Первозданная слава

Доверие для мера его уровня — ценность настолько редкая, что некоторые считают, будто его не существует вовсе. Особенно доверие к предполагаемому сопернику. Правители и жрецы делят власть между собой, как делят казну. Что выше: храм или дворец? Власть божества над судьбами верующих или власть короля над судьбами граждан? Единого ответа нет: они просто вертят колесо и меняются местами — сегодня ярче сияют одни, завтра другие. Умарил перебирает в голове знакомые примеры: Нэрнамо Речного Призрака и самого почитали едва ли не больше, чем Магнуса, Хадхул давным давно казнил всех неугодных и несогласных в Сейа-Таре, большинство же, как отец его, Эльманел, уживались со жречеством, не желая ослаблять полисы внутренними потрясениями. Умарилу идея воплотить в себе материальную и духовную власть одновременно кажется по-своему заманчивой — город Хадхула так силён не в последнюю очередь благодаря отсутствию мощной оппозиции, подрывающей стабильность, — но Малатар не готов к таким радикальным переменам, и Умарил не хочет пока прибегать к открытому насилию. Решать внутренние противоречия в полисе он предпочитает дипломатией, а напитать Золотой берег кровью он всегда успеет [соседи радо предоставляют такую возможность каждый сезон]. “Держи друзей близко, а врагов ещё ближе” — так внушал Эльманел. Если учесть его незавидную судьбу, совету лучше не следовать: самого главного своего врага отец подпустил так близко, что попросту не заметил опасности. Умарил и не следует… и Нарилмор не враг ему. Отец Нарилмора вместе с кланом Эрмейа одним из первых пошёл за Нэрнамо, когда тот разделил королевство Золотого берега и Великого леса, за что после получил статус верховного жреца Магнуса. Лояльная семья, посвятившая себя магии, таинствам ритуалов и умению влиять на меров словами и образами. После ухода Нэрнамо отец Нарилмора сумел взять в свои руки больше власти, пока Эльманел занимался мятежниками Бельдабуро, и сдавать позиции не спешил. Лояльность лояльность, а клан ближе и важнее. Нарилмор же рос вместе с Умарилом — ненамного старше и почти равный по статусу, он казался хорошей компанией, особенно на фоне сестёр и прочих. Мечтательный мальчик с голубыми, как камни варла, глазами. Он почти не изменился с юности. Разве что самую малость. Возмужал, окреп. Прожил пять лет в северных землях Диренни и отпустил эту ужасную бородку на их манер. Но вернулся по первому же зову. Умарил не доверяет ему слепо, но доверяет себе и своему чутью: он знает Нарилмора как себя самого, может узнать его по ритму дыхания и магическому отпечатку, предугадать мысли и понять мотивы. Умарил уверен — если Нарилмор когда-нибудь замыслит предательство, он узнает об этом просто по взгляду и по сбившемуся шагу. Умарил уверен — он может позволить себе роскошь доверять и принимать доверие. Когда-нибудь [очень скоро] Нарилмор займёт место отца, и всё это либо окупится, либо послужит уроком. Если же к тому времени Умарил решится на реорганизацию, то наверняка предложит Нарилмору место высшего советника: он не может не признавать, что иногда действует импульсивно и ему может понадобиться мнение, поддерживаемое холодным разумом. Непросто оставить посторонние мысли за порогом, особенно если объект раздумий уже в покоях. Летняя ночь молода, солнце ещё не скрылось за океаном, и его косые лучи золотят кожу Нарилмора, бликами играют на светлых волосах и заставляют глаза, и без того яркие, сиять этерическим белым. Снова думается, как он хорошо будет смотреться в одеянии верховного жреца у алтаря или подле трона с пекторалью высшего советника. Золотые регалии, какие бы они ни были, пойдут ему. — Не думай об этом сейчас, — улыбается Нарилмор и скользит пальцами в перстнях по линиям ключиц, по шее и губам. — Отдохни. Успеешь ещё. — Легко сказать. Умарил опрокидывает его на прохладные ещё простыни, целует жадно и требовательно, пока не кончится воздух, затем отстраняется и смотрит, взглядом, а затем языком очерчивая каждую мышцу и выступающую косточку, задерживается на витках ритуальной татуировки, змеящейся по груди и меж рёбер. Перстни мешают переплести пальцы, и он находит себе новое занятие: сидя на нём и бёдрами чувствуя чужое нарастающее возбуждение, снимает их по одному губами и зубами, старается обвить магически удлинённым языком каждую фалангу и костяшку. Нарилмор сначала наблюдает за ним затуманенным взглядом, потом выгибается и стонет, дико оскаливаясь и показывая ряд белых зубов. И нижние, и верхние клыки у него золотые — новая мода салиачи, Умарил и сам о такой модернизации подумывает, а вот спилены они на манер Диренни. И бородка, щекочущая и раздражающая кожу, тоже от Диренни. Сразу думается, насколько ещё он проникся их идеями... Расслабиться не получается и вряд ли получится так скоро, хотя они развлекаются с вечерней трапезы. Ремесленнику позволено оставлять ремесло в мастерской, а король со своей работой даже спит. Иногда — буквально. Неудивительно, что Умарил немного пристрастился ко всякого рода экспериментам. Нарилмор, как истинный салиачи, никогда не отказывался от чего-то нового и неизведанного, и вместе они много чего опробовали: специально обработанный забродивший сок плодов, что растут у озера Румаре; кимерские курительные смеси; твёрдые порошки из Салас Эн, что в западной пустыне; вытяжка из хистовых деревьев; аргонианский костный мозг [выяснилось, что его чудодейственные свойства сильно переоценены]. После эмульсии из Сейа-Тара, сделанной на основе крови и эссенции ужаса рабов, и подаренных ею воистину [и к сожалению] незабываемых ощущений Умарил немного поумерил свою страсть к введению сторонних веществ в организм и обратился к магии. Школы Изменения и Иллюзий, если найти им правильное применение, даже лучше материальных стимуляторов. И чище. И не так опасны. — Погоди немного, — Нарилмор удерживает его за плечи, отталкивает, садится на постели, подобрав ноги, ждёт чего-то. Или настраивается. Сложно угадать, на чём он собирается концентрироваться, когда его возбуждение так очевидно. — Что ты задумал? — Умарил послушно отстраняется и ложится, закинув одну руку за голову. Другую он кладет Нарилмору на бедро, медленно ведёт от шрама у колена вверх, пока тот не стряхивает его ладонь. — Мне пришло в голову скомбинировать… кое-какие заклинания мистицизма и иллюзии, которые я подсмотрел у Диренни, — пояснил Нарилмор. — Ушло время на то, чтобы усовершенствовать формулу, но я практиковался. Побочных эффектов быть не должно, я всё проверил. — И с кем же ты практиковал заклинание, которое хочешь использовать сейчас со мной? Нарилмор недовольно вскидывает подбородок и прищуривается: закатные лучи светят ему прямо в лицо. На его бородке [Диренни подцепили — иначе и не выразишься — эту моду после возросшей популярности манмеров] поблескивают остатки светящейся пыли, последствия долгой работы с камнями варла. — Попрактикуйся в искусстве тонких намёков, друг мой. Я использовал рабов для опытов. Кстати, меры гораздо более восприимчивы к этому виду чар, чем неды и бетмеры. — Очень увлекательно, — Умарил тянет гласные. — Смейся, смейся, — Нарилмор, очевидно, готов. В его глазах пляшут голубые колдовские блики, когда он кладёт ладони ему на грудь. — Позволишь?.. ...наложить заклинание? наверное, затронуть нервную систему, а ещё поиграть с сознанием, раз уж задействован мистицизм. Интересная идея и в чём-то рискованная, но Умарил уверен в нём, как уверен в самом себе. Даже если вдруг... [нельзя, нельзя, нельзя исключать варианта “вдруг”, Эльманел недосмотрел — и что с ним стало?] — Ну же. Ты так закрылся, что плетение распадается прямо на ладонях, — Нарилмор улыбается, но отводит взгляд. Умарил вздыхает: ничего не может с собой поделать. С тех пор, как он начал развивать подавляющую магию ауру, она окружает его сама собой. На случай “вдруг”. Но ведь он должен и это контролировать? Охранный щит неохотно ослабевает, подчиняясь его воле. Не рассеивается, но переходит в состояние анабиоза, и тут же Умарил чувствует, как струится чужая магия — сначала по коже, затем под ней. Щекотно и напряжённо, но вместе с тем приходит небывалая лёгкость. Он вздрагивает, смотрит на свои ладони: кажется, что он чувствует на них жар и сердцебиение, потом переводит взгляд на Нарилмора. Тот улыбается, убирает руки. Странное ощущение пропадает. — Как… интересно. Все тактильные ощущения от прикосновений дублируются? — Те, что от прикосновений друг к другу. Волнительно, да? Я добавил немного Изменения для стимуляции… и магические эффекты тоже дублируются, как ты мог заметить. Умарил заметил. Одно в этом эксперименте бесспорно хорошо — никакие посторонние мысли не задерживаются в голове, когда открываются подобные перспективы. Брать кого-то и одновременно чувствовать, как именно ты его берёшь? Такого Умарил ещё не пробовал. От одной только фантазии бросает в такой жар, что ночная духота становится невыносимой: кажется, разрядились камни, охлаждающие покои. Ну и даэдра с ними… Долгих прелюдий не нужно: от новых ощущений голова идёт кругом, плоть в нетерпении почти болезненно ноет, а желание, усиленное и умноженное на двоих, сводит с ума и туманит мысли. Немного масла с лёгким, но стойким, обволакивающим цветочным запахом, и дурманящих умелых прикосновений, и Умарил сдаётся первым: приглашающе закидывает Нарилмору ноги на плечи, тут же чувствуя на собственных плечах и руках тяжесть. Наверное, единственная ситуация, в которой он может позволить себе сдаться… — Готов? — Нарилмор нависает над ним, его чуть влажные ладони соскальзывают с простыней, властно и уверенно подхватывают под бедра. Таким он нравится Умарилу больше всего: сильным, решительным, непростительно открытым и открывающим. — Ты ещё спрашиваешь? На пальцах Умарила вспыхивают золотом искры чар малого восстановления, расслабляющие и подготавливающие тело, и белыми бликами отражаются в чужих глазах. Солнце садится, окрашивает белые стены напоследок оранжево-красным, с запада тянет морской вечерней прохладой. Нарилмор входит медленно, но они оба всё равно рычат одновременно и впиваются пальцами куда пришлось: Умарил в ткань, Нарилмор — в его кожу. Умарил не может и не хочет сдержать гортанного, рвущего грудную клетку стона, и смеется как благословлённый Шеогоратом. Нарилмор вторит ему, скалится, показывая блестящие золотые клыки, и наконец начинает двигаться, постепенно привыкая. Умарил чувствует Нарилмора в себе как никогда остро — может, дело в том, что вместе с тем он ощущает, как мышцы плотно обхватывают его плоть, как горит кожа под ладонями… Воистину придумка, достойная салиачи. Зря он думал, что Нарилмор проникся альтмерским, зря вообще допустил такие мысли — он айлейд, дикий и самую малость безумный, и это впаяно глубже, чем нервные окончания. Они находят подходящий ритм: неспешный, дающий распробовать все грани новых ощущений. Похожий на ритм волн. Умарил прикрывает глаза и неожиданно видит широкую, полноводную реку, воду, позолоченную солнцем, играющую с песчинками и мелкими ракушками. Он плывёт вслед за течением, не в силах противиться, и постепенно тает всё вокруг: и звуки, и запахи, и мысли, и прикосновения. Остаётся он, Нарилмор и заполняющее их обоих блаженство. Умарил плавится сам и плавит всё вокруг себя. Кажется, что если он откроет глаза, то раскалённый металл выльется и обожжет кожу — искры пламени уже бьются настойчиво о внутренние стороны век. В ушах стучит. В голове пусто. Золотое небытие отпускает его. Неохотно, но отпускает. Возвращается тепло и тяжелое, загнанное дыхание на груди — Нарилмор, обычно державшийся дольше, на этот раз закончил вместе с ним и тоже приходит в себя. Интересно, какие образы явились ему? Умарил обязательно спросит об этом. Позже. Мышцы немного ноют. Он мог бы убрать это заклинанием, но такая усталость приятна вдвойне, потому что утяжеляет мысли и не позволяет думать о чём-то ещё, кроме Нарилмора и его тела, и его безумных удивительных идей. Ночь только-только началась и — с таким арсеналом средств и возможностей — не скоро закончится. Чуть позже Умарил позовёт рабов, чтобы те принесли чего-нибудь выпить, и они продолжат. И он обязательно узнает, что ещё Нарилмор узнал у Диренни... и под что его айлейдский разум эти знания приспособил.