право на любовь

Солнце пекло в этот день как-то особенно сильно. Пот в три ручья; головная боль, если ты не в тени; пустые улицы; бутылка холодного лимонада в руке и бегущий навстречу друг. Два мальчика встретились на своем любимом месте — большое дерево, что кидало тень недалеко от реки Хан. Там всегда было тихо и спокойно. Все дети как дети: гаражи, деревья, ловля голубей, тягание котов за хвосты; и только двое ни то странные, ни то особенные, ни то просто не любят всю эту излишнюю активность. Им было и вдвоем комфортно, им было и тут хорошо — не играть в войнушки или машинки, не беситься и не драться, а лежать на скромной полянке, глядеть в густую листву и думать о чем-то своём, а иногда и разговоры несвойственные для детей вести. Мальчики были очень похожи по природе своей, многие даже считали их братьями, кто-то называл близняшками, пусть у них и разница в год. И даже мысли и какую-то свою необычную странность они делили на двоих. — Чонин-а, — подал голос старший, чуть прикрывая глаза от редкого летнего ветерка, лёжа на спине, прижимая собой траву и закинув руки под голову. — А ты когда-то думал о том, зачем людям метки? — мальчишка, что задумчиво срывал травинки рядом и собирал их в маленький букетик, вопросительно смотрит на друга и улыбается сразу же, как задумывается над поставленным ему вопросом. — Конечно. А ты думал, могут ли быть метки у животных? — Хёнджин немного косится. — Ну, у всех ведь должна быть своя половинка, мне мама так говорит. — А если животные, что есть у нас, — это наши…души? — вдруг меняет настроение разговора Джин, на что Чонин лишь загадочно смотрит на лисёнка на своём запястье. — Тогда я доволен своей душой, — улыбается, искренне так, как свойственно детям. — Хён, — и натягивает маску серьезности тут же. — М? — у Хенджина глаза все еще закрыты, а губы растянуты в лёгкой улыбке. — А когда ты мне покажешь свою метку? — Как-то потом. — Но почему не сейчас? Хоть скажи, где она! — Не скажу, — Хван улыбается хитро и все еще не открывает глаза. Младший тычет пальцем другу в бок. — Тут? — Я не скажу тебе, Чонин, — Хёнджин снова серьёзничает и встает, упираясь руками сзади, при этом глядя Яну в глаза. — Придет время — ты всё узнаешь. — А как ты думаешь, как выглядит твой соулмейт? — спрашивает Ян спустя несколько минут, глядя куда-то вдаль.

***

— Кто-то такой же красивый, как ты, — остатки далёкого прошлого вырываются из уст Хенджина. Он сидит у себя в ординаторской и не может всю эту ситуацию выкинуть из головы. Смешанные чувства создают на, казалось, уснувшей душе неприятный коктейль. Хван разглядывает ручку, как будто ему интересно, из чего она состоит, и сколько в ней вообще атомов. На душе не то чтобы пусто, там как-то… непривычно? В какой-то степени обидно, а на кого обида — никто не скажет. Обида, которую он чувствует не только за одного человека, обида, что так неприятно отзывается колкостью по всему телу, проникая в самое сознание. И почему он так реагирует — никто не скажет. Интерес? Не сказал бы. Тяга? Как-то тоже мимо. Лишь брови, сведённые на переносице, говорят об излишней задумчивости. Хван не сразу замечает, как берёт в другую руку карандаш, и теперь изучает его состав. Серый объект красиво перекатывается меж длинных пальцев, тонким грифелем периодически касаясь деревянной поверхности стола. Взгляд по-прежнему устремлён в далёкое «никуда», будоража затаившееся «ничто» в душе, в попытках не думать о «никто». Прошло чертовски много времени, Хван щурит глаза в попытках вспомнить. Сколько ему лет было? Семь? Восемь? Ребенок с чистым сознанием и душой, еще не познавшей боль. Хван откидывает голову на спинку кресла и закрывает глаза. Под веками невинный образ парнишки, что со всей своей детской наивностью ждёт. Под веками чистое небо и зелёная-зелёная листва. Под веками пение птиц и лёгкий шум реки. Под веками несбывшиеся детские мечты, похороненные под забытой на долгие годы дружбой. И Хёнджин думает, что ему не должно быть вообще до этого дела. Вот только в мозгу словно солнечные вспышки. Тут вот он снова с Чонином на той же поляне. А тут Чонин бежит к нему со своей новой собакой, которую ему подарили на день рождения. Счастливый такой. «Он когда-то переставал улыбаться?» — со вздернутыми уголками губ спрашивает себя Хёнджин. А вот ещё одна картинка, где они с семьёй Яна поехали в Пусан на море. Где-то чуть позже вспоминается грустное изображение, когда мама Хенджина сказала, что они вынуждены уехать. И ничего не в силах остановить. Расставание, слёзы — казалось, грустит даже ещё не выросший лабрадор Чонина — «прошу, останься» — «я не могу» — «но ты вернёшься?» — «я обещаю, что найду тебя». Бинго. Обещал Хёнджин — нашел Чонин. Вот только нужно ли им это теперь? Хван снова потупляет взгляд в стол, в окно, на карандаш, на стопку с историями болезней, на дверь и вспоминает про пачку сигарет в кармане. Ещё минус одна. Парень выходит на площадку теперь один, привычным движением лопает капсулу и закуривает. Дым заполняет лёгкие и это единственное, что позволяет не чувствовать себя пустым. Не чувствовать себя другим. Меж пухлых губ выходит белесая полоска, что моментально растворяется, убегая куда-то в открытое окно, и возвышается к звёздам. Хёнджин её уже не видит, но знает, что она свободна; поддаётся дуновению ветра и не зависит больше ни от чего. Хван хочет так же: раствориться. Всегда хотел, вот только раньше он до последнего желал раствориться в ком-то, а сейчас просто в воздухе. Остаться пустым следом, затерявшимся среди кислорода, о потребности в котором люди не думают. Всего лишь маленькие крупицы необходимых веществ, которые разносятся потоком крови ко всем органам и, в первую очередь, — к сердцу. Чтобы билось, чтобы жидкость гоняло, чтобы жить можно было. Любить. И Хван искренне ничего из этого не понимает. Кроме как стандартно заученных в институте химических соединений, надобность каждого из них, роль каждого из них и прочее, прочее, прочее. Хёнджин может рассказать про всё, что в организме происходит. Всё, что доказано и показано практически, но он никогда не сможет вступить в спор: любовь — химия ли это или физика. Любовь в сердце, или в мозгу, или вообще везде. Любовь отзывается приятным покалыванием в области метки, или та ею просто горит. Любовь — всего лишь шесть букв, не имеющих никакого смысла в жизни парня. Сигарета тлеет практически незаметно, и Хван тушит её о грязную поверхность пепельницы. Тушит, сгибает по полам, мнёт [прямо как жизнь его когда-то], она выпускает последние клубки дыма и окончательно гаснет [прямо как он когда-то]. Хёнджин не торопится в кабинет, он размашистыми шагами минует пустующий пост медсестёр. Проходит открытые палаты, где было занято большинство коек, казалось, одинаковыми пациентами с разными проблемами. «Кто-то такой же красивый, как ты», — повторяется в сознании. Как сирена средь спокойной ночи. Пугает, будоражит, встряхивает, но одновременно — ничего. То же самое абсолютное «ничего» внутри. И Хван искренне заебался от этого. И всё равно он слишком быстро настигает свой кабинет, не имея ни малейшего желания туда заходить, именно поэтому он скользит мимо, выходит в длинный коридор, проходит несколько корпусов, спускается на этаж ниже и — О, Хёнджин, ты снова бродишь тут? — Чан улыбается, но синяки под глазами не скрыть. — Да на месте как-то не сидится, — шатен косит взгляд в сторону. — Поспал бы хоть немного, — старший смотрит на наручные часы и искренне удивляется. — Ого, уже половина пятого. — Ну вот, ещё три часа поскитаться по отделениям и домой, — Хван как-то фальшиво чуть улыбается и по волосам рукой проводит. — В таком случае, — Крис невинно вскидывает брови, — по кофейку? — Хён, ты не пьешь кофе. — Ради приличия я составлю тебе компанию чашечкой крепкого чая, — старший смеется, и Хёнджин обращает внимание на выступившие вены на шее, а под мочкой уха таится аккуратно выведенный контур властного льва с лёгким, завораживающим, глубоким, синим свечением по краю. Хван даже задумывается, что это напоминает цвет индиго. В сердце снова болезненный укол. И он всё ещё не понимает почему так. Прошло достаточно времени, он должен привыкнуть, да и метку хёна видел не раз. Вот только чувства всегда почему-то одни и те же. Он отводит взгляд, моментально и меняется в лице, соглашаясь на третью чашку кофе за ночь. Стоило коллегам дойти до кафетерия, как из окна виднеется тонкая розоватая полоска на горизонте, — уже пять и начинается рассвет. Красивые цвета, как палитра художника, город как холст; всё это оставляет свой след в душе — Хёнджин не умеет любить, но ведь это не значит, что он не может чувствовать вообще; не значит, что он не может восхищаться восходом, хоть и, признаться, иногда он надеется, что видит его в последний раз; а с утра снова утверждает, что влюблён в солнце. Хёнджин сам до конца не может в себе разобраться. Если честно, он и сам понятия не имеет, как трактовать всё с ним происходящее. Он не кричит «это недоразумение», он не режет вены со слезами «несправедливо», он не живёт как ни в чем не бывало с мыслями «пустяки», он просто забивает каждый день работой, до конца не разобравшись, что хочет, что ему нужно, и как вообще продолжать это житейское существование. Он запутан в себе среди миллиарда цветных ниток, что идут из ниоткуда и ведут в никуда. И парень обещает себе в этом всем разобраться. Ну, а пока просто любуется завораживающим рассветом. «Красиво», — думает кратко и отпивает кофе.