьющийся внутри страх, словно пойманная в охотничьи сети птица, не отпускает его. Сын вождя жуёт медленнее, а потом и вовсе перестаёт, вспоминая, что видел ранее, но тихий и бархатистый голос Стужи заставляет его тут же прийти в себя и даже дёрнуться от неожиданности. — Ты хочешь что-то сказать, Солнышко? — Что? А- Чуя порывисто отрывается от созерцания языков пламени и недоуменно поднимает голову к шаманке. Та упирает левую руку вбок, а правую кладёт на худощавое колено. Она смотрит на рыжего юнца своими узкими заботливыми глазами, явно зная что-то, о чём также знают эти трое, а возможно даже больше. Голубые глаза цепляются за висящий на шее старухи белый амулет в виде полумесяца. — Я не знаю, что я видел, — устало произносит Чуя, продолжая наблюдать за тем, как чужой амулет раскачивается из стороны в сторону. — Ты видел огонь, — уверенно проговаривает Стужа, не отрывая от сына вождя своего проворного взгляда. — Да. — Пёрышко рассказывал мне что-то похожее. Рыжий переводит полной надежды взгляд на темноволосого парня, сидящего рядом с ним, а тот, вздыхая, кивает: — Только оно было не таким, как у тебя. — А что в нём было? — робко интересуется Накахара, горбя спину. — Я видел пепел. Сын вождя напрягся: — Оставшийся после?.. Осаму молча склоняет голову, подтверждая опасения Чуи. — А что видел ты, Небесный Зов? — шаманка ставит подбородок на свою ладонь и пытливо смотрит в противоположный угол шатра. — Я… Я видел перо, — Одасаку задумывается, касаясь пальцами левой руки подарка своего наставника за левым ухом. — Перо орла. Совсем такое, какое мне подарил Рюро, когда мне исполнилось… семь, кажется. Стужа приподнимает голову и лукаво улыбается, прикрывая глаза. Её улыбка размыта, едва ли заметна, и Чуе отчего-то кажется, что старая шаманка что-то знает, но просто не хочет рассказывать об этом. — Бабушка, ты знаешь, что мы увидели? — вмешивается в наступившую тишину Осаму, отставляя недоеденную похлёбку обратно. Взгляд Стужи становится серьёзней. Она упирает свои руки, изуродованные многочисленными шрамами — и старыми, и свежими, в свои худые и сильно выпирающие колени, попутно набирая в грудь побольше воздуха, чтобы начать рассказ. — С самого первого дня, когда волк появляется на свет, он находится в вечном поиске себя. Он растёт, познаёт, общается, учится, и делает он это всё до тех пор, пока не найдёт своё место в жизни, подаренной ему Богиней Луны, — растолковывает старая волчица, глядя куда-то перед собой. — Я посвятила всю свою жизнь изучению знаков, пониманию древнего волчьего языка, наблюдению созвездий, толкованию вещих снов и, конечно же, дорогие мои, целительству. На моих плечах лежит огромный груз из знаний и длинная вереница воспоминаний о прошлых годах, проведённых в полном одиночестве в холодной и непоколебимой Стране Туманов. Я многое повидала и о многом могу рассказать. Но я всё ещё нахожусь в поиске. — В поиске чего, бабушка? — сразу подаёт голос Дазай, нахмурившись. Стужа переводит на правнука тяжёлый взгляд: — Увидеть того, кого стремятся увидеть все волки. — Богиню Селеми́нэ, — вмешивается Одасаку, смиренно опуская глаза в пол. Накахара вздрагивает при упоминании о Богине. Он слышал и слушал множество сказок и легенд, посвящённых подвигам и похождениям Первого Волка, поселившегося на земле. Многие верят, что Селеми́нэ появилась в этом мире, когда столкнулись первобытные ураганы, неуловимые тайфуны и ледяные вихри. Смешавшись в одно целое, они превратились в девушку с огромным синим полумесяцем во лбу и тёмными вьющимися волосами, олицетворяющими собой великую Звёздную Паутину; тело её будто было соткано из множества маленьких лунных осколков, а поступь её была так же стремительна, как неуловимый мистраль. Селеми́нэ стала супругой Первому Волку и принесла ему двоих волчат: Альфу и Омегу. У Селеми́нэ была сестра, Ми́на. Поговаривают, что Ми́на — это Хранительница Беззвёздного Неба, всего лишь тень своей сестры, и является она хозяйкой тёмной стороны луны, той, которую не в силах увидеть живое существо. Ми́на питается болью и страданиями других людей, насыщаясь чужим горем и злорадствуя над их неизлечимыми болезнями. Ходят легенды, что именно она руководит смертью, управляет брошенными просто так проклятиями и заставляет ослабших духом волков впасть в ещё большее безумие. В детстве Хироцу рассказывал, что именно Ми́на, сестра Богини Луны, наслала порчу на своего младшего племянника и заставила его поднять руку на отца. Юному альфе тогда преградила путь никто иная, как его собственная мать. Все приняли жертву Селеми́нэ по-своему: кто-то склонил свои головы, отдавая ей свою веру и предаваясь обещаниями, что отныне и вовеки только она для всех — единственная и настоящая Богиня Луны, а кто-то, наоборот, отдал свой голос в пользу Ми́ны, корыстно надеясь на божественную похвалу со стороны той. Но преклонившие свои головы перед Хранительницей Беззвёздного Неба тем самым проклинали свой род и в скором времени мучительно погибали. Их души пропадали без вести, превращались в Злых Духов и продолжали бродить по земле, вселяясь в ослабевших и умирающих путников. Шли луны и века. Потерянные, изнеможённые и жаждущие умиротворения волки искали свою Богиню, дабы она подарила им вечный покой среди Звёздной Паутины. Они находили её в солнечных бликах на воде, её видели в яркой путеводной звезде, в утренней росе и в полётах зимних птиц. Селеми́нэ стала олицетворением жизни. Она стала частью каждого волка, появляющегося на свет. «Нет, никто не рождается злым. Ведь мы все несём частичку нашей Богини внутри себя; не забывайте об этом», — в голове у Чуи вспоминаются старые слова Стужи. — Вчера я задобрила Духов. Сегодня Они должны быть благосклонны к нам и сказать больше. Внутри вигвама стоит тишина; слышен только треск пламени, доносящийся от разгоревшегося костра. Шаманка неторопливо скрывается в соседнем шатре, в который ведёт тоннель из шкур, а когда возвращается, то говорит следующее: — Сейчас вам нужно отправиться к озеру Слёз ещё раз. Всем троим. Накахара переглядывается с Дазаем, а потом переводит взгляд на Одасаку. Страж уже поднялся на ноги и сейчас внимательно смотрит на старую волчицу, ожидая от неё дальнейших поручений. Та принесла в руках что-то небольшое и тёмное — в мрачном углу шатра никак не рассмотреть. — Возьмите его с собой. — Это Бараний Рог? — недоуменно интересуется Осаму, склоняя голову к плечу. Чуя хмурится, рассматривая край небольшой кости, плотно завёрнутой в шкуры. Он ни разу не видел эту вещь, и у него нет даже малейших догадок о том, чем она может служить и в каких ситуациях её используют. — Да. Рюро не доставал его с тех самых пор, как… — С тех пор, как родился Солнышко, — с осторожностью добавляет Одасаку. Чуя краем глаза замечает, как сильно красно-бурый альфа напрягается в этот момент. — Да, — тяжело проговаривает Стужа, передавая Бараний Рог в сильные руки стража. — Непроглядный Мрак запретил использовать его при родах. Ох, сколько же несчастных омег погибло из-за его прихоти в эти тяжёлые годы… Шаманка снова усаживается перед костром и подбрасывает в него новые ветки. Она что-то едва слышно напевает себе под нос и тянется за своей порцией похлёбки. Чую толкает вбок Осаму и кивает на выход. Рыжеволосый омега кивает ему в ответ, но, недолго поразмыслив, поворачивается обратно к бете, когда двое альф уже покидают шатёр. — Я хотел бы… Мой отец, он… Сын вождя было открывает рот, но потом вдруг забывает всё, что надумал сказать мгновениями ранее. Шаманка в это время отставляет в сторону миску и поднимается на ноги. Она неторопливо доходит до Солнышка и, положив ему на плечо свою костлявую руку, мягко начинает: — В сердце каждого волка есть лазейка, с помощью которой туда проникает лунный свет. А сердце Непроглядного Мрака замкнулось, отстранилось ото всех, потерялось среди беззвёздного ночного неба. Его уже не спасти, и ты должен это понимать. Он больше не осознаёт, что делает. Его разум помутнел, а сердце боле не видит лунного света, теперь там только тьма. Он отрёкся от Богини, и больше ничто не сможет направить его на истинный путь. — И что же мне делать? — отчаянно спрашивает Накахара, переступая с ноги на ногу. Уголки потрескавшихся губ Стужи медленно растягиваются в улыбке, тёплой и совсем немного грустной. — Я не в праве советовать тебе. Ты должен принять решение самостоятельно. — Какое? — безнадёжно вздыхает Солнышко, бегая глазами по тёмному шатру шаманки. — Что может волчонок вроде меня? — Ох, дорогой. Когда волков избирают Великие Духи, и слагают о них пророчества, не важно, кто ты и где ты. Важно то, что ты будешь нести у себя внутри. Это только больше путает Накахару, словно он, пытаясь выбраться из сети, барахтается в ней, но только сильнее проваливается на её дно. Рыжий опускает голову и хмурится, продолжая внемлить каждому сказанному слову старой волчицы. — Богиня не терпит нечистых, — строго произносит шаманка; её голос становится чуть громче, чем был до этого. — Когда придёт время, она сама спустится в этот мир и поможет своим избранникам искоренить настоящую Скверну. Нужно только быть к этому готовым. — Разве к этому можно быть готовым? — взволнованно шепчет Чуя, поднимая голубые глаза. Стужа лишь негромко и по-доброму смеётся. — Я уверяю тебя — ты будешь, дорогой. Ты будешь.