Одасаку разворачивает из плотных шкур большую кость и осторожно смачивает её в водах священного озера. Он аккуратно кладёт Бараний Рог на песок, а после кивает двоим волчатам лечь вокруг старой кости и коснуться её своими носами. Все трое одновременно оказываются в селении, охваченном огнём; ярким, искрящимся и смертельным. В воздух поднимаются серые клубы, глаза должны слезиться от едкого дыма, но они только сильнее округляются от развернувшейся перед ними картины. Обзор сужается до одного единственного орлиного пера, которое неспешно огибает падающий пепел, поднимается ввысь, туда, где едва проблёскивает синее небо, и растворяется в серой вышине. Потом наступает непроглядный мрак, и все трое, резко выдохнув, отрываются носами от Бараньего Рога. Волки начинают напряжённо переглядываться между собой, глупо всматриваясь в озадаченные глаза друг друга. Мысленно они пытаются зацепиться хоть за что-то, что могло бы как-нибудь подтолкнуть их к разгадке появившегося видения.
Осаму останавливает взгляд на встревоженных глазах Чуи. Два ярко-голубых неба, два кристально-чистых озера блестят и медленно осматривают окрестности Искрящегося Луга. Рыжий, чуть вздёрнув подбородок и прикрыв веки, подставляется тёплым весенним лучам полуденного солнца и позволяет им играть на его коже. Пёрышко засматривается на чужие веснушки, не сразу расслышав вопрос омеги. — Как думаешь, Одасаку уже рассказал Юи? Темноволосый альфа продолжает изучающе смотреть на едва заметные омежьи веснушки и отвечает, несильно пожав плечами: — Наверное, да. — Интересно, что он думает, — произносит Накахара, а когда слышит, как Дазай цыкает, прикладывая пальцы к виску, опускает к нему голову. — Болит? — обеспокоенно интересуется он. — Нет. Когда ты рядом — нет. Рыжий ничего не говорит какое-то время, а потом как с цепи срывается. — Ты общаешься со мной только потому, что рядом со мной у тебя не болит голова? — Что? Темноволосый приподнимается и разворачивается к сыну вождя. Альфа напряжённый и удивлённый от услышанных слов, выгибает бровь и пристально смотрит на рыжего омегу. Тот, в свою очередь, смущается от буравящего его взгляда и отворачивается в другую сторону. — Чуя. — Что? — резко буркает тот, не желая поворачиваться. — Я не знаю почему, но раньше, когда я смотрел Видения, они всегда прерывались, стоило тебе в них появиться. Накахара напрягается, но пока ничего не говорит, слушая. — Но когда мы стали общаться, такого больше не происходит. Я больше не… Осаму пробирают мурашки, и он застывает с открытым ртом. — Ты больше что? — нетерпеливо интересуется Чуя. — Я больше не слышу Их. — Голоса? Пёрышко медленно кивает, изучая траву под собой, и глубоко вздыхает, похоже, принимая действительность. Солнышко извиняется, что сильно погорячился, раздувая проблему на пустом месте, и вновь запускает руку в каштановые пряди. После заката они возвращаются в лагерь вчетвером, не спеша. Сказочник всю дорогу не замолкает, рассказывая какие-то истории из их с Лунным Сном экспедиций за травами и ягодами. Ребята смеются, внимательно слушая юного лекаря, но, едва заприметив что-то неладное у края селения, сразу ускоряют шаг. Вокруг шатра Стужи сейчас непривычное столпотворение жителей. Слышится неоднозначный гул, а в воздухе витает непонятное напряжение. Вперёд всех проталкивается Пёрышко и опускает глаза вниз. Лунный Сон и Перо Сойки взволнованно кружатся около лежащего на земле темноволосого мужчины. На лбу у того испарина, он тяжело дышит, а правой рукой конвульсивно сжимает левое запястье. Это Чёрный Туман, Акайо из рода Хима́ру. Акико распутывает его плотно завязанную на поясе оленью шкуру, дабы, видимо, прохладный ветер остудил пылающее от боли тело, а Риото смачивает в принесённой миске какие-то травы. К ним присоединяется Юи, тут же узнавая, чем он может помочь. — Что стряслось? — громко спрашивает Одасаку, обойдя Степную Бабочку и Серебряное Солнце. За стражем проворно протискивается Чуя. — Это я виноват, — скулит Ширасэ, сидящий на земле рядом с хлопочущими целителями. — Это я не заметил её. — Что? Кого? — недоумевает Небесный Зов, осматривая тяжело дышащего Чёрного Тумана. Осаму замечает, как в нескольких шагах от него мнутся на одном месте двое детей Акайо, Листочек и Капелька. Они прижимают кулачки к губам и переглядываются друг с другом. Рядом с ними стоит их не шибко взволнованный папа, Облако Боли. Белобрысый Кенто скрещивает руки на груди, то и дело озираясь по сторонам на галдящих соплеменников. Взгляд карих глаз цепляется за браслет из розовых ракушек на чужом левом запястье. — А где Стужа? — слышится тревожный голос Ледяного Града. — Она не в поселении, — сразу отвечает Риото, смачивая лоб взрослого альфы намоченным древесным мхом. Пёрышко зачем-то для себя подмечает, что голос его папы чересчур испуганный. — Змею, — подавленно говорит Ширасэ. — Она укусила Чёрного Тумана. — Да, это змеиный укус, — подтверждает Йосано, осторожно осматривая рану на запястье дрожащего Химару. — Похоже, что яд уже начал распространяться. — Рядом был Колючий Крапивник, — добавляет Орешик, немощно оглядываясь по сторонам в поисках Сакагучи. — Это он сказал, что змея была ядовитая. Дазай щурится, тоже начиная искать глазами упомянутого рыболова. Рядом стоящий Накахара следует его примеру. Но заостряют они своё внимание только на недовольно скорчившемся Эйсе, стоящим поодаль от столпотворения. Внезапный голос вождя, словно огромная громовая туча, раздаётся и застаивается над поселением, словно в ожидании проливного дождя. — Что здесь происходит? Дазай резко разворачивается и неуклюже сталкивается плечом с кем-то высоким. Волчонок медленно поднимает голову. Внимание вызывает амулет с крупным волчьим клыком на чужой шее, после чего карие глаза врезаются в узкие красные глаза напротив. Осаму изнутри прошивает молнией, и он вздрагивает. Необъяснимый запах страха бьёт в ноздри и вынуждает тело похолодеть. Красные озёра сверху смотрят равнодушно, напоминают кровь, ярко-алую, и не выражают ничего, кроме явной брезгливости. Непроглядный Мрак, презрительно хмыкая, отводит свой взгляд от волчонка и разворачивается к соплеменникам. Те запуганно склоняют головы перед Огаем и пропускают его к целителям, хлопочущим над Чёрным Туманом. Пёрышко, тут же сгорбив спину, начинает часто-часто моргать. Он, шумно выдохнув, конвульсивно прикладывает пальцы левой руки к неожиданно заболевшему виску. Темноволосый чувствует руку Накахары между своих лопаток и, глубоко дыша, медленно успокаивается. Рыжий непонимающе хмурится, внимательно осматривая правнука шаманки. — Непроглядный Мрак! — растерянно подаёт голос Акико, вставая с земли. — Чёрный Туман был укушен змеёй, я изо всех… Вождь, поправляя подол громоздкой медвежьей накидки, приподнимает подбородок и ядовито фыркает: — А, может быть, это омеги и женщины ополчились против племени и теперь пытаются отравить моих самых сильных воинов? Вздох смятения прокатывается по стоящей вокруг вождя толпе. Накахара непростительно щурится, поднимая взгляд к отцу. Губы рыжего волчонка поджимаются от обиды, а кончики пальцев дрожат от волнения. Он делает глубокий вдох, собираясь подать голос, но слышит мягкий тон Косматого Пера, подходящего со стороны палаток старейшин. — Непроглядный Мрак, но ведь и ты, и я знаем, что это невозможно. Мори разворачивается к Хироцу, который останавливается в нескольких шагах от него и опирается на крепкую деревянную палку. Вождь медленно моргает, сузив красные глаза, смотрит на старика выжидающе, словно дикий зверь перед смертельным для жертвы прыжком, а потом сомнительно говорит, поведя плечом: — Твои слова для меня не имеют никакого смысла, Рюро. Непроглядный Мрак разворачивается по направлению к своей пещере и делает пару шагов, касаясь плечом плеча Хироцу. Накахара в этот момент сжимает одну руку в кулак, а другой касается запястья Дазая. Огай пристально следит за эмоциями на печальном лице Рюро, после чего, неоднозначно фыркнув, покидает поляну. Недоумевающие жители испуганными взглядами провожают огромный волчий силуэт вождя, скрывающийся у себя на скале.***
Непонятное ощущение страха сковывает тело и разевает голодную пасть в попытке сожрать свою добычу. Узкие красные глаза всплывают из темноты и пронзают, прокалывают, впиваются в кожу словно острые лунные осколки. Телу становится непривычно жарко, всё вокруг расплывается и кажется, что почва уходит прочь из-под ног. Осаму крупно вздрагивает и распахивает веки. Мир перед ним медленно принимает свои привычные черты, превращаясь в палатку шаманки, соседнюю от основной. В воздухе витает привкус вечерней похлёбки и лечебных трав. Но он перемешивается с запахом болезни и волнения. Дазай, не спеша отходя от пережитого кошмара, смотрит в потолок палатки, увешанный кусками шкур и ловцами снов. В тишине ночи слышится только надрывное дыхание Чёрного Тумана и потрескивающий от веток костёр в соседнем шатре, куда ведёт небольшой тоннель из шкур. — Он ведь не поправится, да? — раздаётся взволнованный голос Пера Сойки. — Боюсь, что нет. Тяжёлые слова Стужи сказаны мрачно и открыто. Осаму закрепляет руки в замок на животе и принимается слушать, о чём говорят старшие. Карие глаза без интереса осматривают причудливые ловцы снов, висящие у потолка. Уставшие веки нехотя перебегают с одного пушистого пера на другое. — Ты всё ещё любишь его? — внезапно интересуется Стужа. В её голосе слышны нотки странной издёвки. Но ответа с чужой стороны не следует. Короткое безмолвие наполняет тоннель и шатры, слышится только шелест листьев, которые, наверное, принялась перебирать Стужа. — Я знаю, Акайо не был хорошим, но почему именно он? Шаманка глубоко вздыхает, шурша травами: — Знаешь, дорогой, Смерть просто забирает тех, кто ему нужен, и плевать, плохой ты или хороший. Мы продолжаем жить в любом случае. Учимся, влюбляемся, ошибаемся, падаем, но всё равно продолжаем жить. Здесь сама Богиня бессильна, дорогой мой. Осаму щурится, рассматривая ловцы снов, подрагивающие от едва проникающего внутрь ветра. Он слышал множество бабушкиных сказок об огромном чёрном волке, имя которому Смерть. Он даже верит в то, что видел его однажды собственными глазами. Глубокой зимой, под натиском колючих звёзд, когда короткие лапы утопали в снегу, шерсть ерошила ледяная метель, а детское тело дрожало от неумолимого холода. Там, среди высоких толстых сосен стоял он. Это был большой чёрный зверь, носящий на своей волчьей морде громадный олений череп. В пустых глазницах оного горели странные голубые огоньки, а хищная пасть испускала облачки пара. Зверь смотрел ровно на волчонка, словно приглашая идти следом, и исчез этот зверь тогда так же быстро, как и появился. Раздавшийся шорох шкур на входе соседнего шатра вынуждает Осаму очнуться от воспоминаний прошлого и глупо заморгать. — В чём дело? — скрипуче интересуется Стужа. Снова слышится шорох. — Ничего. Я… Я просто думал, что они вернулись. — С чего это им возвращаться спустя столько лет? — недовольно заворчала шаманка, шурша травами в очередной корзине. — Ты сам отвернулся от них, а теперь думаешь, что они возьмут вот так просто и вернутся обратно? Нет, дорогой, нет. Богиня сделала то, что ты просил, и уже не- — Она сделала это слишком поздно, — едва слышно перебивает ту Перо Сойки. — Ох-хох, всё ему не так! Поздно! В воздухе острым грузом нависает странная недосказанность. Риото молчит. Осаму предполагает, что сейчас его папа обидчиво поджимает губы, но спорить с бабушкой не решается; он явно горбится над лежащим Химару и сжимает руки в кулаки, осознавая немую беспомощность. Юнец заинтересовывается темой, над которой старшие разговаривали секундами ранее. Но те, похоже, не собираются её развивать. Слышится шорох шкур, дающий ясно понять, что Стужа покидает свою палатку. Волчонок не знает, сколько лежит в наступившей тишине и слушает треск догорающего костра. Он гуляет взглядом по границе света на шкурах, снова закрепляет руки в замок на животе и стучит большими пальцами друг об друга. Пёрышко хмурится, понимая, что, скорее всего, сегодня не заснёт. — Ри? — Акайо? Осаму слышит глухой кашель проснувшегося чёрного воина, а затем тихий шёпот Пера Сойки. — Нет, тебе нельзя вставать. — Прости меня. Волчонок напрягается, моментально переворачиваясь набок. — Что? — взволнованный Риото явно копошится на шкурах в этот момент. — За что? — За всё. Вновь слышится глухой кашель. После него внезапно наступает тишина. Она больно режет уши и вынуждает слушать неспокойный стук собственного сердца. Осаму неосознанно прижимает кулаки к губам и напряжённо всматривается в темноту перед собой. — Акайо? Тревожный голос Пера Сойки заставляет сердце Пёрышка сжаться, а брови нахмуриться. Он никогда не слышал, чтобы его папа так себя вёл, чтобы так волновался о ком-то. Ведь старший Дазай постоянно угрюмый и несговорчивый, всюду ходит тенью за Стужей, чистит вигвамные шкуры или нянчится с чужими детьми. Волчонок смутно помнит, но в детстве Риото всегда бережно с ним обращался; правда Осаму почему-то считал, что в папиной опеке он не нуждается, поэтому часто родственника своего отталкивал. Когда раздаётся первый всхлип, Пёрышко поджимает губы и переворачивается на спину, приковывая глаза к одному из ловцу снов, самому крупному. Он слушает, как надрывно плачет его папа, хмурит лоб и пристально рассматривает серое лохматое перо, едва раскачивающее из стороны в сторону. На рядом висящем плоском камушке-гальке виден отсвет языков пламени соседнего шатра. Тени от костра на шкурах растут, медленно погружая тоннель и второй вигвам во мрак. Проходит достаточно времени, когда правнук шаманки слышит странное копошение в соседней палатке. Юноша напрягается в ожидании, а через долю секунды до него начинает доноситься волчий вой; пронзительный и болезненный. И он знает, что это; слышал однажды. Осаму, сочувствующе вздыхая, поднимается с подстилки. Опустив голову, он проходит через тоннель из шкур и выходит из вигвама бабушки. Перед глазами у него вырастает небольшой волчий силуэт. Светло-бурая морда задрана кверху, а глаза, мокрые от слёз, плотно закрыты. Пёрышко молча слушает, как его папа исполняет прощальную волчью песню. Плечи, как и веки, у юного сновидца опущены, а карие глаза боятся смотреть на Перо Сойки дольше нескольких секунд. Дазай осторожно подходит к папе с правой стороны, на ходу принимая истинное обличье, и усаживается рядом, тоже задирая морду к звёздному небу. Волчонок не сразу замечает и Стужу, стоящую рядом со входом в свой шатёр, только не в волчьем облике. Она горбится, держась за поясницу, и с грустной улыбкой наблюдает за своим внуком. Через какое-то время начинают доноситься и голоса других соплеменников, проснувшихся от воя Пера Сойки. Жители Ни́са подхватывают и продолжают тоскливую песнь, восхваляя Чёрного Тумана и провожая его ввысь, к Звёздной Паутине. Когда прощальный вой прекращается, слышится только треск костра, разведённого недалеко от шаманского шатра. Пёрышко неловко мнётся на своих четырёх лапах, всё ещё не решаясь повернуться к Перу Сойки и хоть что-нибудь сказать ему. А тот до сих пор не отрывает блуждающего взгляда от ночного неба и тяжело дышит, часто смаргивая слёзы с уставших глаз. — Сын? — Что? Осаму вжимает голову в плечи, цепляясь взглядом за языки пламени в неподалёку расположенном костре. — В твоём возрасте меня тоже мучили видения. Бурый волчонок косится в сторону родителя, робко интересуясь: — А они были похожи на мои? — Полностью. — Как ты избегал Их? — Избегал? Хах, я не спал ночами, потому что мою голову разрывали чьи-то голоса. Осаму понимающе кивает и отводит взгляд обратно, продолжая слушать. — Я умолял Богиню забрать этот дар, потому что больше не выдерживал. — И она забрала, да? — шёпотом произносит волчонок. — Да, родной. Пёрышко несильно вздрагивает и наконец-то поднимает глаза к папе. Тот его никогда так не называл. — Я сделал это, потому что дорогой мне человек не принимал меня таким, с этими постоянными… видениями. В какой-то момент я действительно перестал Их слышать. Но только было уже поздно. Я стал не нужен. — Ты сейчас говоришь про Чёрного Тумана? Осаму слышит, как Риото громко проглатывает комок в горле. — Пойдём. Я хочу тебе кое-что показать. Волчонок молча поднимается с земли и следует за старшим. По дороге в соседний от шатров Стужи шатёр они идут молча и неспешно принимают человеческие обличья. Последний раз Осаму бывал в палатке папы в далёком детстве, когда ещё не знал, какой приблизительно путь уготовила ему жизнь. Внутри непривычно тепло и пахнет шалфеем. В одном из углов возвышается горстка фруктов, рядом располагается небольшая деревянная миска с водой, а на плоском камне стоит полуденная похлёбка. Осаму задирает голову и замечает очень необычные ловцы снов, развешанные по всему потолку. Пушистые орлиные и совиные перья сменяются ракушками, панцирями черепах и улиток. Темноволосый помнит, как часто слушал перед сном папины сказки, долго всматриваясь в ловцы, прежде чем уснуть. Риото размыто улыбается, смаргивая остатки слёз, и внимательно наблюдает за рассматривающим потолок сыном, сидя на медвежьих шкурах. У мужчины карие глаза и каштанового оттенка волосы с двумя прядками, неровно свисающими на лицо с обеих сторон. Когда Пёрышко наконец поворачивается к нему, он протягивает свои руки вперёд ладонями вверх и мягко произносит: — Присаживайся и бери мои руки. Волчонок делает всё в точности, как говорит ему папа. Младший Дазай скованно садится и медленно вкладывает свои руки в руки старшего, продолжая слушать. — Закрой глаза. Осаму закрывает веки и перед ним тут же начинают вырисовываться смутные картины. Кто-то спорит, кто-то смеётся, кто-то ругается. Туманные силуэты сменяют одни другими, а в конце вдруг появляется темноволосая женщина. У неё большие и проницательные голубые глаза и широкая улыбка, а обе её ладони мягко касаются щёк смотрящего, гладя кожу большими пальцами. Многочисленные бордовые и синие узоры на её руках и лице говорят о том, что она, вероятно, целительница. Осаму хмурит брови, слегка напрягаясь. Он не знает, кто эта женщина, но догадывается, что, скорее всего, это его бабушка, мать Риото.— Птичка, родной, смотри. Женщина кормит малыша какой-то густой смесью, а после до ушей доносится знакомый хриплый голос. — Прекрати баловать его, эта похлёбка совсем для маленьких. — Бросьте, мама, ничего с ним не станется. Голос дочери Стужи, адресованный шаманке, звучит со странной обидой. Видение внезапно сменяется хныканьем светло-бурого волчонка, мечущегося по взмокшей подстилке. Его мать пытается смочить ему горячий лоб травами из стоящей рядом миски. — Мама, пожалуйста, помогите ему. Голос молодой женщины невыносимо жалобный и отчаянный. Но Стужа, стоящая в углу шатра, кажется, даже не собирается вмешиваться. — Это дар. Он должен терпеть. — Но ему же больно! — не выдерживает дочь Стужи, повышая голос, и разворачивается к своей матери через плечо. — Должен быть выход! Шаманка, почему-то, опускает голову и молча покидает шатёр. Скуление маленького волчонка сменяется на гул соплеменников, а тёмный вигвам превращается в солнечную поляну. — Риото! — М-м? — Смотри, что мне братик сделал! — Это браслеты дружбы, про которые ты говорил? Пухлый и белобрысый Кенто оживлённо кивает и протягивает тому браслет. Ярко-розовые ракушки в чужой ладони превращаются в крупную корзинку с травами. В палатке темно, а детские ручки перебирают какие-то маленькие веточки, отделяя от них листья. За спиной скромно отодвигается входная шкура, и в шаманский шатёр заходит невысокий черноволосый мальчик. Он осторожно оглядывает палатку изнутри и даже не сразу подаёт голос. — Есть кто-нибудь? — Что случилось? — тут же отзывается Риото, выходя к догорающему костру. — Эй, это ведь ты внук Стужи? — Да, я. — скомкано отвечает Риото. — Привет, я Туманчик. — Я Птичка. Перед светловолосым омегой застывают эти глаза: зелёные, слегка взволнованные, но уже тогда столь гордые и воинственные. Они порывисто сменяются на ярко-голубые, более осознанные и серьёзные. Перед Риото предстаёт красивый и невысокий рыжеволосый омега, очень напоминающий Осаму Чую. Юноша этот крутит в обеих руках небольшой кулон в виде солнца и мягко произносит: — Чудесный подарок, Камушек. Названный Камушком парень беззлобно цыкает в ответ. У него приятные черты лица, небольшой шрам, пересекающий переносицу, умные жёлтые глаза и светлого оттенка волосы. Рыжий скромно делает шаг к нему и оставляет лёгкий поцелуй у него на губах. — Поздравляю со взрослым именем, Сюдзу, — подаёт голос наблюдавший за ними Риото, скромно заводя руки за спину. — Спасибо, Птичка. Крик юноши сотрясает застоявшийся в шатре воздух. На лбу выступает испарина, а по телу прокатываются мурашки от резко сменившейся перед глазами картины. Риото мечется по подстилке, скуля и сжимая руками голову. Испугавшийся Акайо, лежащий рядом, отодвигается от омеги в сторону и напряжённо хмурится. — Это какое-то проклятье. — Извини… Я не могу это контролировать. — бессвязно бормочет Риото, приоткрывая усталые веки. — Не могу это изменить… — …Ну, тогда я пошёл. — Что? — Я устал, Ри. Не хочу иметь ничего общего с шаманами. — Но… Я же люблю тебя!
Правый висок Дазая резко колет иглой, и парень цыкает, отпуская папины ладони. Отголоски видений растворяются; всё вскоре приобретает привычные оттенки. — Ты можешь спать в моём шатре, — ласково, но надрывно произносит Перо Сойки, поднимаясь со шкур. — Ты неплохо справился, отдохни, не нагружай больше голову. Растерявшийся Осаму, не отрывая пальцев от виска, было собирается поблагодарить папу, но слышит только шорох на входе. До него доносится громкий всхлип снаружи, а после топот волчьих лап по земле.***
— Оставьте меня. Я не нуждаюсь ни в ком.
— Богиня отвернулась от меня.
— Они все предатели!— Он будет изгнан с заходом солнца.
Осаму распахивает глаза, чувствуя, как неприятно колет в висках. Вдохи даются мучительно больно, и волчонок переворачивается набок, опираясь на локоть и громко откашливаясь. Тяжело дыша носом и непонимающе хмурясь, он недоуменно моргает и приходит в себя. Глупо смотря в пол вигвама какое-то время, Дазай переваривает услышанный во сне голос. Тот напоминает ему лишь тень от прошлого, будто юный сновидец заглядывал в воды озера Слёз, чтобы погрузиться в смутные воспоминания. Неясный голос не принадлежит женщине, кажется знакомым, но догадки очень расплывчатые. Пёрышко, щурясь от предположений, окидывает шатёр взглядом и потягивается руками вверх. Неторопливо покидая папину палатку, волчонок понимает, что солнце почти скрылось за горизонтом. Вечерняя прохлада приятно сковывает тело, и ноющая боль в висках понемногу отпускает. Донёсшийся до ушей приглушённый гогот соплеменников заставляет юношу посмотреть, что происходит на центральной поляне. Вокруг скалы вождя толпится немало жителей Ни́са. Все строятся полукругом вокруг двух юнцов, которые, похоже, собираются пополнять ряды воинов. На самом верху в волчьем обличии сидит Пылающий Дрозд, проводящий церемонию, под скалой расположились двое чёрных волчат — Акки и Рин, дети Чёрного Тумана, а в нескольких шагах от них заметен и их папа Облако Боли. Пёрышко не подходит ближе, наблюдая за посвящением издалека. Глашатай с гордостью продолжает свою речь. — Капелька! Отныне тебя будут звать Гейзер! Листочек! Твоё новое имя — Шелест Ветра! Носите эти имена с достоинством и честью! Будьте верны своему племени и его вождю! Да благословит вас Богиня Луны! Осаму косится на Риото, стоящего неподалёку. Тот с какой-то странной грустью и толикой сочувствия смотрит на Кенто, обнимающего своих сыновей. Темноволосый альфа окидывает взглядом остальную толпу. Он не видит среди них ни Чую, ни Одасаку, предполагая, что они, вероятно, сейчас находятся на тренировочной площадке. Ни́са внезапно взрываются похвалами. — Гейзер! Шелест Ветра! — Благослови вас Богиня Луны! Пёрышко замечает, что первым празднество покидает Перо Сойки. Волчонок недолго мнётся на одном месте, а после, сгорая от нетерпения, устремляется за ним. Дазай нагоняет старшего почти у его шатра. — Эй, пап, я… Кхм. Как ты? Явно подавленный Перо Сойки оборачивается к сыну через плечо. Он тоскливыми глазами оглядывает Пёрышко, поправляя тонкие ремни на поясе своей рубашки, а потом уголки его губ приподнимаются в еле заметной горькой улыбке. — Держусь. — Я просто хо- — Знаю, — перебивает его тот, отодвигая грузный полог вигвама. — Проходи. Теплота шатра окутывает двух волков. — Пап? — скованно проговаривает Осаму, усаживаясь на шкуры внутри палатки. — Сегодня я слышал голос. — Голос? Чей голос? — интересуется Риото, усаживаясь напротив сына. — В том-то и дело, что я не знаю, кому он принадлежит, — ведёт плечом волчонок, избегая зрительного контакта. — Я надеялся, что ты подскажешь мне, как их различать. Старший Дазай тягостно вздыхает, опуская голову. — Шаманы с таким даром, как у нас, черпают воспоминания из прикосновений. Хотя есть волки, которым достаточно взглянуть кому-то в глаза, чтобы перенять какие-то фрагменты из прошлого. Это тяжелый груз для нашей головы, поэтому всегда давай себе как следует отдохнуть. Понял? Пёрышко твёрдо кивает, покосившись на Перо Сойки. Тот продолжает, вытягивая свои руки вперёд. Темноволосый торопливо вкладывает свои руки в его и первым закрывает глаза, надеясь, что сегодня он продержится намного дольше, чем вчера. Риото едва слышно посмеивается, подавая голос. — Не спеши. Поначалу будет тяжело, но ты научишься.— Мама, может быть, во мне сидит Скверна? В голове медленно вырисовывается силуэт темноволосой женщины. Та добродушно смеётся в ответ и нежно гладит сына по плечу, разъясняя: — Малыш, Скверна — это огромное скопление тёмной энергии, живущее в раненом волчьем сердце. И она вредит всем, кроме своего носителя. — Носителя? — недоуменно спрашивает Риото. — У Скверны всегда есть носитель. И он подпитывает её очень… чёрными вещами. — Убийствами? Женщина отводит взгляд в пол вигвама, а когда снова поднимает его к сыну, то со скорбью кивает. Взгляд фокусируется на двух её длинных и светлых косах, которые быстро видоизменяются в корзину с какими-то ягодами. — Ох, вот они, ты погляди! Ни стыда, ни совести. Стужа, слегка пригнувшись, выглядывает из-за шкуры на входе своего шатра. Она скрипуче смеётся, явно за кем-то наблюдая. — Что в них такого? — тут же фыркает Риото из угла палатки, точно зная, о ком говорит его бабушка, и продолжает разбирать ягоды в корзине. — По мне так они самые обыч- — Волчье сердце не поддаётся осмыслению. Настоящую любовь видно издалека! Она ощущается в воздухе и только между двумя. Для таких нет окружающего мира. Есть только они. Сюдзу и Оки́цу… Они словно один волк. Риото хмыкает, на несколько мгновений замирая, возможно, пытаясь переварить, что сказала Стужа, очевидно, понятное только ей самой. Осаму по странному чувствует, как его папа в этот момент поджимает губы и с силой сжимает плетёную корзину в своих дрожащих руках. Темноволосый словно через эти года ощущает на себе укор и обиду своего папы. — Я так рад, что Свирепый Бык выбрал себе в глашатаи своего старшего сына. — Считаю, что из Оки́цу выйдет отличный глашатай! Непонятные волчьи голоса, возникшие в тёмном тумане воспоминаний, не спеша приобретают черты скалы вождя и поляны для собраний. На скале стоит огромный светло-бурый волк, выпятив вперёд свою косматую грудь, и о чём-то сообщает пришедшим жителям. Этого волка Осаму не знает, но догадывается, что, скорее всего, это бывший вождь Ни́са. — Ну́йам объявили нам войну! Мы должны первыми войти в Белый Лес и показать этим наглым кошачьим мордам, кто из нас всё-таки сильнее! Риото в этот момент обнимают за плечи нежные женские руки. Темноволосая бета кладёт свой острый подбородок сыну на голову и мелодично шепчет: — Всё будет хорошо, родной. Громадный силуэт бывшего вождя изменяется в более низкий, смутный и нечёткий. Слышится непривычный голос Огая, ещё молодой и невыразительный. — Мой отец мёртв. И пока мой брат находится на границе и ведёт войну, я займу его место, как глашатая племени Ни́са. По толпе, собранной под скалой вождя, проносится неоднозначный гул и подозрительный шёпот, но Огай, видимо, даже не думая выслушивать чужие претензии, скрывается в отцовской пещере. — Сюдзу? Что случилось? Повисшую в воспоминаниях тишину разрывает чей-то надрывный плач. Туман прошлого медленно изменяется в полутёмный шатер, где перед взором взволнованного Риото появляется рыжеволосый юноша. Он сидит боком на шкурах, сгорбившись и закрывая лицо ладонями. Глаза бегают по его вздрагивающему от всхлипов поджарому телу и невольно останавливаются на оформившемся животе. — Ох, я вас поздравляю, — ошарашенно, но искренне шепчет Перо Сойки. — Оки́цу, должно быть, несказанно рад. — Ещё бы он об этом знал. В мрачном углу шатра появляется вторая фигура. Голос юного омеги приятный и слащавый, но при этом совершенно бесстрастный, с нотками неясной обиды. — Что ты имеешь в виду, Гандзи? — взгляд Риото устремляется в угол, где располагается Град Иголок, на момент этих воспоминаний ещё совсем юный. — Отец-то Мори, но это явно не Оки́цу, — младший Накахара насмешливо вытягивает свои костлявые руки вперёд и показательно выгибает спину, потягиваясь, словно случившееся несказанно забавляет его. — Наверное, теперь будет легче догадаться, да?
— С Белым Лесом будет заключено перемирие! Образы Солнцеглазого и Града Иголок рассеиваются, и туман снова преобразуется в огромную скалу вождя. Огай объявляет новость о перемирии, а потом разворачивается к своему брату, стоящему между Пылающим Дроздом и Замораживающим Лучом, которые, почему-то, находятся в обличии волков. Осаму отмечает для себя, что визуально Огай и Оки́цу совсем не похожи друг на друга, хоть и являются братьями. — Вместе с этой новостью хочу заявить, что Сердце Горы будет изгнан с заходом солнца. Толпа жителей взрывается недовольством. Перед лицом застывает полное недоумения лицо старшего брата Огая, а после и его уходящий из селения силуэт. Мрак окутывает развернувшееся действо. — Мёртв. Чёткий голос Стужи разносится в темноте, и воспоминания не спеша приобретают образы родильного вигвама. Риото опускает глаза к лежащему Сюдзу, который только начал регенерировать после родов. Перо Сойки отмечает едва заметную улыбку у того на губах, язвительную, такую, которой одаривают своих обидчиков впоследствии их долгожданного поражения. Но слабая улыбка Солнцеглазого очень скоро превращается в его огромные потухшие глаза, печальные и переполненные непередаваемой обидой. Внимательный взор опять замечает чужой округлившийся живот. Рыжий сидит в самом отдалённом углу, склонив голову на свои сложенные руки, и безжизненно смотрит куда-то в подол шатра. — Мне так нравится Ледяной Град. Риото переводит тоскливый взгляд на Кенто, расположившегося около костра рядом с двумя другими молодыми омегами. — Признаешься ему? — интересуется один из тех. — Возможно, — мечтательно проговаривает Кенто, завивая прядь своих белых волос пальцем. Тусклый костёр быстро гаснет. Наступает привычная темнота, в которой очень скоро появляются незнакомые голоса. — Ты слышал, что у Певчей Синицы не было молока? — Так вот почему она не смогла помочь сыну Пылающего Дрозда… А я то думал… — Говорят, что он убьёт её! — Непроглядный Мрак? Что ты говоришь! Он, конечно, ругается на нас, но навряд ли он поднимет руку на женщину… Черная бездна превращается в уютный шатёр Стужи. Риото, помогая сортировать травы, наблюдает за маленьким волчонком в заботливых руках своей матери. — Кто тебя так напугал, Облачко? — Тот, кто пахнет страхом. Риото перестаёт тянуть улыбку и поднимает голову к красноволосому мальчику, лихорадочно хватающемуся за руки женщины. — Он просто зазнавшийся безмозглый остолоп, вот он кто. Сновидец снова улыбается после услышанных слов, но заостряет своё внимание на внезапно изменившейся в лице матери. Та вовсе не улыбается, в шутку подбадривая совсем маленького волчонка. Она бледная, как никогда, обеспокоенная и растерянная. Наступает тишина. Осаму чувствует, как напрягается сидящий перед ним папа, как начинает дышать чаще. Но темноволосый не открывает веки, надеясь, что видения продолжатся. — Мама? Мама, ты здесь? Громкий и обеспокоенный голос Пера Сойки из прошлого заставляет его сына из настоящего неловко дёрнуться. Перед Дазаем мелькают дома соплеменников, родильный вигвам, шатёр Стужи, слышится топот ног и сбивчивые вопросы, адресованные жителям. — Вы не видели Метель? По носу Пёрышку резко бьёт необъяснимый запах страха и ощущение тревоги. Сидящий напротив Риото напрягается, видения приобретают размытые оттенки, но по прежнему продолжаются. Светло-бурый волчонок покидает селение. Лапы сами несут его через лес, а нос ведёт на непонятный запах; едва уловимый, совсем не похожий на материнский, но почему-то с ним связанный. С неба падают хлопья снега, не позволяя видеть дальше вытянутых лап, но волчонок не перестаёт бежать. Почти достигнув озера Звёзд, он краем глаза замечает фигуру огромного чёрного волка, возвращающегося, скорее всего, в селение, но не придаёт этому никакого значения. Безмолвие, словно острые лунные осколки, режут слух. На берегу, едва покрывшегося льдом озера, лежит волк, чьё тело уже медленно засыпает снегом. Волчонок каменеет в нескольких шагах, боясь вдохнуть воздух, лишь бы не распознать запах. Но сухой нос втягивает запах рефлекторно, а сердце до такой степени сжимается в груди, что волчонок безвольно падает на землю, не отрывая взгляд от лежащей впереди волчицы. Он чувствует, как мгновенно скопившиеся в уголках глаз замерзающие слезинки больно колют тонкую кожу. Сновидец находит в себе силы доползти до тела и уткнуться в него лбом, понять, что коснулся плеча, и с безумным беспамятством вдохнуть родной запах молока и цветущей армерии. Из-за пролившихся слёз образы расплываются, но глаза всё равно замечают второе тело. Оно тоже принадлежит волчице, Певчей Синице, и лежит далеко в кустах, давно окутанное снежным покрывалом. Невидимая и немая мелодия страха застывает вокруг, призрачной дымкой нависая над побережьем. Риото догадывается, что такой запах оставляет после себя только один волк. А от безысходности случившегося и своей собственной никчёмности слёзы катятся градом. Волчонок разгребает снег носом и жмётся к холодной груди серо-бурой волчицы, закидывая её лапу себе на плечи. Он представляет, что сейчас она могла бы трепетно обнимать его, так нежно, как всегда, и говорить своим бархатным и завораживающим голосом, что всё ещё непременно наладится. Перо Сойки не ощущает холода, хотя давно трясётся всем телом. Под мерцанием звёзд и их болезненным натиском юнец не понимает, что ещё немного, и его с головой завалит хлопьями снега, если он не начнёт шевелиться. Но наперекор этому Риото засыпает, сливаясь с зимним пейзажем, и, похоже, даже не надеется, что кто-либо найдёт его. — Вставай, дорогой. Его с силой тянут за шкирку, вынуждая подняться на окоченевшие от мороза лапы. Он слышит голос своей бабушки, бесцеремонный и повелительный, от него сами собой наворачиваются слёзы и дрожат худые плечи. — Мама… — Нам пора идти. — Но она… — Перо Сойки. Взрослое прозвище, совсем недавно полученное, гремит в ушах Риото, как смертоносные раскаты грома. Он находит в себе силы развернуть затёкшую шею и посмотреть на свою бабушку. Белая волчица нависает над ним в ожидании, сузив свои бледные голубые глаза. Блёклый лунный свет позволяет увидеть, что на её волчьей морде нет никаких эмоций. Волчонок горбит дрожащие плечи, стараясь увидеть толику чужой печали. Он ищет в бабушкином взгляде жалость, каплю сочувствия, может скорбь, а может изумление. Но он не находит ничего. Губы Риото дрожат, глаза слезятся в новом приступе, но Стужа в этот момент холодно разворачивается и устремляется вдоль озера, в противоположную от племени сторону. Мороз иглами впивается в тело, не позволяя думать, заставляя только сильнее трястись от холода. И когда падающий снег уже начинает растворять маленький силуэт шаманки в темноте ночи, тогда Риото делает первый шаг. — Это и есть Страна Туманов? Сквозь снежный вихрь слышится взволнованный голос Риото. Лапы утопают в снегу, а до ушей доносится свист морозного ветра. Перед глазами предстают огромные вершины гор, а внизу располагаются окутанные снегом пики лесных елей. Идущий снег мешает рассмотреть развернувшийся кругом вид. — Мы только вошли в её владения, дорогой. Ты ещё не видел Семь Водопадов и Солнечное озеро. Пойдём. Осаму сосредоточенно выдыхает, крепче сжимая папины руки. Он, задерживая дыхание, с нетерпением ждёт, что Риото покажет ему, как выглядит эта хвалёная Стужей Страна Туманов, но снежный пейзаж внезапно рассеивается, и взгляд волчонка окутывает мрак. Слышатся голоса неизвестных волков. — Вы слышали? Перо Сойки вернулся со Стужей из Страны Туманов… беременный! — Неужто от отшельника? — Вот-вот! — Мне папа рассказывал, что в Стране Туманов обитают огромные и голодные волки, которые поджидают молодых омег на заснеженных склонах, чтобы… Риото из прошлого едко фыркает, слушая чужой разговор из-за полога шаманского вигвама, и кладёт руку на свой ещё не оформившийся живот. Призрачная дымка окутывает шатёр и перед глазами предстают двое: черноволосый альфа и белобрысый омега. Перо Сойки провожает свою уставшую бабушку до её шатра, а сам делает пару шагов в сторону проходящей церемонии. Похоже, что Стужа и Перо Сойки едва вернулись в поселение из своего долгого путешествия. Но Риото поражённо замирает, едва дойдя до толпы соплеменников. Он обескураженно смотрит, как Одинокая Звезда проводит церемонию соединения двух волков. Глаза в них сразу распознают Чёрного Тумана и Облако Боли. Взгляд сначала падает на здоровенный живот Кенто, а после и на его левую руку с браслетом. Белобрысый омега невзначай оборачивается и тотчас сталкивается растерянными глазами с Пером Сойки. Воспоминания рисуют в темноте худую руку, разрывающую плотную на запястье верёвку, держащую ракушки, а после видно, как некогда лучший подарок тонет в бурных водах реки Венеры. На собрании племени сновидец стреляет глазами в сторону Облака Боли и Чёрного Тумана. Он краем уха улавливает, как Непроглядный Мрак объявляет о том, что война с племенем Ну́йам окончена победой Ни́са, слышит, что Сердце Горы погиб на границе с Белым Лесом, доблестно защищая Серебристые Леса. В веренице этих жутких событий слышится, как надрывно скорбит и воет Солнцеглазый. Но вой его очень скоро сменяется его же тяжёлым и порывистым дыханием. Дымка воспоминаний вновь приобретает образы родильного вигвама. Риото мельком смотрит, как Стужа и Одинокая Звезда обтирают младенца намоченными травами, а затем опускает тяжёлый взор к Сюдзу, схватившего его за край рубашки. — Эй, Ри. — Что? Что такое? — Я хо- — Стой, не надо, не говори. Тебе нужно регенерировать. Потом ска- — Я не смогу. — Что? Не неси ерунды, всё будет хо- — Ри. Солнцеглазый перебивает Перо Сойки, тихо просит взять его за руку и наклониться ближе. Сновидец осторожно выполняет чужую просьбу. — Я должен тебе сказать.
Осаму едва дослушивает неразборчивый шёпот Солнцеглазого, открывает слипшиеся веки, вмиг понимая, к чему шла вся эта вереница воспоминаний, показанная ему папой. Голова парня сильно опухла, словно её жалило целое войско разъярённых пчёл. Внутри мгновенно начало роиться множество мыслей. Перед юным сновидцем всё ещё стоят неизвестные образы и их неясные действия, которые только предстоит обдумать и запомнить. — Спасибо. Пёрышко, бегая глазами по песчаному полу, искренне и тихо благодарит Перо Сойки, а тот с улыбкой тянется обнять сына за плечи. Волчонок, не ожидавший такой откровенности со стороны Риото, глухо охает от неожиданности, но робко приобнимает его в ответ. — Выходит… Солнышко действительно должен стать вождём… Когда Перо Сойки отстраняется, на его лице блуждает неоднозначная улыбка. Старший Дазай с интересом наблюдает как погружённый в свои мысли младший плавно поднимается со шкур и молча направляется к выходу из шатра. По носу юному сновидцу невольно ударяет прохладный вечерний воздух. Стемнело; разгорелись костры. Снаружи уже не так шумно, как было вечером. Осаму обводит селение взглядом и до его ушей сразу доносится знакомый смех. На небольших брёвнах рядом с шатром неподалёку сидят Небесный Зов, Сказочник и Солнышко. Они о чём-то оживлённо переговариваются, улыбаются и едят поджаренную на костре рыбу. В карих глазах это отпечатывается словно следы на мокром песке: смеющийся Юи, облокачивающийся на плечо Одасаку, у которого на губах застыла лёгкая улыбка, и рядом сидящий Чуя, с теплотой на них поглядывающий. На последнем карие глаза задерживаются чуть дольше, чем на других. Пёрышко смотрит, как красиво блестят голубые глаза Накахары в отсвете костра; оглядывает россыпь веснушек у того на щеках, и невзначай подмечает, как сильно он похож на Солнцеглазого. Темноволосый альфа медленно приближается ко всем и, негромко здороваясь, аккуратно садится на бревно рядом с рыжим. Чуя тут же оборачивается к Осаму и любезно предлагает новоприбывшему рыбу, но тот отказывается. — Всё в порядке? — тут же интересуется Накахара. — Вроде, — размыто отвечает правнук шаманки, от чего сын вождя напряжённо хмурится. Дазай выглядит чересчур задумчивым. — Мне страшно спать одному, — до ушей доносится испуганный голос Юи. — Из-за отца? — спрашивает Одасаку. — Да. Он сих пор не вернулся из патруля, в который пошёл с Замораживающим Лучом. — Но ведь Эйс уже вернулся, разве нет? — выгибает бровь Чуя, поворачиваясь к стражу и лекарю. — Да, — поджимает губы Юи. Он смотрит в костёр и обнимает руками колени. Четверых окутывает недолгое безмолвие, которое разбавляют только отдалённые голоса соплеменников и треск веток в костре. — Твоего отца убил Замораживающий Луч, — холодно произносит Пёрышко, нарушая тишину. Темноволосый глядит исподлобья на резвящиеся языки пламени и думает о чём-то своём. — Что? — начинает задыхаться воздухом Сказочник. — Осаму? — строго говорит Одасаку, подаваясь вперёд. Накахара щурит глаза, внимательно глядя на Дазая. — Объяснишься? — опять подаёт голос страж. — Всё ясно: Непроглядный Мрак устраняет тех, кто не согласен с его правилами. У Накахары по спине бегут мурашки. — Какими правилами? — плачет Сказочник и, тяжело дыша, придвигается ближе к Небесному Зову. Осаму, не моргая, продолжает буравить тяжёлым взглядом костёр. Чуя, слегка наклонившись, выжидающе осматривает его. В голубых глазах читается изумление и растерянность. — Не знаю, — заключает правнук шаманки и отрывается, наконец, от созерцания огня. Он переводит взгляд сначала на Одасаку, потом на Юи, после глубоко вздыхает, а затем устало опускает голову. Наступает тишина, которую прерывает громкий всхлип Сказочника. — Эй, Юи, может, ты сегодня переночуешь у Чуи? — внезапно подаёт голос Небесный Зов, приобнимая испуганного омегу за плечи. — Да, отличная мысль, — как-то быстро поднимается с бревна Накахара и кивает Хите идти за ним. — Град Иголок всё равно сегодня не ночует в шатре. Сказочник, вновь шумно всхлипывая, молча кивает в ответ, и торопится за Солнышком. Рыжеволосый омега, прежде чем уйти, оборачивается через плечо и ловит на себе взгляд карих глаз, молча его провожающих. Дазай прощается с Накахарой взглядом, после чего опять разворачивается к догорающему костру. — Не смотри на меня так. Будто у тебя тоже не было похожих мыслей, — ворчит Пёрышко, зная, что его буравят укоризненным взглядом. Но Небесный Зов ничего не отвечает. Они доедают рыбу в тишине, а затем направляются к шатру стража. Дазай напрашивается на ночлег под предлогом того, что соседняя палатка Стужи занята и спать волчонку сейчас негде. Одасаку же машет на это рукой и спокойно пропускает приятеля в свою берлогу. Он усаживается на подстилку и сообщает, что сильно устал за сегодня и собирается ложиться спать. Страж уклончиво интересуется, не хочет ли сновидец что-то с ним обсудить, на что второй отрицательно мотает головой. Осаму садится рядом с расположившимся на шкурах Одасаку и, обнимая колени и ставя на них подбородок, принимается смотреть на уже догорающий и ранее разведённый в шатре костёр. Пёрышко одним ухом слышит, как Небесный Зов переворачивается на противоположный от него бок и желает волчонку доброй ночи. Проходит некоторое время, прежде чем Дазай с уверенностью может сказать, что его друг явно уже крепко спит. Он, сверля взглядом спину Оды, долго мнётся в раздумьях. После сновидец тянет ладонь вперёд и осторожно кладёт её на широкое плечо стража. Осаму быстро закрывает глаза и сосредотачивается, хмуря лоб. Глубоко дышит, стараясь контролировать дыхание, и медленно погружается в дремоту, но не засыпает. Перед глазами начинают плавно вырисовываться картины чужого прошлого. Пёрышко видит, как красноволосый мальчик цепляется за юбку высокой темноволосой женщины и трясётся, пища, что боится волка, который пахнет страхом. Слышит, как маленький Облачко просит Косматое Перо достать Бараний Рог, что бы помочь Солнцеглазому явить на свет новую жизнь. С упоением наблюдает, как они с Хироцу лазают по горным вершинам и достают в качестве сувенира длинные орлиные перья из птичьих гнёзд. После перед взором предстаёт невысокий мальчишка с тёмными жидкими волосами и родинкой над губой. Дазай лично с Колючим Крапивником не знаком, но знает, что раньше эти двое часто общались.— Тебя сегодня не было на тренировке. Одасаку отряхивает шерсть от песка и чешет задней лапой за ухом. Анго, пребывая не в волчьем обличии, заводит руку за голову и неловко опускает взгляд. — Я был с рыболовами у реки. Мне нравится рыбалка. Туман видений рассеивается и преображается в золотистый закат. В паре шагов от Одасаку восседает Анго, сиротливо обнимая свои колени. — Знаешь… А я не хочу, — скромно произносит темноволосый рыболов. — Не хочешь быть стражем? Сакагучи молча кивает. — Но ведь твой отец мог бы помочь тебе пробиться. — Не называй его так, — недовольно отзывается Крапивник, метнув острый взгляд в сторону Зова. — Пылающий Дрозд воспитал меня, но он мне не отец. — Однако ты поддерживаешь его идеологию, — возражает красноволосый. — Не его. Непроглядного Мрака. — Но зачем? Ты ведь понимаешь, что они не правы. — Мне это не важно. Я вообще не считаю себя частью племени. — Это ещё почему? Анго с надеждой подаётся вперёд: — А ты разве не чувствуешь тоже самое? — Что именно? — Мы ведь с тобой одинаковые. Мы не часть Ни́са. Они нам никто. Одасаку делает глубокий вдох и поднимает глаза к Сакагучи. — Ещё раз скажешь при мне такое — мы перестанем общаться. Понял? Красочный золотистый пейзаж окутывает мраком. В голове мельком проносится церемония посвящения, где волчонок Колючка получает своё нынешнее прозвище Колючий Крапивник, а после перед глазами вырисовывается небольшое место за скалой вождя. — Анго, я… Я не стану, — не долго думая отвечает на чужой вопрос Небесный Зов. — Но почему? Кто они нам? Все они? — Они — моя семья, — твёрдо говорит Одасаку. — Я не стану предавать свою семью.
Осаму со свистом вдыхает носом воздух и отрывает руку от плеча стража. Он недолго смотрит на спину мирно спящего друга, а потом неаккуратно откидывается на спину, переводя взгляд в потолок. Дазай хмурится, припоминая, что говорил Ширасэ вчера. Ведь это именно Анго знал, что змея была ядовитой. Волчонок после своих смутных догадок презрительно кривится. Он отчасти понимает, почему соплеменники постоянно недовольно отзываются о детях, принесённых в племя извне. Навряд ли отшельники блещут честью и храбрыми нравами племенных волков, и уж точно навряд ли смогут быть хорошими родителями, раз всегда подкидывают своих новорождённых детёнышей в близлежащие селения. Пёрышко считает Одасаку исключением из правил, правда искренне не понимает, почему у того нет ни малейшего желания узнать, кто были его родители. Темноволосый долго рассуждает после увиденного и делает вывод, что ему стоит проветриться. Снаружи непривычно холодно. В селении уже догорели почти все разведённые костры, а и без того тёмное беззвёздное небо затягивают серые рваные тучи. Дазай устало осматривается и, на его счастье, замечает рыжеволосого юношу в нескольких шатрах от шатра Одасаку. Сновидец тотчас ускоряет шаг. — Осаму? Голубые глаза устало поблёскивают в бледном свете луны. Накахара, похоже, сильно удивлён. — Чуя, я… — М-м? — звучит довольно взволнованно. Пёрышко, собираясь с мыслями, чересчур внимательно осматривает песок под своими ногами, словно не решается начать разговор. — Мне нужно тебе кое-что рассказать.