Первозданная слава

Альвелана из Фёстхолда Умарил сперва даже не признал представителем династии фёстхолдских Рилисов. Конечно, те всё же были альтмерами [и обладали характерными недостатками этой расы], но более привычными, более нормальными в поведении. Этот же вполне мог сойти за какого-нибудь Диренни: подчёркнуто вежливый, несколько боязливый, на фоне своего кузена-посла совершенно безобидный. Умарил редко верил первому впечатлению. Быстро выяснилось, что он был _очень_ дальним родичем: третий племянник второй жены брата нынешнего кинглорда Рилиса VII. Совершенно непригодный для хитросплетений алинорской политики, но любимый сын фёстхолдских дворян, мечтавший глубже изучить айлейдскую культуру. То, что он воспринимал салиачи как один единый народ с общими традициями и культурными нормами, уже о многом говорило [в основном, о присущей альтмерам ограниченности и недалёкости], но Альвелан был слишком уж любопытен: часто бывал в городе среди горожан, заглядывал во все открытые для гостей уголки дворца, что-то записывал, зарисовывал… Умарил не хотел скатываться в паранойю, но под личиной рассеянного мечтателя вполне мог скрываться хорошо подготовленный шпион, а потому за Альвеланом приглядывали. Ничего опасного в его записях и рисунках не нашли, ничего подозрительного в его действиях и перемещениях не обнаружили, однако Умарил сохранял бдительность. Ему ли не знать, как важно не доверять окружающим до конца? Отец тоже не видел ничего подозрительного, пока не упал замертво. Отдыхать от альтмерского общества Умарил предпочитал в саду. Дорогой посол вежливо отказывался от совместных прогулок, а Умарил был почти уверен, что именно он лет двадцать назад лишился чувств, впервые ознакомившись со скульптурами-из-плоти. Какой нежный. Неудивительно, что его отправили подальше от дома. Вид застывших в металле и мраморе тел одновременно успокаивал и заряжал жаждой деятельности. Правда, иногда Умарила посещало сожаление: статую первой победы, статую Фаларела Ветровея, ему создать не удалось — слишком уж опасной и напряжённой тогда была ситуация, чтобы присваивать его тело. А какая была бы скульптура… Искусством золочения меры владели с глубочайшей древности, но салиачи во многом усовершенствовали эти умения [двемеры, по слухам, умели покрывать поверхности золотом с помощью хитроумных устройств и ядовитых растворов, не используя механический труд, однако двемеры слишком отличались, чтобы причислять их достижения к общемеретическим]. Конечно, чаще создавались простые, недолговечные статуи — без позолоты, иногда даже не до конца мёртвые, — но только чтобы потешить собственную жажду крови или украсить, к примеру, праздничный стол [особенно это практиковали в срединных землях на берегах Румаре], однако подлинные шедевры, вырезанные в смерной плоти и покрытые небесным златом, порой переживали своих хозяев. Мастера-скульпторы работали в тесной связи с жрецами смерти: для того, чтобы статуя служила долго и радовала владельца, не доставляя неудобств, следовало удалить внутренности, а кости обработать. Иногда некоторые органы оставляли, чтобы после использовать в композиции. Чаще всего это было сердце. Затем мастера принимались за кожу — её они изменяли, сохраняя форму, но подменяя суть, чтобы листы золота ложились ровно и не вредили основе. Непокрытая золотом, но просто изменённая и укреплённая плоть на ощупь напоминала керамику, только прочнее. Остальное уже зависело от воображения заказчика. О, у Умарила воображение работало прекрасно! На входе в сад-лабиринт стояла совсем новая [всего десять лет] статуя, изображавшая женщину, по пояс вмурованную в резную мраморную колонну с растительным орнаментом. Руками она закрывала рёбра, видневшиеся под золочёными краями раскрытой кожи, а на длинном языке из красной яшмы и ровно по середине лба переливались ядовитой зеленцой изумруды. Лица у неё не было, один только рот — уж на что, а на лицо бывшей жены Умарил насмотрелся на две жизни вперёд. Следующей встречала композиция с несколькими мятежными рабами, двумя недами и одним мером. Слитые туловищами в одну спирально закрученную колонну, они протягивали руки — серые у недов и золотые у мера — с собственными головами. Надо отдать должное мастеру: из них получились чудесные кормушки для птиц. Эстетично и практично — любимое сочетание салиачи. Любимое сочетание Умарила. Другая скульптура, скромная, по плечи, увековечила шпиона из Мискарканда. Этот так искусно сопротивлялся аресту, что Умарил не мог не добавить его в коллекцию. На обритой, как и у всех статуй, голове лежала "корона" из его собственных золочёных пальцев с ногтями-кварцами, а вместо глаз блестели гранаты — настоящие глаза ему выкололи при жизни. На скульптурах отца Умарил не любил задерживаться, разве что глубоким вечером, когда ему хотелось поразмышлять о не самом приятном. Но статуя мятежа в Бельдабуро всегда привлекала внимание, хотел он того или нет. В полный рост она изображала предводителя восстания со вскрытой черепной коробкой, в которой виднелись [её бывший обладатель не отличался высоким ростом] зелёные и красные турмалины. В руках статуя держала фигурку сердца из сердолика, соединённого с полностью раскрытой грудной клеткой тонкими позолоченными цепочками. Умарил не знал его имени — вскоре после восстания Эльманел стёр все упоминания о мятежнике. Он и не стремился узнать. Однако Умарил не успел погрузиться в нежелательную меланхолию — почувствовал чужое присутствие в лабиринте. Миновав несколько статуй, за очередным поворотом он увидел знакомую фигуру в альтмерских одеждах. Серьги в ушах Альвелана мелодично звякнули, когда он повернул голову и поклонился. Внимательный. Слишком внимательный. И кто его пропустил? Неужто дворцовая стража расслабилась и забыла, что бывает с невнимательными и неисполнительными? — Надеюсь, я не помешал? — спросил Альвелан ровным голосом. — Ничуть, — Умарил подошёл ближе, поджав губы. — Но не так уж часто гости доходят до этого уровня лабиринта. Неудивительно, что альтмер застыл именно возле неё — от этой скульптуры, единственной такой в саду, даже Умарилу становилось немного не по себе, но он никак не решался её уничтожить — в конце концов, одна из немногих отцовских. Пусть даже такая. На постаменте из розового мрамора стояла резная ваза из розового кварца в форме цветка лотоса, а в ней — младенец, которого можно было бы принять за живого, если бы из живота не "рос" зелёный нефритовый побег. От отца рождались только девочки. У Умарила было три старших единокровных сестры. А могло быть четыре. Первая жена Эльманела так и не оправилась, да и какая женщина смогла бы пережить убийство едва родившегося ребёнка? Потом отец жалел — в детстве Умарил видел, как он приносил сюда цветы, пока не родилась Хальринея, младшая. Он и правда не рассчитывал, что кто-то зайдёт так далеко в лабиринт. Стоило перенести _это_ подальше — отголоски семейных драм негоже выставлять напоказ. — Это был подарок отцу в честь рождения наследника, — с улыбкой соврал Умарил, ожидая, что альтмер, наконец, уйдёт. Однако он только заинтересованно хмыкнул, помялся немного, а затем спросил: — Я слышал о статуе небывалой красоты, оставшейся от Нэрнамо Речного Призрака, вашего деда, что увековечивает победу над армией Мискарканда. С вашего позволения, для меня было бы честью увидеть её воочию. Умарил выгнул бровь. Да, великая победа Нэрнамо, огромная, величественная композиция-фонтан [дед любил водную тематику; в его коллекции была даже статуя-из-плоти водной формы дреуга, которой он особенно гордился] в самом сердце лабиринта. Двадцать три тела — сотники и командующий — вмурованы в мраморную основу, выложенную мозаикой в разных оттенках синего и зелёного, и тянут из воды золотые руки, и инкрустированные аквамаринами кости, и неестественно спокойные лица с глазами-нефритами, вода льётся из мёртвого горла с тихим, умиротворяющим журчанием... Нэрнамо прославился тем, что заговорил с рекой на тайном языке вод и заставил её поглотить двухтысячную армию. Нэрнамо любил сидеть с ним там и рассказывать о том, что было, под звучание воды. Следуя за его голосом, Умарил будто наяву видел и ревущий водный поток, и предсмертную агонию поверженных врагов, и ужас тех, кто наблюдал за действом издали, и самого Нэрнамо — насквозь пропитанного божественной силой и оттого кажущегося неизмеримо выше. Этот недалёкий pellani слишком много о себе возомнил, раз решил, что мог бы “прогуляться” в сердце лабиринта. На первый раз это простительно: вряд ли он способен хотя бы представить, в чём заключается подлинный смысл статуй, и почему некоторые не стоит видеть неподготовленным и не умеющим смотреть в корень. — Внутренняя часть сада закрыта для посторонних. В тоне Умарила не было ни недовольства, ни раздражения [в конце концов, альтмеры были удачными торговыми партнёрами], однако Альвелан понял, наконец, что пора убираться и, напоследок восхитившись красотой сада и скульптур, быстро откланялся. Умарил проводил его долгим взглядом и продолжил путь, лишь когда почувствовал, что альтмер вышел из лабиринта. Стоило позаботиться о том, чтобы Альвелан как можно скорее покинул Малатар: его якобы наивный интерес вызывал определённое беспокойство. Но даже это не могло помешать прогулке.