Первозданная слава

Он перешёл последнюю черту, отступать уже – не просто позор, а безоговорочная смерть. Но Умарил не боялся: по правде сказать, эту черту он перешагнул раньше, когда позволил бунту подняться из глубин молодой горящей души – и выплеснул его на окружающих. Когда он убил мера, недостойного зваться королём, трусливого мера, мера, намеревавшегося отказаться от вызова на дуэль, брошенного королём-соседом. Своего отца. Его трусость и недальновидность могли стоить Умарилу слишком дорого: чести, будущего, города, жизни. Без отца он обойдётся, но куда ему без жизни? О, он и не думал, что предотвратил бурю – он дотянулся до её сердца и направил в нужное русло. Теперь можно расправить крылья и подчинить ветер! Буквально. Едва взяв власть, ждавшую его по праву рождения, Умарил не дал никому прийти в себя – скорее, пока они слишком отвлечены переменами! – и бросил дерзкий вызов королю, которого его отец убоялся. Умарил вызвал на дуэль Фаларела Ветровея. Как же смеялся тогда он, этот Фаларел, паря над мраморным полом своего тронного зала в окружении свиты. – Приходи, когда отрастишь перья, мальчишка! – сказал он тогда сквозь хохот. – Понимать это как отказ? Умарил улыбнулся и больше ничего не говорил. Он смотрел, как стекает улыбка с бледного лица короля, и чувствовал мрачное удовлетворение. Даже если он ещё не научился летать, как полагается, он притянет Фаларела к земле и заклюёт его там, и устроит пир на его костях. Кому, как не “взрослым” птицам, знать, как прожорливы и ненасытны неоперившиеся птенцы? Второй раз Фаларел Ветровей насмехался над ним во всеуслышание, облачённый в церемониальную броню – перья, перья и перья угадывались в узорах. Грудь он скрыл доспехом, но во взгляде сверкал неприкрытый смех – голову и лицо оставил открытыми. Тем лучше. – Я дал тебе шанс упорхнуть обратно в гнездо, птенец, не познавший истинного полёта, но ты им не воспользовался, – размеренно и громко сказал он. – Пусть же теперь весь твой город увидит, как я сломаю твои крылья и твою волю. Умарил коротко кивнул и улыбнулся, широко и ярко, перед тем, как надеть на голову шлем. Пусть он «не знал истинного полёта», он летал там, где Ветровею и не снилось, и знал то, чего Ветровей не мог знать. Он, к примеру, часто бывал на крыше храма Магнуса в ночной час. Тайное знание в его руках становилось оружием. Умарил тоже облачился в церемониал, полный, со шлемом, хоть шлемы он ненавидел. Сегодня это было необходимо. Прозвучал сигнал. Фаларел напал первым, взвившись в воздухе, и на его вытянутом лице светилась, как вытесанная в камне, насмешливая ухмылка. Умарил ушёл от удара – треск молний шёкотнул слух и нервы. Он почти достал противника электрическим хлыстом, но Фаларел двигался, как ветер, в воздухе рисуя морозные потоки и спирали. Ледяные искристые стрелы, явно скреплённые.. параличом? обузой?.. Умарил едва успел набросить огненный щит, развеял зацепившую его магию и ушёл в сторону. Его новый удар, вновь хлыст трескучих молний, сплетённый с высасыванием магии и сил, выбил из доспеха Ветровея первые искры. Умарил не чувствовал боевой ярости – только холодный расчёт, только ясная сосредоточенность. Не тратил сил, пытаясь агрессивно пробить оборону Фаларела, не попадал под умело пущенные заклятия и уловки и видел, как ухмылка сползает с вытянутого лица с каждым неудавшимся выпадом, с каждой растянутой секундой. Больше Ветровей не смеялся и не взмывал в воздух понапрасну, красуясь – понял, что его выматывают. По его бледной коже уже катился блестящий пот. Но представление затянулось. Умарил вскинул голову на долю мгновения – всё верно. Отражение Магнуса смотрело ему в глаза и слепило бы, не будь на Умариле шлема с тёмными линзами. Он сместился чуть влево, сделал обманный выпад огненными стрелами… и Фаларел ступил в нужную точку. Медлить нельзя – Ветровей двигается, как ветер. Умарил же несётся со скоростью света. То, чего Ветровей не мог знать, пришло из места, которое ему и не снилось – да и с чего бы ему снилась крыша храма Магнуса, да ещё и чужого? Откуда ему знать, что на крыше стоят линзы, которыми младшие послушники храма собирают звёздный свет? Откуда ему знать, что, стоит сейчас сдвинуть одну из них, свет сфокусируется в определённой точке? Что сейчас – в эту долю мгновения, пока он уворачивается от огня – она поворачивается, послушная магической метке и неявному движению пальцев? Сконцентрированная сила звёздного света велика – какова же сконцентрированная сила самого Магнуса? Фаларел Ветровей, в дерзости своей не надевший шлем с тёмными линзами, увидел во всей полноте. Он вскрикнул, вскинул руку к глазам, отклонился назад – и Умарил, взвившись в лучах солнца, всадил лезвие призванного меча в открывшуюся шею. Линза вернулась в прежнее положение. Свет померк. Белые камни окрасились красным. Площадь встретила его молчанием, глухим и густым настолько, что Умарил слышал грохот собственного сердца. И хлопки, поначалу одинокие. Он вскинул голову на звук. – Вы смотрите-ка, Неоперённый малец убил старого коршуна, – сказал колдун, не узнать которого было невозможно. Отмеченный меткой самого Разрушения, нарушившей идеальную симметрию лица, говорил Огненный король Хадхул. Он гостил у Фаларела, когда Умарил бросил тому вызов, и изволил посмотреть на дуэль из одного праздного интереса. Зажигать оторопевшую на миг толпу он определённо умел.