***
Джисон заходит в палату первым и тяжело вздыхает, когда замечает отсутствие друга. Минхо следует за ним, и Хан почти понимает, в чём дело. — Что ты ему сказал? — Ли не успевает закрыть за собой дверь, как Джи напрямую спрашивает. — Ты о чём? — светловолосый сначала делает вид, что не понимает, потому что действительно не совсем понимает. — Ты знаешь, о чём я, Чонина тут нет. Что ты ему сказал? — Минхо делает медленный вдох и такой же размеренный выдох. — Ничего особенного. — Минхо. — Что? Джисон, только не закатывай из этого скандал, пусть он хоть что-то сделает сам, — Хан устало потирает переносицу. — Почему ты не можешь просто молча поддержать меня, пока я хочу помочь ему? — Да потому что никто ему не поможет, пока он сам этого не сделает, — Ли возмущённо вскидывает руки. — Минхо, он мой друг! — Да, Джисон, а ты мой парень! И не собираюсь я с улыбкой за этим всем смотреть и делить тебя с «другом», который даже не ценит, — старший понимает, что больница — это не то место, чтобы выяснять отношения, поэтому понижает громкость своего голоса. — Я не хочу разрываться между вами, — Хан следует его примеру. — Но ты это делаешь, Джисон. Ты делишься между нами, подумай, наконец, о себе. — А ты перестань думать только о себе. — Что? — Минхо немного стопорится от сказанного. — Что услышал. Ты так сильно его терпеть не можешь? Тогда уходи. Я буду с ним до самого последнего дня, пока он не придет в себя, пока ему не станет легче. А если ты не хочешь этого, если ты думаешь, что весь такой правый, то уходи, — Джисон говорит ровно и где-то в глубине надеется на благоразумие своего парня, но тот делает вдох-выдох и говорит совсем тихо: — Хорошо, удачи. Вот только ты почему-то слепо веришь, что я враждебно настроен по отношению к Чонину, но на самом деле я просто переживаю за тебя, — и уходит, а Хан тем временем в жалких попытках старается остановить поток рвущихся наружу слёз.***
Ян возвращается в палату, чувствуя себя ещё более разбитым и брошенным. Руки обессиленно свисают, а взгляд потуплен в никуда. Хенджин отрезал всё: все детские мечты и надежды и все попытки забыть — всё в пропасть, чувства приняли прежнюю позицию. Подходя к двери с табличкой «палата №10», парня чуть ли не сбивает с ног выходящий от туда Минхо; он на секунду останавливается, смотрит в глаза, и Чонин читает там злость в перемешку с чем-то ещё, но с чем — понять не может: то ли знакомая ему до боли обида, то ли чуждая вина. Он ждёт, что Ли что-то скажет, что-то обязательно колкое, давящее или просто грубое, но вопреки всем ожиданиям — просто уходит. Брюнет понимает совершенно ясно — что-то не так, и убеждается в этом, заходя в палату и замечая Джисона, который стоит безжизненно и рассматривает листья фикуса напротив. — Вы поссорились? — Чонин нарушает тишину, думая, что его не заметили. — Все хорошо, — Джисон почти не реагирует, всё ещё глядя на растение. — Из-за меня, да? — чувство вины понемногу растекается по сосудам, обволакивая изнутри; совсем неприятно. — Нет, Чонин, все в порядке. — Хён, иди за ним… — Все хорошо, чувак, — Хан улыбается, и Чонин понимает, насколько же это ужасно, когда твой друг с фальшивой улыбкой пытается тебя убедить, что все хорошо, пока в глазах читается нечитаемое.***
Минхо не то чтобы не может принять чувства Джисона по отношению к Чонину — он попросту даже не пытался. При первой встрече ему сопутствовала жалость по отношению к этому парню, со всеми последующими — нарастающая в геометрической прогрессии неприязнь из-за: первое — неоправданной ненависти к нему; второе — бессмысленно излишних переживаний и нервотрёпки Джисона. Ветер прохладный, еле дует, но этого достаточно, чтобы шевелюра чуть в глаза полезла, а злоба приутихла. Ли поджимает губы и жмурится на несколько секунд, словно хочет от чего-то избавиться; хочет разобраться, кто прав, кто виноват; хочет помочь любимому и, честно признаться, даже его непутёвому другу. Минхо чувствует, как собственные нити мыслей и чувств смешались в непонятного цвета клубок. Он хочет его распутать, но устал распутывать чужие проблемы до того, что сейчас руки тупо падают вниз, откладывая это в долгий ящик и стараясь игнорировать навязчивую мысль, что потом может быть поздно. Отдых необходим. Но здесь же рождается мысль, затрагивающая собственное самолюбие: Джисон не устал от друга, а Минхо устал от парня — как-то не вяжется, как-то эгоистично. Совесть, сердце и напоминание в виде метки оставить в покое не дадут. На предплечье чуть еле ощутимо щипит: так всегда, когда твоему соулмейту плохо, и Минхо чувствует себя ублюдком. Он не помогает, а, наоборот, только лишь прибавляет. — Чёрт, — вырывается несдержанное, и рука тянется в карман за телефоном, тут же набирая знакомый номер. — Да? — низкий бас на другом конце трубки кажется несколько удивлённым. — Привет, ты занят? Феликс встречает в кофейне на углу. Минхо изрядно удивляется, когда видит его, не спеша потягивающего зелёный чай, ведь, несмотря на безупречную пунктуальность старшего, блондин всегда умудряется прибыть на место встречи раньше. Ли не спеша подходит к столику и улыбается, когда австралиец встаёт, дабы обнять в качестве приветствия. — На тебе лица нет, — чуть басит младший, — с Джисоном поругались? — Феликс понимает всё после того, как Минхо показательно тяжело вздыхает, и они оба садятся за столик. — Дебильное чувство, когда вроде чувствуешь себя правым, а с другой стороны понимаешь, что ты идиот, — Ли старший заказывает латте с шоколадом, а потом резко останавливает официанта и просит вместо шоколадного добавить ореховый сироп: так любит Джисон. — Пф, в подобной дилемме я нахожусь двадцать четыре на семь, — Ликс делает ещё один глоток и отодвигает почти пустую чашку, заставляя собеседника задуматься, как долго он тут пробыл, — рассказывай, что случилось. Небось, из-за Чонина, да? — Это так очевидно? — Очевидней, чем ты думаешь. — Я просто не могу уже смотреть на Джисона — Чонин из него будто все соки вытягивает. Типа, вот мне плохо, пусть и остальным херово будет. — Время идёт, а Чонин не меняется, — как-то особенно тихо проговаривает блондин и начинает объясняться, как только видит вопросительный взгляд Минхо, — он всегда был избалован вниманием, так что не мудрено, что иногда он его слишком к себе привлекает. Минхо рассказывает события последних дней и свои слова к Яну. Ликс соглашается, что его друг оказался несколько грубым, а еще соглашается, что брюнет и вправду сел на шею и свесил ножки. А когда парень заканчивает рассказ, то задаёт лишь один вопрос: — То есть, тот самый легендарный Хёнджин работает там? — Да, он самый. — Знаешь, я думаю, что даже если ты и был груб, эти самые слова что-то да затронут в Чонине — он не такой уж и глупый и всё же к людям, пусть и не всегда, но прислушивается. Уверен, что они с Хёнджином решат этот вопрос, а если и нет, то хотя бы поставят точку. Тебе сейчас нужно остыть и понять Джисона. Да, я знаю, что тебе сложно принять этот факт, но ты его парень и хоти не хоти, тебе необходимо переступить через свои принципы ради него. Ты же его любишь? — Минхо смотрит прямо в глаза и среди темных оттенков его собственной радужки Феликс читает спутанность. — Люблю, — практически не медля отвечает старший. — Значит, иди к нему. Хан сам по себе очень восприимчивый, уверен, что он сейчас себя еще и из-за этого покопает, раскопает и закопает в какой-то могиле. — Тебе бы в психологи податься, — делает умозаключение Минхо. — Да брось, я просто сею любовь и солнечные лучики добра, — младший показательно раскрывает руки, и они оба срываются на уютный смех. — Ну, а как твои дела? — Минхо пробует кофе, который ему принесли несколько минут назад, и, убедившись, что тот остыл, принимается его пить. — Да вот вроде нормально, ничего нового, — Ликс по-доброму улыбается и просит еще чай. — Вообще ничего? — Минхо чуть намекает и тянет одну бровь наверх. Блондин загадочно смотрит в одну точку и инстинктивно потирает плечо. Там отдаёт особым теплом и через тонкую светлую рубашку виднеется чуть заметное изумрудное свечение. Потом смотрит в глаза и чуть качает головой — ничего. — Где же затерялся твой соулмейт? — задумчиво отпивает старший. — Ну вот, где-то носится, никак меня не найдёт, — Ликс басисто смеётся, совершенно не показывая лёгкий внутренний страх.***
Джисон дома оказывается правда критически разбитым. Он хочет спать и никого не видеть ближайшие сутки, наверное. А когда падает в кровать и перед его носом оказывается футболка Минхо, которую тот оставил утром, то появляется желание еще и деться куда-то за пределы этой квартиры. Квартиры, которую ребята решили снимать вместе через недолгое время после начала отношений. Помнится Джисону, Минхо тогда был пьяный и предложил жить вместе, когда язык у него изрядно заплетался. Это зрелище было забавным и, пусть Ли на утро не помнил добрую часть того вечера, на следующий день под давлением младшего они уже искали квартиру. Хан переворачивается на спину и закрывает лицо руками. Плакать не хочется, но обида почему-то разъедающая, а на кого — он ещё не понял. Джисон правда думал о словах Минхо и даже в некоторых моментах предельно с ним согласен, но внутреннее противоречие не даёт, просто не позволяет оставить Чонина. Оно впилось в светлую душу парня тёмными когтями, словно ястреб в добычу, и отпускать не собирается. Джисон делает вдох-выдох и собирается взять себя в руки; он берёт светлую футболку и решительно относит её в ванную, чтобы оставить в корзине для белья, но почему-то решительность теряется на полпути, и вот парень уже стоит и позорно внюхивается в родной запах. Не прошло и дня — а он уже скучает. Вскоре в дверь слышится робкий стук. Рыжеволосый дёргается и откидывает ткань в ту самую корзину, будучи на пороге между коридором и ванной, делая вид, что он сейчас не делал ничего такого. Глазка на двери нет, но чутьё подсказывает, что он знает, кто же именно это может быть. Дверь не торопится открывать, но спустя несколько минут это всё же происходит. На пороге стоит Минхо. Он смотрит виновато чуть сверху вниз и неловко улыбается. — Я тут кое-что принёс, — Ли поднимает левую руку, в которой таится огромный пакет, а в нём, в свою очередь, все самые любимые сладости младшего, — Хани, прости меня. Джисон не хочет ничего говорить, не хочет больше злиться и прогонять. Он только хочет это тепло и такой родной запах чуть ближе, чем может себе позволить. Парень кидается на шею старшего и обнимает по-особенному крепко, и тот незамедлительно обнимает в ответ — внутри у обоих волна из невообразимых чувств. — Я люблю тебя, — Ли запускает пальцы в рыжую шевелюру и прижимает к себе сильнее, — пустишь? — А фто ты купил? — Джисон немного шепелявит, потому что все ещё не хочет отдаляться ни на миллиметр. — Твои любимые молочные конфетки, — Хан все-таки чуть отстраняется и смотрит заинтересованно, — и пирожные, — Джисон немного щурится, — и шоколад с орехом. Большой. — Уговорил, — младший сдаётся и всё же отлипает от своего парня, пропуская его в квартиру. День приобретает другую атмосферу и совершенно иные чувства. По правде говоря, и Джисон, и Минхо скучали по таким беззаботным дням — когда можно просто проторчать весь день дома, есть разные снэки, смотреть фильмы и спорить о том, кто лучше — DC или Marvel и, в конце концов, долго и крепко обниматься, будто это последний раз. Такие моменты очень редки в их жизни и от того чертовски ценные. Каждый день они носятся по своим собственным делам, выходные совпадают через раз, а если это и получается, то даже тогда у них практически всегда есть какие-то планы. В такие дни Джисон даже соглашается проигнорировать своё золотое правило — никогда не есть в кровати; и верхнее одеяло почти что всё оказывается в крошках от еды. Хан тянется к тумбочке, чтобы отпить газировки, и его футболка задирается; взгляд Минхо падает на кусочек любимого тела и замечает одну деталь. — Любимый, — Ли окликает парня, когда тот возвращается в исходное положение. — Ась? — Джисон открывает ещё одну пачку чипсов и ставит ее на кровать между ними. — Что это такое? — Минхо чуть привстаёт и теперь сам приподнимает футболку младшего, чтобы лучше увидеть. — А, это я вчера ударился. — Как ты так умудрился? — Ну я шёл-шёл в комнату и немного не дошёл, — Хан пожимает плечами, а Ли закатывает глаза. — Милый, ты идиот? — с некой забавой спрашивает. — Твой любимый идиот, — Джисон расплывается в наглой улыбке. Несмотря на всё это, Минхо не нравятся подобные синяки на теле младшего — только если он ставит их сам в исключительных ситуациях. Светловолосый убирает чипсы на тумбу со своей стороны, склоняется к выступающим рёбрам и целует в области синяка, чувствуя, как мелко содрогается тело. Ли смотрит на своего парня и на нём улыбки, как и не было — лишь долгий протяжный выдох и язык, скользнувший меж губами. Минхо улыбается подобно чеширскому коту и вновь припадает к смуглой коже, дорожкой поцелуев поднимаясь выше. — Ты такой чувствительный, Джисонни, — старший снова улыбается на этот раз в самые губы и ведёт рукой по внутренней поверхности бедра, наслаждаясь теми же содроганиям, — это его эрогенная зона, он знает. Джисон не отвечает, только решительно притягивает за шею и глубоко целует. Он ненавидит эти церемонии, хочет всё и сразу. Минхо и не сопротивляется, мгновенно снимая с себя футболку. — Ах да… забыл… сказать, — Хан перебивает слова глубокими вдохами, пока чужие губы исследуют тонкую шею, — в следующий раз, — сглатывает, — сам будешь, — тяжело выдыхает, — убирать… — И наконец громко стонет, когда зубы смыкаются на соске. — Что, прости? Я не расслышал, — Ли возвращается к губам и слишком откровенно издевается. — Пошел к чёрту, — Джисон плюёт на всё и меняет позицию, быстро оказываясь сверху.***
Чонин устал лежать в постели, устал ходить по больнице, устал дышать этим воздухом, а от жизни — просто заебался, поэтому для интереса решает пройтись до соседнего крыла здания. «Всё равно делать нехер», — думает он. Пару часов назад ушёл Джисон и ещё приходила мама. Она рассказывала о том, как за ним скучает отец и что скоро сама вернётся домой, а ещё говорила, как сильно не хочет оставлять его. Чонин не знает, что думать по этому поводу, но в том, что мать обязана уехать, он уверен абсолютно точно. Ведь условия жизни, работы, времяпрепровождения сына её ничуть не порадуют, а только наоборот. На какую-то долю секунды он задумывается, что было бы неплохо съездить на родину, посмотреть, как отец, как дом родной, город. Но эти мысли быстро улетучиваются, потому что желание, как и ко всему другому, собственно, нулевое. Чонин доходит до площадки, с которой пахнет сигаретами и думает, что хочет покурить, а потом видит знакомый силуэт и снова думает о том, что не хочет существовать ни в одной из возможных интерпретаций. Ян становится рядом и держит руки в карманах, глядя куда-то вдаль из окна. Никто не заметит, что под слоем ткани он сжимает кулаки до полукруглых отметин от ногтей — раньше это всегда помогало избавиться от боли; сейчас — просто привычка. — Можно? — брюнет старается не замечать, как Хёнджин своими губами обхватывает фильтр и лишь только тихо просит сделать тягу. Хван до сих пор отказывается на него смотреть. — Тебе, вообще-то, нежелательно, — говорит он, но всё-таки протягивает сигарету. — Насрать, — Чонин затягивается, и дым почти что приятно обволакивает дыхательные пути изнутри; никотин практически моментально попадает в кровь и распускает бутоны спокойствия в организме. Хёнджин смотрит на то, как умиротворённо курит Ян, и невольно вспоминает свою первую попытку курения — смешно. — Спасибо, — сигарета возвращается обратно. — Ты очень изменился, — для чего-то констатирует факт старший, в жалких попытках развеять напряжение в атмсофере. Чонин хмыкает. — Как жизнь? — спустя пару минут спрашивает брюнет, делая повторную тягу с той же сигареты. Хенджин смотрит на него и ищет подвох, но эмоции нечитаемы, и он проваливается на этом уровне. Ян протягивает сигарету обратно, и шатен невольно опускает взгляд на такую же нечитаемую метку.flashback
— Что ты делал? — грозный отцовский голос разит по помещению, рикошетом от стен впиваясь в самый мозг. — Пап, перестань, — молодой парень старается смотреть куда угодно — только не в глаза. — Хочешь просрать свою жизнь к чертям? Самостоятельный сильно? — такая реакция отца на единичные загулы с лучшим другом — норма, поэтому остаётся лишь устало выдыхать по пути в комнату, а потом сбегать из окна. — Нашёл? — Тэхён — тот самый лучший друг — незаинтересованно разглядывает вечернее небо, когда к нему подходит Хван. — Ничего, — он поджимает губы и запрокидывает голову назад, устало потирая переносицу, — пустота, полная. Ни-че-го, — он садится на корточки и от безысходности запускает пальцы в волосы. — Эй, чувак, ты не должен сдаваться, — Тэ садится рядом, — должно же быть ещё что-то, кроме имени. — И метки, — тихо добавляет младший. — Метки? — Да, метка на запястье, — он смотрит на собственное и указывает на место, где она должна быть, — в виде лисёнка. — Всё равно должно быть что-то ещё… — Да… должно, вот только что… — Хван садится полностью на траву и смотрит вдаль, вспоминая прошлое и пытаясь придумать хоть какую-то стратегию на будущее. — Руки только не опускай. — Ни за что, только бы мать переубедила его не уезжать ещё и отсюда.