Let me take your hand, I'll make it right I swear to love you all my life Hold on, I still need you Chord Overstreet — Hold On
Чонин любит врать.
Чаще всего это что-то вроде «всё хорошо» или «я в порядке». Ещё чаще он врёт, что не будет пить или что это вот ну честно последний раз, когда его застают в туалете с неизвестным. Чонин — самый настоящий лжец. Потому что так легче — не будет лишних вопросов. Ведь- проще сказать, что всё хорошо, чем видеть обеспокоенный взгляд; сказать, что всё в порядке, чем слушать упрёки и поучения, что ты снова сделал что-то не так. А ещё проще сказать, что тебе нет до чего-либо дела и ты вообще ничего не чувствуешь, чем разбираться во всём последующем дерьме. Также Чонин соврал Хёнджину о том, что ничего не чувствует. И врёт себе сейчас в том, что ему стало легче после этого, потому что- на самом деле Чонину пиздецки плохо от собственного «я». лжец. Однако легче утверждать самому себе, убеждать свой изношенный мозг, что так точно будет лучше, для кого — вообще не понятно, главное — быть в этом уверенным. Солгать было проще, чем действительно думать и задаваться вопросами о том, почему же так; лучше, чем строить пустые и бессмысленные догадки в голове, миллиардный раз давать себе ложную надежду, а потом снова по кругу. Ведь Хёнджину он не верит, пусть Хван и не обещал, что теперь точно будет рядом — Ян в это в любом случае не верит. Он не хочет привязываться снова. И даже не подозревает, что уже связан с ним. Тяжёлая реальность подавляющим грузом на плечи и хочется забыться. Кожа впитала каждую минуту, что они были вместе, и брюнет теперь щурится от вездесущего хвановского запаха, не признаваясь себе в том, что ностальгия с былых лет заполняет его изнутри. По телевизору какая-то бессмыслица, вроде никогда не совпадающей с реальностью погоды, вроде глупых и однотипных новостей. Поэтому переключиться на музыкальный канал для фона кажется крайне уместным. Чонин думает, что пора бы прибраться в небольшой комнате и ещё привести в порядок себя после битых дней. И только стоило парню взяться за какую-то мелочь — по барабанным перепонкам с телевизора очень звонко и болезненно доносится:hold on i still want you comeback i still need you
— Да к черту, — телевизор выключается так же быстро, как и пульт летит в кровать. Квартира проветривалась три раза — а запах остался. Ещё Чонин ловит себя на мысли, что он бесится от своего же бездействия. Он должен был быть на больничном, но как смешно, что его уволили, ибо — Никому не нужны такие бездельники. И похер, работу всегда можно найти, и поэтому парень решает звонить Феликсу. Да, пусть за сегодня начинающиеся перемены нельзя назвать особо-то и удачными, но он пытается. Чонин честно старается немного распределить весь хаос своей жизни и начинает он с того, что покупает какой-то дешёвый напульсник по дороге на встречу. И как только тонкая черная ткань перекрывает узоры со шрамами, дышать становится немного легче и фальшивую улыбку натянуть немного проще. Чонин неожиданно вспоминает о своей недавней мысли перекраситься в красный и по пути обратно обещает себе обязательно зайти в парикмахерскую и потратить там свои последние деньги. Но пока что его только ждёт Ликс, как всегда, пришедший на полчаса раньше и неспеша потягивающий всем привычный латте. — Привет, дружище, — Ли улыбается сразу, встаёт и даже обнимает при встрече. Чонина это немного напрягает, потому что так Феликс делает только с ним; будто с ребёнком. — Хай, — главное непринуждённость в голосе, а ещё немного зрительного контакта, уверенное рукопожатие и образ среднестатистического человека готов. Нечего кому-то знать о том, что ты себя закопал на десять метров в глубь под землёй. Чонин меняется, значит, и выражение своих эмоций тоже нужно поменять, а в понимании Яна — это не выражать их вовсе. — Так что, говоришь, тебе работа нужна? — Феликс неуклюже плюхается обратно на диванчик — ровно на этом же месте ещё вчера сидел Джисон и ждал совета. Ликс хмыкает на эту мысль. — Да, — Чонин беззаботно берёт напиток Феликса и отпивает часть через трубочку. — Ты упоминал как-то, что было место где-то на кухне. — Ну ты и вспомнил. Это было месяц назад, а то и больше, — старший незамысловато крутит стакан одной рукой, практически не задумываясь, что сейчас рассматривает узоры на стекле. — Я, конечно, узнаю, но не обещаю, что там будет ещё свободно, ладно? — Окей, — Ян ещё раз хочет взять чужой латте, но Ликс ловко забирает свой стакан и допивает до дна. — Я куплю тебе новый, не дуйся, — басистый смех лелеет уши. — Ликс, — тихо зовёт Чонин. Старший вопросительно смотрит в глаза напротив и хмурит брови — назревает вопрос. — Как ты справляешься? Пояснений не нужно. Они оба прекрасно понимают отличия своих судеб, но так же прекрасно осознают, что оказались оба загнаны в угол. — Принял тот факт, что ничего не могу изменить, — почти флегматично пожимает плечами блондин, опуская глаза. — Нет никакого приговора, так что не стоит смелиться ставить его себе самому. — Как думаешь, можно ли быть счастливым без метки? — Чонин смотрит в глаза, возможно, с надеждой, возможно, просто с интересом — Феликс не совсем понимает. — Я не знаю, Чонин, — Ли отвечает исключительно честно, но взгляда не отводит, это Яну и нравится в друге — он никогда не врёт, в отличие от него самого. — Я думаю, что судьба в наших руках. — Что? — брюнет почти на минуту задумался, прежде чем старший продолжает говорить. — Ты о чём? — О метках. Я более, чем уверен, что какой бы у тебя ни была метка или даже если её вообще нет у человека, — это не смертельный приговор, это не знак, что ты обречён на несчастье, — Феликс говорит совершенно уверенно и после реплики лишь пожимает плечами, а потом продолжает: значит, вселенная просто не знает, кто твоя судьба, и тебе надо её самому найти; может быть, кого-то такого, как ты; может быть, кого-то ещё более особенного. Никто не знает наверняка. — А ты как думаешь, кто твоя судьба? — а ещё Чонин не привык к своему напульснику, поэтому и теребит его; в будущем, он знает, что или выбросит его, или найдёт маленькую торчащую ниточку и будет распускать, пока от ткани ничего не останется. В прочем, это мелочи и сейчас не так важно, как Феликс. — Честно? — с незамысловатой улыбкой говорит Ли, на что Ян утвердительно кивает. — Не имею ни малейшего понятия. Чонин улыбается в ответ, потому что знает, что эмоции Феликса искренние.***
Жизнь — это сплошные закономерности, и на каждую из них есть своё противоречие. Хёнджин является противоречием самому себе. В принципе, ничего нового. В какой-то момент Хёнджин достиг высшей точки своего апогея и сейчас стремительно возвращается обратно. Это делает его критически уязвимым в борьбе с собственным эго. Сигареты постепенно становились главной составляющей его жизни, начиная с того вечера, когда он первый раз попросил у Чана. Глупое, второе невыполненное обещание в его жизни — я больше никогда не возьму эту дрянь в рот. Сейчас же, вспоминая эти слова, Хвану искренне хочется смеяться, но от чего-то он не может, делая очередную затяжку. От мыслей его отвлекает вибрация телефона. Changbin: Хэй, дружище! Будет время, отпишись, у меня хорошие новости Жду встречи;) Внутри по всем органам разливается какое-то странно приятное чувство, а сигарета остаётся забытой в пепельнице, пока Хёнджин пытается переварить полученную информацию. Последние полгода, а, может, даже и больше, Со ничего не писал, вероятно, из-за работы, из-за загруженного графика, да и разница во времени тоже свою роль сыграла. Оттого парень всё-таки непринуждённо тянет лёгкую улыбку — соскучился. Hyunjin: Неужели свершилось чудо и ты обо мне вспомнил Changbin: Эх, Джинни, Джинни Не дуйся, были причины не писать Hyunjin: Надеюсь услышать эти причины уже при встрече Changbin: Надеюсь, завтра ты свободен;) Hyunjin: Что? Ты завтра уже будешь тут, а я об этом узнаю сегодня? Changbin: Вообще-то я буду сегодня поздно вечером Но это не так важно Давай завтра, в той кофейне возле универа, если её не закрыли Hyunjin: Ну… там кафе другое открыли Changbin: Главное, чтобы еда была До встречи~ Это лёгкое чувство ностальгии чуть окрыляет, и на несколько секунд Хван забывает о своих проблемах — с Чанбином всегда так. и Хёнджин никогда не даёт отчёта своим чувствам, однако всегда — действиям;всегда, но не сейчас — ведь до недавнего времени в этом просто-напросто не было необходимости. Потому что жизнь текла своим чередом обыкновенных событий, сменяющих друг друга. Всё слишком привычное, вроде исцарапанной временем пластинки, которая уже скрипит и шипит от собственной непригодности. Наверное, от неожиданности недавних событий хочется скорее встретиться с другом и поведать свою историю, прежде выслушав его. Ещё одна незапланированная вещь в жизни, но такая, на самом деле, в глубине души необходимая и желанная.***
Когда Хёнджин едет домой и когда первые капли дождя летят на лобовое стекло, словно массовое самоубийство, парень не особо задумывается о том, что через две минуты сорок секунд начнётся сильнейший ливень. И даже сплошное жидкое полотно за пределами машины не останавливает от привычной вечерней езды. И что, что опасно? И что, что даже светофоров почти не видно, а людей и подавно? Кого это волнует, когда приятный мелкий стук по крыше так умиротворяет и успокаивает? Также Хван не задумывается, что ещё через минуту тридцать секунд увидит знакомый силуэт, передвигающийся сквозь занавес, словно одинокий в море корабль. Он даже притормаживает, чтобы разглядеть, и почти незамедлительно опускает окно пассажирского сидения. — Садись, — ровным тоном проговаривает, предварительно даже не окликнув молодого человека на улице. Чонин изумительно вскидывает брови. — Садись говорю, чокнутый. Брюнет, как приговорённый, незамедлительно повинуется, ведь в машине ехать перспектива несколько лучше, чем идти пешком под дождём. Даже если брать во внимание все факты в виде Хёнджина сидящего рядом. Чонин не благодарит. И в последствии вообще предпочитает молчать. Хван включает печку в машине, потому что видит, что Ян продрог до косточек. Выглядит маленьким котёнком на соседнем сидении — а на деле измученный кот. Исцарапанная до незаживающих ран душа, отмершие клетки, уже неспособные чувствовать счастье, и всегда опущенные уголки губ. — Может… в кафе? — тихо спрашивает Хван, получая в ответ вполне невразумительный, но ожидаемый смешок. В какой-то момент ему очень сильно хочется прикоснуться к нему, и, никак не обосновывая свой поступок, Хван рукой тянется к чужой, на что младший дёргается, забирая руку. — Я же сказал, не стоит, — как-то слишком грубо и резко говорит Чонин, пронизывая насквозь взглядом. — Да я ничего и не делаю, просто… — Хёнджин запинается, потому что оправдания нет, а ещё и Ян смотрит так… с упрёком, что желание говорить вообще исчезает нечего делать. — Просто что? — попытки что-нибудь придумать рушатся сразу, как только вопрос летит снарядом высокого калибра в самый лоб. Хёнджин закатывает глаза, не сдерживаясь больше. — Ох. Окей, как хочешь. Тебя домой отвезти, или прямо тут и выйдешь? — Хван непривычен в своей грубости в ответе младшему, но что поделать, если тот заслужил. — Хм, — Чонин считает, что это маленькая победа, и, чуть ухмыльнувшись, смотрит обратно в окно. — Давай уже, вези в своё кафе. — Боже, тебе принципиально сначала потрепать нервы, а потом согласиться? — Хёнджин всё ещё не понимает и всё так же недоумевающе периодически поглядывает в, казалось бы, невинные глаза рядом. Чонин, якобы задумавшись, пожимает плечами и снова загадочно улыбается. — Ну, может быть, — и продолжает наблюдать за каплями дождя, стекающими по стеклу автомобиля. Хёнджин вздыхает, ведь- это только начало. — Что будешь? — старший садится на стул, взглядом ухватываясь за одинокое меню. — А ты что, платишь? — а Чонин, в свою очередь, обращает внимание, что в кафе довольно-таки безлюдно. Двоих переполняет неловкость и совсем немного ощущение чего-то чужого вперемешку с болезненно родным. Ян не понимает, почему хочет посмотреть в глаза напротив, а Хёнджин не может сказать, почему хочет поймать чужой взгляд и заметить в нём толику смущения. — Ну не просто же так я тебя сюда привёз, — резко отводит взгляд Хван, снова проигрывая себе, когда замечает, что два лисьих глаза собираются посмотреть на него. — А я думал можно и макдаком ограничиться, — Чонин же, в свою очередь, не изменяет своей грубости и никогда ни за что не согласится с тем, что ему нравится то, как старший возится с ним, не признаёт этого, потому что скорее всего это — правда. — Просто уже выбери что-нибудь, — Хёнджин несдержанно закатывает глаза. — А ты принципиально такой нетерпеливый? — Ян снова издевательски улыбается, он не тянет искренней улыбки, вокруг его глаз не собираются мелкие морщинки, в глазах не искрит радость. Сплошная фальшь. А потом… потом он сдаётся. — Никто и никогда в моей жизни не готовил рамён шио как твоя мама, я, пожалуй, его и возьму. — Да, это был её козырь, — резкий контраст между подколами и непринуждённой беседой кого-то бы удивила, но не их — это вполне нормально и даже слишком обыденно. — А где твои родители сейчас? — как бы невзначай бубнит с набитым ртом Ян. — В Нью-Йорке, — в ответ лишь вопросительно вздёрнутая бровь. — После того как мы переехали, родители ещё колесили по Корее, — Хёнджин пожимает плечами и продолжает: На этом не остановились и решили уехать в Европу. Я поступил, и это был повод для отказа. А после моего совершеннолетия мы в принципе не общаемся. Только вот иногда вижу новости о новом бизнес-центре в Нью-Йорке. — Ого, — Чонин с неприкрытым удивлением перестаёт есть и задумывается, что жизнь старшего не такая уж и сладкая, как ему могло показаться. — А что с твоими? Я заметил ты с ними не живёшь. — Мы через пару лет тоже переехали. Мама с папой остались там, а меня отправили в Сеул учиться. — А ты не поступал никуда? — Как-то не хотелось. — Хёнджин смотрит с сожалением. — Не надо, правда. Я сам сломался и загнал себя в эту лужу. — Все ведь можно исправить. — Хах, не смеши, ты видел в какой дыре я живу, и это безнадёжно. Мы слишком разные для того, чтобы понять друг друга.***
Хван расплачивается молча, не глядя в счёт, потому что знает цену каждого блюда здесь. Потому что это его самое любимое место, чтобы остаться одному, после ночных пустых дорог. Они уходят в давящей тишине, совершенно не подозревая, о чем говорить дальше. Притворно непринуждённая беседа заканчивается быстро. Беглой строкой Чонин в голове прогоняет: «Что же обычно люди в таких ситуациях говорят? «Как жизнь?», «Как на личном?». Не то, все не то». Ничего в голову не лезет, а реальность снова слишком ощутима на собственных плечах. Брови неосознанно сами по себе сходятся на переносице, а челюсть подрагивает от вечернего ветра. Ян ненароком вспоминает, что не перекрасился, и оставляет эту мысль на другой день. Хёнджин замечает, что дождь приутих, и они добегают до машины почти сухие. Однако стоило выехать с парковочного места, как тяжёлые капли снова затанцевали вальс на крыше автомобиля. Уличная сырость давит не только снаружи, но и изнутри. Почему-то от разговора — обыкновенного, бытового разговора — легче не стало ни разу. Почему-то воздух спёртый и воняет плесенью, может- так пахнет сгнившая душа? Огни с окон чужих домов и дорожных фонарей превращаются в мелькающий калейдоскоп возрастающих чувств, которые десятиметровыми волнами накрывают с головой, сбивают с ног, загребают в зыбучий песок на дно, отдавая кровожадным пираньям воспоминаний на растерзание. Чонин не понимает, почему сейчас снова хочет плакать — но ему нельзя. Однако сложно не заметить тихое сорвавшееся дыхание и подрагивающие кулаки. Хвану сложно не заметить убегающие глаза и несколько соленых капель подобных тем, что на лобовом стекле. Он прикусывает щеку изнутри и по появлению металлического вкуса, сомневается, что делает все правильно. Ян оборачивается, когда осознает, что самую малость, но ему удается взять над собой контроль и — как показалось ему — незаметно вытереть слёзы. Он быстро фокусирует взгляд на чужой нервозности и, как бы глупо в его голове это не звучало, он замечает, что что-то не так. Больше не в порядке, чем обычно. Сильнее выходит из-под контроля, чем мог бы.Сердце ускоряет темп, машина набирает скорость на некоторое мгновение, пока дух не захватывает страх от стрелки, бегущей дальше, указывающей на количество мелькающих перед глазами километров.
— Сбавь… скорость… — Чонин говорит робко, очень тихо и аккуратно, словно маленький ребёнок, который боится разбиться вдребезги, будучи ещё совсем малышом. Чонин не боится разбиться. Он боится никогда не узнать всей правды. И побелевшие костяшки на руках Хвана, сжимающего руль, стиснутая до скрежета зубов челюсть не могут не пугать. Ян смеет задуматься первый раз, что его это беспокоит. Хёнджин в ответ лишь резко тормозит и с несколько секунд смотрит в упор на лобовое стекло, неосознанно глядя на стекающие капли, в которых, клянётся, видит своё отражение. — Какого хера?! — младший вскрикивает, потому что скрип шин об асфальт его всё ещё выпиливает глубокую бездну испуга в голове; он хватается одной рукой за спинку своего сидения, а второй за бардачок, сидя вполоборота; смотрит перепуганно, но ответа не получает. А ещё очень сильно хочет крикнуть: «Да что блять не так?!»; хочет громко позвать по имени, но человек напротив лишь выходит из машины, глухо хлопая дверьми. Ян следует за ним. — Ты можешь объяснить, что с тобой такое? — Чонин щурится, потому что капли дождя прям на лицо, потому что челка намокает до того, что на глаза спадает, потому что на улице темно и видно в принципе уже смутно; но когда Хёнджин поворачивается к нему лицом, парень понимает, что видит достаточно ясно, чтобы понять. — Я проебался, Чонин, — тихо говорит Хван, и младший ещё раз убеждается, что видит достаточно ясно, чтобы понять, что в глазах напротив застыли слёзы. И это не дождь, нет; это не ветер, не надвигающийся туман и даже не собственные солёные капли — а самые настоящие слёзы Хёнджина, которые он видит впервые. Ян застывает на месте словно статуя. — Я сдался слишком просто, — парень машет головой, словно отказывается верить. — Понимаешь? — ещё раз обращает свой взгляд в глубину чужой души и даже не пытается вычитать там понимание, потому что знает — его не поймут; потому что уверен — его не простят; а ещё он абсолютно убеждён, что оправданий ему нет. — Я просто… — Хёнджин делает паузы и оглядывается по сторонам, надеясь найти что-то, что поможет ему сформулировать мысль. Внутри расцветает ядовитый аконит недоверия и ненависти к самому себе. — После первой попытки, — он старается ответить на все незаданные вопросы напротив, в то время как Чонину дышать становится труднее, потому что… Потому что он, кажется, понимает. — Боже, я правда хотел, Чонин! — Хван рвётся к, казалось, бездушному Яну и хватает его за плечи, снова глядя в глаза, выискивая что-то на дне чужого зрачка. — Хочешь, верь, хочешь нет. Я хотел тебя найти! — наконец-то вырывается с хвановых уст и громкой грозой оседает на чужих ушных раковинах. Чонин потупляет взгляд. — Но в результате загнал тебя в эту дыру, — руки обесиленно валятся с чужих плеч, пока Чонин пытается найти в себе силы и возможность поверить. Шум дождя остаётся единственным существующим звуком во всей вселенной, пока к нему не присоединяется стук собственного сердца, сбивающегося в кровь, пока завывающий ветер не перемещается в мозг, будоража невообразимые картинки. Он искал. Волосы по всему телу становятся дыбом, а мурашки покрывают абсолютно каждый миллиметр кожи. Он правда искал. В висках немного ноет, а пальцы холодеют от дождя, так, что сам Ян не замечает, как сжимает чужую рубашку на груди. А ещё Чонин не замечает, как смотрит в глаза напротив с разъедающими чувствами внутри, словно проглотившими кислоту. Он не сразу понимает, что дождь смывает стеклянную жидкость с его глаз и так же не соображает, что минуту назад он снял напульсник, который полностью намокает под ногами. Он лишь слышит чужое дыхание и краем глаза видит тяжело вздымающуюся грудную клетку. — Ты… что?.. — тихо, на уровне низких частот, так, чтобы никто не слышал; чтобы никто- чтобы только Хёнджин. — Прости, — в тон ему выдыхает в стоящий между ними дождь. Почему-то младший знает, что это не ложь; он резко выдыхает застоявшийся воздух в грудной клетке и всё ещё не соображает, еле удерживая себя на ногах. Задерживает дыхание, как перед погружением, закрывает глаза и полностью отдаётся леденящему прибою, с головой уходя под воду. Тонет в этом, без возможности выпутаться из смертельных водорослей, пока в черепной коробке пульсирует одна и та же фраза. И вроде уже ничего не изменить; это прошлое, которое ни к чему не привело и, вероятно, не приведёт. Однако сейчас вся вселенная Чонина сделала кувырок и стала кверху ногами. Беглые картины жизни перед глазами и песочные часы чувствами пересыпаются обратной съёмкой. И уже сейчас, когда, возможно, уже неважно, когда, возможно, не имеет значения, прошлое приобретает новый смысл, коего не имел вечность, если не больше. Прохладные капли, стекающие по коже должны охлаждать, но почему-то они не. Ян слизывает прозрачность дождя с губ и делает дрогнувший вдох, чтобы что-то сказать, но лишь брови хмурит от недостатка слов или просто полного их отсутствия. Между ними, казалось, всего-то глубокая лужа, а на деле — бесконечная пропасть, которая не сравнима ни с чем. Между ними тысячи световых лет, миллиарды миль, триста оборотов вокруг земли, и сейчас Чонин необычно полон смелости всех их сократить, ведь-между ними связь, такая аномальная, но такая необходимая
. Его пробирает мелкая-мелкая дрожь, как когда ты мёрзнешь, но еще не до последней ниточки. Его пробирает насквозь, лишь когда он глухо врезается своим взглядом в чужой, да так, что яркое эхо нескончаемым водопадом сверкает где-то в глубине ушных раковин, вызывая миллионы волн непонятно чего. Да, он совсем не понимает, что чувствовать, не понимает, что говорить и лишь поэтому еле слышно, очень робко и так доверительно, словно они в своём отдельном мире, только одними мокрыми губами — «всё хорошо». Кладёт свои руки поверх чужих влажных щек и всё ещё впитывает виноватый взгляд кофейных глаз напротив.Глаза Хёнджина всегда были особенными
Несчитанное расстояние сжигается так быстро и ощутимо — словно бенгальские огни; да так, что в результате губы соединяются в одной искрящейся под дождём точке соприкосновения. Да так, что теперь-то дрожь пронизывает до самого мозга костей. И прохладные капли, которыми небо продолжает неистово плакать, мягко перекатываются в леденящем поцелуе, словно они основная его составляющая. Все происходит так, будто всегда и должно было. Как будто они так и должны были стоять посреди улицы под дождём и только тогда Чонин себе признаётся-целоваться с Хваном — это тот самый вид искусства, который приходится ему по душе.
.