Если бы Чуя и хотел путешествовать во времени, то утро было явно не тем периодом в сутках, когда стоило бы решаться на подобные эксперименты. Но жизнь никогда не была чем-то из разряда «справедливо», а засыпать после будильника вообще каралось проклятием всего рода до десятого колена, что честно признаться Накахару совершенно не волновало. До 7:40.
Ну да, а пару-то сегодня передвинули на 8:30.
Твою мать!
Времени не хватило бы даже на то, чтобы обматерить свою идиотскую привычку засиживаться за конспектам допоздна, не то что собраться в универ по-человечески, поэтому, наорав на чайник, который кипятился по меньшей мере час, а по подсчётам не выспавшегося студента журфака дольше чем
прости господи коллоквиум по основам религиоведения, Чуя упаковал себе в мятую одежду и, едва переставляя ноги, выполз из квартиры на неожиданно людную улицу.
Удивительно, что в это время ему встретилось такое огромное количество народа, удивительно, что он вообще выбрался из дома в такую рань, но совсем не удивительно, что в автобусе мест не было от слова «ты что дурак, кто уступит тебе место с утра пораньше», а путь до любимого учебного недоразумения был неблизкий. Оставалось лишь апатично повиснуть на поручне и молится всем существующим божествам, чтобы милейшая профессор религиоведения пропустила пару из-за какого-нибудь шаббата. И плевать, что сегодня вторник, да и сама профессор никогда не отличалась особой набожностью. Ко всеобщей иронии мерзкая женщина за шестьдесят, вещавшая о божественном провидении так, будто рухнула в детстве в чан со святой водой, а воспитала её по меньшей мере кучка заправских монахинь, была, что называется, закоренелой атеисткой. Перекрестить бы её и распять, чтоб пропуски не отмечала, грымза некрещёная.
— Девушка, вы выходите? — послышался недовольный голос за спиной. Накахара никак не отреагировал на внешний раздражитель, силясь ещё хоть немного поспать, искренне посочувствовав той, что по-видимому покидать салон не собиралась, а внимание к себе привлечь успела. Что-то несильно толкнуло его в плечо, видимо ожидая хоть какой-то реакции с его стороны. Парень невозмутимо продолжил сливаться с поручнем.
Да какая разница выхожу или нет, обойти не судьба что ли?.. Так секундочку…
— Что простите? — негромко переспросил Чуя, искренне надеясь, что ослышался, потому что у человека, что нарушил его утреннее пребывание в состоянии зомби, должна быть на то более веская причина. Для его здоровья так было бы полезнее.
— Выходите или нет? —
спокойно, Чуя, он всё ещё мог оговориться — Девушка, вы всех задерживаете, — он осёкся под убийственным взглядом и, кажется, осознал свою ошибку. Если бы этому парню не повезло ретироваться до того, как Накахара попытался бы поправить ему лицо, то одному конкретному студенту точно бы пришлось отрабатывать пропуск. День начался не очень плохо. Отвратительно.
Кофе бы сейчас не помешал.
Говорят, что нужно быть осторожным в своих желаниях. Кто придерживается этой позиции — чертовски прав. Хотел кофе — получай. Новый шерстяной кардиган спасёт только химчистка, только вот настроению уже никто не протянет руку помощи. Надежду на то, что день пройдёт чуть лучше, чем утро, можно было не задумываясь топить в хлорке. Как и того парня, что бегал по университету с открытым кофейным стаканчиком. Почему эта улыбчивая сволочь идёт с ним в одну аудиторию? Чему можно радоваться в половину девятого утра? Он хотя бы предпринимает какие-то попытки извиниться, можно подумать, ему действительно жаль. Не то чтобы это не могло не радовать, но не радовало. Шёл нахуй ты и пинал вперёд себя свои извинения.
Нахуй он, конечно, не пошёл, а вот за кафедрой лектора остановился. Ага, на полтора часа. И куда спрашивается подевалась их немолодая и не слишком верующая преподавательница. Неужели всё-таки шаббат? Ну да, а у Накахары тогда страстная пятница. Прощённое, блять, воскресение. Мог бы и поспать, раз этот кофейный зубоскал так и так не стал отмечать отсутствующих. Прощать никого Чуя не собирался, но и доспать ему не дали одногруппницы, решившие что-то бурно обсудить. Прошипев грозное «завалитесь», парень сложил испорченную кофту в аккуратный валик и лёг на парту.
Доброе утро наступило внезапно, когда он осознал, что опаздывает на следующую пару. Мстительные соседки даже и не думали его разбудить, лишь довольно скалились, наблюдая как ещё более помятый юноша залетел в аудиторию вперёд преподавателя и, уронив многострадальный предмет гардероба на пол, запнул его под скамейку и все несколько минут упущенного перерыва пытался вернуть любимую вещь обратно. Профессор уже начал лекцию, когда из-под парты донеслось тихое чертыханье, а вслед за ним появился и Чуя, досадливо потиравший ушибленную голову. В нелёгкой борьбе с партой победа была за парнем, крепко сжимавшим отвоёванный кардиган. День катился псу под хвост, Накахара стремительно летел следом.
Тот факт, что вторник по версии составителей расписания его курса был идеальным днём для пяти пар, а преподаватель философии руководствовался девизом «раньше начнём — позже закончим», не придавал этому дню плюсиков в личном рейтинге Чуи. Сегодня же лектор бил все рекорды, задерживая группу уже на двадцать три минуты, что опережало прошлую планку на целых шесть минут.
Куникида-сан, мы опоздали всего один раз. Кошмар под названием «Трактовка апейрона Анаксимандром», слава богам, был отложен ещё на неделю и беспросветно заёбанные студенты покинули аудиторию с мыслью не то что об отдыхе, а об вечном сне. Накахара же решил испить чай в компании верного приятеля, ну и того, кто по чистой случайности оказался его коллегой. Ну как сказать решил, но аргумент в виде ромашкового чая и «тащи сюда свою полудохлую тушку» оспаривать не стал.
— Ты слишком близко всё принимаешь к сердцу, — вынес вердикт Анго, а по совместительству тот самый «верный приятель». — Тебе нужно расслабиться.
— Твоё немолодое сердце не выдержит таких перегрузок, — дал знать о себе человек, что по скромному мнению Накахары с лихвой оправдывал свою фамилию. Фёдор умудрялся доставать его даже, когда они не были знакомы лично.
— Ставлю на то, что сердце, не выдержит у тебя, если ты не соизволишь снять, как ты там это называешь? Тулуп? Какой нормальный человек будет сидеть в этой твоей мохнатой шапке в помещении в плюс пятнадцать? Не в жизнь не поверю, что тебя знобит, тварь ты дрожащая, — высказался Чуя, отпивая из кружки травяной чай.
— Попрошу, не тварь дрожащая, а право на обогреватель имеющая, — возмутился Достоевский, — между прочим это твой дружок выхолодил помещение. И кто бы говорил о головных уборах.
— Шляпу мою сюда не приплетай, — сердито зашипел рыжий, — она хотя бы способна молчать, когда потребуется в отличие от людей.
— То-то ты её больше людей ценишь, — закатил глаза Фёдор.
— Можно подумать, ты тут главный гуманист, — не успокаивался Чуя, неоднозначно позыркивая на ушанку.
— Он это грамотно скрывает, — ухмыльнулся Анго, прикрываясь кружкой, безуспешно пытаясь спрятаться от праведного гнева.
— Ты нарываешься, — чашка Накахары грозно стукнулась о блюдце, а рыжий принял боевую позу, не поднимаясь с места. Сакагучи тяжко выдохнул и тихо помолился за находящийся под смертельной угрозой сервиз.
— А спорим, что ты и пары часов не выдержишь без скандалов с моими подопечными, — подливал масла в огонь едва начавшегося конфликта Достоевский.
Ох, Чуя, ты об этом ещё пожалеешь.
— На что спорим?
— На твою лучшую шляпу, Дюймовочка.
Оба самодовольно пялились на оппонента, каждый был уверен, что дело, как говорится, у него в шляпе. Однако шляпник на этом празднике жизни наблюдался в единственном числе.
— Готовь ушанку, Мышь.
***
Чуя ликовал: занятие, вопреки всем подначиваниям Фёдора, прошло на удивление гладко. Ни один из присутствующих стажёров не смог бы обвинить рыжего инструктора в грубом отношении. Накахара был мил со всеми, ни разу не повысил голоса. Его изрядно забавляло хмурое лицо его «партнёра», настроение медленно, но верно стремилось к отметке «замечательное». Эта маленькая победа над Достоевским сильно воодушевляла его, домой он надеялся приехать с идиотской ушанкой в качестве трофея, на лице сияло гордое выражение.
Что, сука, съел? Точнее выпил. Чаю. С ромашкой.
Поберёг бы сердце.
Когда последний участник их показательного мероприятия покидал кабинет, оставляя спорщиков наедине, Чуя ухмыльнулся, протягивая руки к дурацкой шапке соперника, на что тот саркастично кивнул в сторону часов и одними губами прошептал: «у тебя ещё час». Ничего не понимающий парень повернулся к Анго, который наблюдал за всем этим из дальнего угла кабинета, и тот лишь безапелляционно кивнул.
Торжество, как и следовало ожидать, было недолгим. Никогда нельзя забывать, что судьба — штука жестокая и несправедливая, и если она решила, что день будет пиздецки плохим, значит так тому и быть. Достоевский ей в этом помощник. Если уж эти двое объединятся, то день из отвратительного определённо станет отборным дерьмицом на блюдечке с не менее дерьмового цвета каёмочкой с такой неъвебенно высокой скоростью, что одногруппники Чуи, спешащие свалить с последней пары уныло помашут ручкой очевидному лидеру в этой гонке.
— Ничего не поделаешь, Чуя-кун, вы спорили на два часа, — посочувствовал приятель, хлопнув обманутого парня по плечу, и спешно удалился, бросив напоследок, — Так держать.
— Ты самая большая задница в мире, Достоевский, — оскорбился Накахара, выходя вслед за другом в надежде проветрится до такого, как вновь придётся любезничать со всяким сбродом. Как бы он не старался, но люди всё равно оставались той частью жизни, к которой он не испытывал приятных чувств. Большинство из них — сволочи. И самая главная из них его сейчас окликает.
То, что предстаёт перед его расшатанными нервами, определённо не то, что он когда-либо хотел увидеть. Фёдор стянул с головы ушанку и вызывающе шлёпнул ею себя по бедру. Чуя тысячу раз пожалел, что решил обозвать напарника именно так.
Какого чёрта ты творишь?
— Тебе всё равно никто не поверит.
Не то чтобы Накахара слыл пиздоболом, но даже его собственный мозг отказывался принимать увиденное за реальность. Вселенная что откровенно стебётся над ним сегодня? На воздух, срочно на воздух. Достоевский преспокойно поплёлся за ним, вновь водружая шапку на голову.
***
Так как в этот вечер Чуе не было стыдно никогда, но видит Бог, он держался изо всех сил.
Надо же было наткнутся на гораздо более раздражающую модификацию и без того бесячего Фёдора аккурат в разгар их спора. Ненависть к совершенно незнакомому человеку так сильно клокотала в его душе, что… Из-за этого самодовольного уёбка он лишился своей лучшей шляпы и опозорился как минимум перед тремя десятками людей. Он готов был поклясться, что никогда в жизни не видел, чтобы Достоевский так долго и громко заливался оглушительным хохотом. Почему именно вокруг него вдруг повысилась плотность действующих на нервы долбоёбов?
Кем бы ни был этот невыносимый расточитель перевязочных материалов, а он своё ещё получит. Чуя себе клянётся.
