Тяжёлая железная дверь с тысячью замками даёт слабую расщелину.
— Как ты…? — Чонин уже начинает подозревать какие-то экстрасенсорные способности у Хвана и старается заглянуть в чужие глаза. Хёнджин их и не прячет, поднимает ровный взгляд и так чисто-чисто, совсем тепло и до глубины души проникновенно отвечает: — Не спрашивай, я не знаю, что это и почему оно происходит, — он говорит лишь слегка запинаясь, потому что не знает ответа и его это беспокоит, потому что почему-то именно сейчас очень важно передать всю ту толику чувств до самых маленьких частичек. — Я не знаю, почему я себя так чувствую рядом с тобой, но… у меня никогда такого не было, и поэтому да, ты особенный, Чонин. Брюнет хмыкает неоднозначно, но это звучит не как обычно, не с издёвкой и не так, словно он собирается вдруг выдать какую-то колкую шутку, а скорее от…неведения и самой маленькой частички зародившегося доверия внутри. Ян думает, мол, не стоит этому позволить случиться и нельзя давать столь тёплому и изысканному чувству расти — этакая отговорка а-ля «не наступать на прежние грабли». Но чужие губы так дурманят мозг, что он готов снова провалиться в пропасть хоть двести раз. Ступать в эти кусты крапивы, не жалея ни ног ни души, до которой их жжение добирается запросто. Он думает: «Гори всё синим пламенем, — и, — не хочу ни с чем бороться», — и просто сдаётся, слабо утопая в обнимающих его руках и путая свои пальцы в шелковистых волосах. — Не сиди больше у открытого окна, ладно? — тихо проговаривает Хёнджин, утыкаясь носом в нежную щеку, прикрыв глаза. Чонин покорно кивает. — И пей лекарства, которые у тебя на столе, — Ян ухмыляется, потому что даже не заметил, как Хёнджин их положил туда. — Окей. — Обещай, — Хван смотрит с небольшим недоверием, но на самом деле знает — парень его не ослушается, спокойно кивая. Хёнджин уходит, ведомый летучей атараксией — не такой, что пропитана скептицизмом, а лёгким безмятежным спокойствием. Таким, будто он сделал что-то очень важное, не только для кого-то, но в первые и для себя тоже.***
— Да нет же, Дэнни, сколько раз тебе ещё объяснять это! — парень раздражённо рычит в трубку, несколько привлекая внимание окружающих. — Слушай, ты там вообще-то за главного сейчас и, пожалуйста, будь добр, то, что ты там натворил, сам как-то разбирай. Чанбин грубо кладёт трубку и суёт телефон в карман, не желая его видеть ещё достаточное количество времени. Плохая, наверное, была идея — звонить напарнику по работе ради сущего интереса, всё ли у них хорошо. «Плохая, плохая это, Чанбин привычка, это твой отпуск, твой отдых и твоё время, хотя бы раз забей на работу», — брюнет бегло оглядывает улицу — туда ли он свернул — и проводит единожды рукой по волосам. Сразу за поворотом вырастает не слишком большое, но и не слишком скрытное стеклянное здание. Вся его зеркальная поверхность отражает каждый солнечный лучик и воспроизводит каждое небесное облако или тучу, проплывающую рядом. Со всматривается совсем недолго, секунды спустя поднимает свои солнцезащитные очки и незамысловато улыбается, а после ступает прямо. Он уже и почти забыл, как какое-то время назад ходил сюда в свободное время от пар (давайте будем честны — прогуливая некоторые пары) и просто поддавался забвению, напрочь абстрагировался от всего мира и закрывался в небольшой комнате с инструментами. Хван знал о маленьком хобби друга и даже несколько раз приходил сюда вместе с ним, слушая краткие наброски, которые, как он думал, не должны пылиться в шкафу медика. Автоматические двери незамедлительно пускают давнего гостя в свою роскошную музыкальную атмосферу: на стенах висят всё те же, как и раньше, диски и пластинки некогда великих знаменитостей всех времён; где-то стоят одноимённые статуэтки в виде наушников или микрофона, а в самом конце зала — напротив входа, за ресепшном — висит внушительного размера золотая пластинка; Чанбин секундно думает, что хозяин таки добился своего и получил эту награду. Где-то на задворках накатывает чувство слабой грусти — жаль, он не присутствовал. — Чанбин? — мужественный голос статного человека в стороне не заставил себя долго ждать, Со улыбается, ещё даже не глядя на источник звука — у старшего всегда чуйка на знакомых гостей. — И тебе добрый день, хён, — брюнет оборачивается, всё ещё улыбаясь и видит своего дядю, с пробившейся сединой в висках. — Наконец-то ты вернулся. Со на долю секунды чувствует себя ребёнком, готовым броситься к дяде в объятия, но здесь все взрослые люди, и поэтому он его лишь сдержанно обнимает, исключительно в качестве приветствия и уважения. — Соскучился по студии? — старший легко похлопывает по плечу и широко улыбается. — По тебе конечно же в первую очередь, — Чанбин почти смеётся, однако родственник успевает его потрепать кулаком по волосам, как раньше, держа за шею в крепком объятии, и Со начинает возмущаться. — Хён, я сейчас снова уеду! — А ты всё тот же ворчун, Чанбин. — Не надейся, что я изменился. — Пока что я хочу от тебя услышать всё в мельчайших подробностях за чашечкой кофе в моём личном кабинете, — дядя, который всегда был брюнету братом, всё ещё приобнимает за плечо и рассказывает их план общения с великим энтузиазмом и вдохновением, на что Чанбин лишь привычно по-доброму закатывает глаза.***
— Только одиннадцать утра, а я уже готов сорвать этот проклятый колокольчик и выбросить куда подальше, — Феликс злостно рычит, как только дверь в ресторанчик-кофейню открывается снова, вызывая навязчивый звон колокольчика, висящего надо входом, оповещавшего о новом клиенте. — Ликси, малыш, не будь так зол, это всего лишь я, — Минхо улыбается максимально по-доброму, так, что солнце за его плечами становится чуть ярче. — Извини, хён, просто народу с утра навалило… — Да я так и понял, — Ли небрежно кидает свою джинсовку на высокий стул напротив себя, садясь возле стойки, где находится Феликс и бубнит что-то вроде «как обычно», параллельно не отрываясь от телефона. — Ещё пять секунд, и твой телефон полетит туда же, куда и колокольчик, — только Минхо успевает поднять изумительный взгляд на басистую угрозу, как встречается с оленьими глазками и чистой воды невинностью. — Признаю, при первой встрече ты был милее… — старший таки кладёт телефон в задний карман, предварительно быстро написав возлюленному «люблб», даже не перепроверив текст. Джисон не станет придираться или обижаться, знает, если так — то Минхо занят; а на душе возникает тёплое чувство в виде мыслей о том, что даже когда у него работа или какие-либо дела, он успевает подумать о своём парне. — Вы снова что-то задумали? — не глядя, спрашивает Феликс, рефлекторно делая любимый напиток друга. — Решили устроить сегодняшней ночью сериальное родео, — Минхо незамысловато пожимает плечами, даже не задумываясь о том, как это могло прозвучать. — Обычно у вас это переходит в порно-родео. — Джисон сегодня не в настроении. — У него критические дни? — Когда ты стал таким злым? — Минхо закатывает глаза и продолжает не менять шуточного тона разговора, хотя не может не заметить опухшие глаза друга. Ли на секунду лишь задумывается спросить всё ли хорошо, но осекается практически сразу, ведь ответ очевиден, и если Феликс сам не говорит, то, вероятно, у него есть причины. — Ликс, — тихо окликает друга старший, на что блондин вопросительно смотрит в глаза. Минхо тушуется, ведь говорил подобное довольно редко, а после того как нырнул в собственные мысли несколькими минутами ранее, понял, что он хочет сказать это сейчас. — Ты же знаешь, я всегда рядом. Феликс ещё какое-то время стоит удивлённо, чуть не упустив момент того, как взбитое молоко вот-вот убежит. Он понимает, что искренность идёт от сердца и не задаётся вопросами, а только лишь испытывает тепло мелкими вибрациями на низкой частоте от самых пяток. Где-то в грудной клетке — под мышцами и рёбрами, между лёгкими — гитарные струны играют нежную мелодию на высоких нотах, вызывающих улыбку. Феликс благодарен. Благодарен каждому атому этого мира за поддержку, которую ему дают Минхо и Джисон. Они никогда не спрашивают в ненужный момент, они не копаются в чужой душе и не заглядывают в глаза, выискивая слёз, они просто есть, и редкие слова поддержки, как сейчас, порой бывают слишком кстати. Где-то на опасной грани реальности и того, чтобы просто опустить руки, одёргивают за растянутый рукав от самой пропасти. Они просто есть, и за это Ли бубнит тихое спасибо, отдавая напиток за свой счёт. Минхо улыбается и оставляет на барной стойке полную сумму с чаевыми. Феликс старается не думать. Не то чтобы он концентрирует на этом силы весь день, не совсем: поток клиентов и рабочая суматоха делают своё дело. Просто вероятность перерывов между людьми на чашечку кофе или хоть небольшая пауза, даже на ничтожные полминуты, застывают в жилах лёгким страхом и следующей за ним мыслью о том, что он заканчивается. Усталость? Эмоциональное выгорание? Депрессия? Дистимия? Может быть, да, может, что-то из этого он у себя находит, а, может, симптомы указывают на всё и сразу. Но единственное, что блондин знает точно, — он не готов. Он не готов сейчас просто сдаться, хоть и организм говорит обратное. Он не хочет быть просто слабаком, не умеющим находить хорошее в плохом и ждать, когда начнётся волна счастливых дней. «Регрессия к среднему значению» — он прочитал это лишь однажды, лет в четырнадцать, увидел какую-то психологическую книгу на полке у мамы и взял без спроса. А в шестнадцать лет, после череды неудач, Феликс поверил. Искренне, без притворства поверил, что никогда не может быть только плохое или только хорошее. Проникся до глубины души и как должное принимал все подводные камни или палки в колёса на своём пути. Он всегда улыбался и говорил Джисону, что за плохим всегда будет хорошее, что главное в мире — равновесие. Однако сейчас азарт в глазах утихает и руки предательски поддаются тремору — где же ты, хорошее? Противный колокольчик снова режет слух ближе к вечеру, а вслед за ним знакомый голос лелеет ухо. — Когда ты его уже выкинешь, хён? — Феликс смотрит на вошедшего Чонина и замирает на четыре секунды, две из них просто смотрит, а остальные две пытается задать вопрос. — Да-да, я решил что-то поменять. Ли замечает, что другу очень идёт красный и что подобные перемены ему к лицу. А ещё замечает совсем детальные изменения в самом лице — в виде слабой искорки в зрачках и слегка вздёрнутых уголков губ, а ещё обращает внимание на уверенную осанку и не может не порадоваться — но предпочитает об этом умолчать. С Чонином случаются перемены, и Ли искренне рад, что это не на поверхности, что яркие волосы — это отражение некого нового побуждения внутри, а не потому что «просто так». Невольно думает, что настал конец плохому Чонина, и так же невольно забывает о плохом своём.***
И когда солнце близится к закату, а на улице люди выбираются в кино, ресторан или просто на вечернюю прогулку, Джисон настраивает небольшой домашний кинотеатр и кидает на кровать несколько упаковок с чипсами, печеньем, ещё какой-то гадостью и не забывает бережно поставить две бутылки вина возле. А Минхо возвращается с двумя пиццами в руках и пакетом сладкого — любимого сладкого Джисона — этакий маленький сюрприз. Кто-то бы сказал, что много, кто-то бы сказал «не съем», кто-то, но не двое влюбленных, готовых на это потратить целую ночь. В одиноком окне всего дома мелькают боевики за мелодрамами, комедии за ужастиками. И пусть эти двое никогда не придут к чему-то общему в выборе сериалов или фильмов, — им, по правде говоря, до этого нет никакого дела — самое главное — начинка — таких ночей — это внимание друг друга. Это ленивые поцелуи, бесконечные обнимашки, смех и слёзы с главными героями и «надень мой свитер», когда у Джисона замерзают руки. Минхо с крошками от чипсов на футболке, обнимая любимого сзади, думает, что хочет целоваться, а Джисон с усами от вина не собирается сопротивляться чужим рукам блуждающим по его телу. И каждый раз старший замечает абсолютно ясно, что каждое его прикосновение к коже возлюбленного и каждый поцелуй на его смуглой шее будут вызывать чувства, словно впервые. Джисон аккуратно поворачивается к Хо лицом и собирается его поцеловать. Старший лишь немного хихикает и на обидчивое «ну что такое», говорит «вытри усы, малыш». — Ой, можно сказать, тебя это сильно смущает, — Хан закатывает глаза, но всё-таки вытирается рукавом. — Меня смущает только то, что ты всё ещё в одежде, — старший не отказывает себе ни на миг, припадает к чужим устам и склоняет парня в серебристую реку лунного света на кровати. Мог бы, конечно, отстраниться и посмотреть в бездонные глаза, думая «какой красивый», но не делает этого, потому что знает, что будет в них влюбляться снова и снова. Потому что целует щёки и подбородок Джисона как в последний раз, потому что прикосновениями продолжает напоминать себе «мой», пробуя тепло подушечками пальцев. Очерчивает впалый живот и сцеловывает лёгкие выдохи с чужих губ, ведёт носом по скуле и шепчет «я люблю тебя» ещё тысячу раз подряд. Джисон впитывает его, каждое слово, каждое лёгкое прикосновение, реагирует мурашками на ногах и отвечает тихим шёпотом «я тебя тоже» две тысячи раз. Хан выпрямляет ногу и случайно задевает полупустую бутылку вина, которая сразу же опрокидывается с тумбочки на кровать. Минхо смеётся, всё ещё не отрываясь от любимого тела, пока красное полусладкое пропитывает постельное белье. — Ты такой неловкий, — улыбается в губы и жмется теснее. — Это всё ты, вообще-то, — Хан смеётся и нехотя поднимает бутылку, бубня что-то о том, что надо будет поменять постельное белье и застирать матрац. Минхо на это говорит «я люблю тебя» тысяча первый раз, а Джисон отвечает ему тем же.***
И когда закатное солнце полностью уступило свой престол луне, когда река умиротворённо полностью отдалась течению и ветер наконец оставил в покое листья, — тихие шаги оставляют следы вдоль побережья из-за накатившей бессонницы. Для Чанбина это давний добрый друг, с которым в институте рука об руку и на работе верный нежеланный соратник, к которому пришлось привыкнуть, однако во время отпуска её присутствия он не желал особенно. Дыхание равномерное, и самое время предаться воспоминаниям о детстве и студенческих годах. Так легко с толикой грусти вспоминается о первых прогулах и маминой ругани, она кричала что-то вроде «ты будешь никем», и всё подобное. Со смеётся себе под нос и останавливается на мосту, глядя в безупречное лунное отражение и вслушиваясь в шепот реки, словно искусство какого-то музыканта. И так увлекается ночной атмосферой, что практически пропускает вибрацию в кармане. Ещё год назад парень бы разозлился на звонок посреди ночи, месяц — просто отключил бы телефон, неделю — проигнорировал и перезвонил утром. Но сегодня он берёт трубку, не вчитываясь в номер и почему-то даже не думая о том, кто это может быть, знает. — Икс, — утвердительно выдыхает в трубку брюнет, чувствуя некое облегчение. — Ты не спишь? — человек на другом конце трубки звучит всё ещё грустно, но не в заходящейся истерике, и это успокаивает. — Нет, — Чанбин хочет спросить, почему незнакомец сбросил трубку в прошлый раз и спросить про его самочувствие, а ещё почему-то — он никогда не ответит почему — поделиться чем-то, что беспокоит его самого. — Я, кстати, не знаю, как к тебе обращаться, — говорит басистый голос и на секунду осекается. — Если ты не… — Бин, — Со улыбается себе же и выдыхает спокойно, прикрывая глаза. — Можешь называть меня Бин. — Спасибо, — и на какое-то мгновенье повисает тишина. Чанбин поражается до глубины души — насколько ему сейчас комфортно. Он не знает этого человека и разговаривает с ним второй раз, он даже не догадывается, где он, как выглядит, кем работает, какого роста и многое другое. Но он себя чувствует до опьянения комфортно, просто молча в трубку. И пусть на губах застыло ещё миллион вопросов о незнакомце, и пусть ещё триллиард слов в голове, он знает: спешить некуда. Подозрительная, но крепкая уверенность каменной стеной его убеждает — возможность ещё будет. И брюнет задумывается, что даже пусть ночью, даже в слезах — он готов принять звонок и просто молчать. — Как ты узнал мой номер? — задаёт лишь украдкой Чанбин, облокачиваясь о парапет. — Думал, что звонил на телефон доверия, или как они там, — Бин слышит смущение и клянётся, что хочет увидеть чужую улыбку. — Не хило ты так промахнулся, — шутит Со и хочет добавить «наверное, нас свела судьба», но не находит в себе сил на это. — Ты как? — Не знаю, — честно признаётся неизвестный. — Наверное… нормально? — Это уже хорошо, а то ты меня в прошлый раз испугал. — Ты же меня не знаешь, чего тебе пугаться? — Икс смеётся, и Чанбин этому смеху выделяет отдельную ячейку в своём мозгу. — Не знаю, — Со остаётся так же честен. — Ты только не пропадай так больше. Незнакомец на это бубнит что-то вроде «это всего лишь второй наш разговор», на что брюнет повторяет просьбу. Он думает, что хочет быть рядом. Мимолётно, мгновенно, секундно, но очень значимо хочет быть рядом, брать трубку в любой момент и просто говорить, или молчать, или что угодно, просто быть. Человек на другом конце трубки выдыхает «ладно», и Чанбин улыбается маленькой победе. Он говорит о луне. Почему-то, совсем случайно, говорит о том, как красиво она отражается в реке, говорит с вдохновением, потому что выразить это больше некуда, а Икс слушает его взахлёб, отвечая, что видит ту же луну у себя за окном и немного смеётся своей нелепости, мол, «та же луна', как будто их две. Чанбин говорит, что всё хорошо, и внушает такое тёплое и лёгкое доверие. Они говорят ещё час и практически не замечают длительности разговора через два часа. И когда Чанбин возвращается домой, забывает принять душ, просто падая на кровать и продолжая говорить. И он остаётся удивлённым, ведь… как? Как можно общаться с кем-то несколько часов и ни разу не заговорить о себе, своей жизни или проблемах, или о политике, или о новостях. Как можно полчаса обсуждать южный или северный ветер и находить что-то волшебное в лучах рассвета, купающегося в море где-нибудь в Пусане. Икс говорит, что хочет его увидеть, Чанбин отвечает, что хочет его туда отвезти. Это звучит, как между прочим, но оба знают, что не просто так. «Свела судьба…» — мимолётно думает Чанбин снова и блаженно закрывает глаза с улыбкой.***
Хёнджин курит. Старой вредной привычкой затягивается у окна, глядя на город, почти пропуская вопрос в голове, почему же он решил купить на этот раз ментоловые сигареты, хотя у самого в запасе ещё пачки две ягодных. Игнорирует себя, но не может пройти мимо телефона. Он берёт его в руки, но ничего не делает, только снова затягивается и на полном вдохе задерживает дыхание лишь на секунду, после выпуская розы дыма. Не помогает. Хёнджин с горечью думает, что не может просто бездейственно держать телефон в руке. Ему приходится отложить сигарету и открыть переписку, зависая над буквами и пропуская в голове перекати-поле, вместо ответа на вопрос «что же написать». А после — после, решает действовать бездумно и пишет уже что-либо, просто «чтобы было», однако- не успевает дописать сообщение, как фитнес-браслет и вибрация телефона уведомляют о новом сообщении, которое не заставило себя долго ждать. Jeongin: Что ты там строчишь? Ян, сидя на балконе и считая звёзды, только что делал вид, что ему всё равно, когда принципиально не брал девайс. Но долго бороться со своим эго не пришлось, и в результате юный парень сдался, будучи приятно удивлённым, что кто-то думает о нём так же, как и он. Он со скрытой радостью отвечает на незаданный вопрос и практически забывает о том, что немного замёрз. Hyunjin: Эй, почему не спишь? Jeongin: Не спится мне, а ты? Hyunjin: Тоже. Бессонница. Jeongin: Понятно. Младший улыбается. Его внутреннее «я» радуется и ликует, хотя ясно дать ответ из-за чего — он не сможет. Глухо ударяется головой о стену и считает перекатывающиеся волны внутри — одна, вторая… Jeongin: Так что ты там писал? Hyunjin: Да так. У тебя всё хорошо? Хван улыбается тоже. Он бездумно садится на подоконник и забывает о сигарете, которая одиноко летит в пропасть с окна, оставшись незамеченной. Чувствует себя, правда, немного глупо, потому что… просто чувствует глупо. И улыбается он сейчас — уверен — тоже глупо. Jeongin: Эээ… насколько это может быть? Да. Наверное да. Точно и определённо ясно, что да. Впервые он может согласиться и признать, что чувствует себя умиротворённо и комфортно, за исключением холодных рук и ног, но физические ощущения Чонин предпочитает игнорировать, ведь оставлять телефон не хочется ни на единую секунду, даже для того чтобы надеть носки; даже если знает, что Хван никуда не пропадёт. Hyunjin: Хорошо Jeongin: А-а. что? Hyunjin: Ничего, просто поинтересовался. Не просто поинтересовался, нет, это точно не просто так. Он беспокоится, переживает и наверное даже заботится, и это ощущается. Чонин это чувствует тоже, пусть сейчас их разделяют километры и, возможно, ещё целые сутки впереди — это ощущается в виде тех самых волн, которые он продолжает считать. Jeongin: Что делаешь? Пятая, шестая… Hyunjin: Кофе пью. Врёт и сразу после своего сообщения вспоминает о сигарете, которую, увы, уже не вернуть. Но, дабы не быть окончательным лгуном, делает себе кофе. Jeongin: Пьёшь кофе и жалуешься, что бессонница? Hyunjin: Привычка. Jeongin: Кофе пить или по ночам не спать? Ян замечает за собой, что задаёт немного странные, может, местами глупые вопросы, но чего только не сделаешь ради того, чтобы продолжить и без того абсурдный разговор. Восьмая. Hyunjin: И то, и другое. Hyunjin: А ты что делаешь? Jeongin: На балконе сижу, одиноко на звёзды гляжу. Hyunjin: Когда это ты в поэзию успел удариться? Хван на этот раз забывает напрочь о своём кофе, который скорее останется до утра и плюхается обратно на подоконник. Jeongin: Ненавижу поэзию. Случайность вышла. Hyunjin: Иди спать лучше. Jeongin: Как грубо. Hyunjin: Тебе надо больше спать. Десятая, одиннадцатая. Jeongin: Да плевать. Hyunjin: Ты не исправим. Jeongin: Смотря, как исправлять, гляди и приручить удастся. Hyunjin: Господи… Jeongin: Можно просто Чонин:) Hyunjin: Ты спать собираешься? Jeongin: Да иду я иду, чего раскомандовался… Ян уже успевает отложить телефон, насчитав ещё две волны, как его телефон спустя минуту издаёт вибрацию. Hyunjin: Спокойной ночи~ Пятнадцатая. Чонин печатает «спокойной ночи и тебе», но засыпает прежде, чем пальцы успевают нажать отправить.Первая волна настигает Хвана.