Собранные воедино

Их, конечно, вызывает Макгонагалл. Подобное поведение недопустимо для учеников и уж тем более — для национального Героя. Гермиона бормочет всякие проклятья под нос, когда они медленно и неохотно приближаются к кабинету. Им абсолютно не нравится вся эта ситуация, и даже тот факт, что Минерва, скорее всего, примет их сторону и все поймет, щекочет нервы. Битва с самой собой выматывает не хуже материальных — Гарри знает не понаслышке. Гермиона не выглядит героем. Гермиона, если честно, вообще никем и никак. Гарри ощущает укол вины за это. Она сейчас — единственный человек, перед которым он может и хочет извиниться, но не успевает. Перед глазами появляется дверь. Гермиона обреченно качает головой. Ей совершенно не хочется ругаться. — Надеюсь, мистер Поттер, вы объясните мне, что означали ваши слова, — предельно вежливо и осторожно говорит Минерва, но Гарри видит, как дергаются у нее руки и сухо блестят глаза. Беседы не приносят удовольствия никому из них. Но Макгонагалл — директор. И она подчиняется правилам. От осознания этого почему-то хочется выть. Гермиона набирает воздуха, собираясь что-то солгать в чужую защиту. Гарри ее перебивает — его каша ему и расхлебывать, впутывать подругу в еще большие проблемы нет никакого желания: — То и означали, что слышал Снейп. Наверняка он приукрасил эту историю, — как-то неловко брякает он, вспоминая настороженный взгляд профессора и почему-то не находя в себе сил ответить тверже. Минерва изучает его, а затем видит что-то, отчего смягчается. В свете последних событий для Гарри это равносильно свидетельству чуда. — Рассказал мне об этом, однако, не Снейп… Гермиона с неприкрытым удивлением смотрит на нее, да и Гарри какой-то частью души, той самой, где трепещет что-то живое, поражен. Их отношения со Снейпом были близки к черте нейтральные, но не так-то просто избавится от семилетних привычек и дерзостей. Снейп не жаловался на них. Впервые за всю жизнь. Минерва остается довольна их реакцией. — Парочка ребят из Слизерина пришли и доложили, потребовав, чтобы я немедленно поговорила с вами, — Макгонагалл мрачнеет, вспоминая доносчиков. Гарри неприязненно морщится — кто бы что не говорил, а все проблемы почему-то всегда лезут из Слизерина. Заколдованное место, не иначе. — Вам тяжело после войны, это очевидно, — кивает головой она. — Весьма странно, что после событий вам не выделили психологов или психотерапевтов. Тем не менее, я бы порекомендовала пройти курс лечения. На вас смотреть жалко, — последняя фраза наполнена грустью и какой-то светлой печалью, словно в Гарри и Гермионе Минерва видит что-то доступное ей одной. Возможно, тех одиннадцатилетних детей, которые влипали в неприятности, и всегда умудрялись выходить из них. А сейчас выросли, и возвращение невозможно. — Обязательно, директор Макгонагалл, — обещает Гермиона, и Гарри поддерживает ее кивком, а Минерва откидывается, гулко смеется, и смех ее — раскаты грома темной ночью. — Вы всегда мне клялись в чем-то, Поттер и Грейнджер. А затем выяснялось, что опять что-то натворили, — Гарри не знает, как на это реагировать — уличенный в своем обмане, он мог бы постесняться, будь ему лет двенадцать или четырнадцать. А сейчас, когда за плечами долгие годы нелегкого пути, уже плевать. Он делал вещи и похуже этой маленькой лжи. Грехом больше, грехом меньше — разницы никакой. — Постарайтесь держать себя в руках, — советует под конец Минерва и дает понять, что разговор закончен. Гарри вздыхает, вспоминая второй курс: испуганную малышку Джинни, ожившее воспоминание Тома, озабоченную оценками Гермиону и неунывающего Рона — и приходит к выводу, что взросление определенно не пошло ему на пользу. Да что там говорить. Оно не пошло на пользу никому. *** — Гарри! — восторженно улыбается Джинни, когда он входит в гостиную Гриффиндора. Гермиона едва успеет отшатнуться — Уизли обнимает его за плечи и утыкается в грудь, как родной и заплутавший ребенок. У Гарри ступор в секунды две, потому что кто это, зачем, почему она это делает. А в третью наконец приходит осознание — он влюблен в эту девушку. В теории, конечно, потому что с Джинни они так и не виделись после битвы, и тот смазанный поцелуй, больше похожий на обещание вернуться, а не на проявление чувств, совершенно стерся в потоке памяти. Но сейчас она обнимает его. И Гарри вынужден реагировать. — Привет, Джинни, — смущенно бормочет он. — Я скучал. Ему стыдно признать, что это не так, но у них не было повода для общения. Утверждать, что к Джинни он ничего не чувствует, то же самое, что Гермиона — плохая подруга. Абсурдно и вполне в его вкусе. — Вы вчера так быстро ушли спать, а сегодня утром эта Защита, потом Минерва. Я так рада тебя видеть, Гарри, как же я соскучилась. — Она награждает его сияющей улыбкой, а Гарри внезапно чувствует себя преступником — за все то время, пока он восстанавливался, не вспомнил о Джинни ни разу. С другой стороны она, кажется, этим не смущена. И значит, у него есть шанс. Он крепко прижимает ее к себе и осторожно ведет вдоль спины, словно боится поранить и словно в первый раз видит. Волосы у Джинни пахнут грейпфрутом, а на ощупь — мягкая вата. Джинни сама — раствор чистого счастья. Несколько пар взгляд прикованы к ним и наполнены умилением и радостью — надо же, возможно, герой наконец перестанет вести себя как привидение, — и лишь в одном из них Гарри находит робкое замешательство. Но он не знает как на это реагировать, а Джинни прижимается лишь крепче, и не думать ни о чем хочется прямо сейчас. *** Гермиона выдавливает из себя улыбку — на удивление, получается сносно и все ведутся — радостно приветствует Джинни и с требующейся от нее грустью принимает соболезнования по поводу Рона. Эта тема ей отвратительна, ровно как и вся сложившаяся ситуация, потому что, о, Мерлин, она совершенно позабыла о такой девушке как Джинни Уизли. И то, что она, на секундочку, является возлюбленной Гарри. От собственной бестолковости Гермионе хочется пойти и сейчас же аппарировать в ад, но она сдерживается, просто потому что понимает, что ни чьей вины, кроме как ее, здесь нет. Гарри счастлив — у него странно-довольное выражение лица и теплая улыбка, а Джинни- Джинни его возлюбленная. Почему-то именно в этот момент Гермиона особенно остро ощущает свое одиночество. Но в планах: ближайших — обед и уроки заклинаний, в долгосрочных — успешная сдача экзамена и поступление в министерство — одиночество и девушка-по-имени-Джинни-Уизли никак не фигурируют и не мешают. Собственно поэтому Гермиона просто отдает себя на растерзание ничтожному осознанию того, что ее собственный шанс на счастье перешел на сторону Волан-де-Морта. (Гермиона не думает о том, что никакого шанса не было, а был лишь глупый мальчишка, слишком ленивый и слишком Уизли, чтобы знать, что такое любовь и как ее строить.) Подруга о чем-то воркует с Гарри и смеется, утыкаясь тому в грудь. Гермиона не признается себе, как страшно завидует им обоим в этот момент. Она отползает, так как все внимание — герою и его девушке, и завтра журналисты наверняка вспомнят, что Джинни — ох, точно — была очень близка с ним до войны, а ведь после войны он тесно общался с Гермионой Грейнджер, и что же теперь делать? Гермиона вздыхает. Да ничего, собственно, глупые слухи как быстро возникнут, так и заглохнут. С осознанием того, что девушка всегда ближе, чем друг, смириться тяжело. Но ей придется. На обед они идут вдвоем — Гарри полностью увлечен Джиневрой и даже позволяет той незначительный поцелуй в щеку. Вероятно, их отношения придется выстраивать заново, но Гермиона не сомневается: и Джинни, и Гарри сделают это. Потому что первая слишком верит, а второй надеется. А Гермиона просто Гермиона. Иначе ее позицию охарактеризовать нельзя. И свое нынешнее положение — абсолютно удручающее и близкое к идиотскому — она готова пощупать руками, чувствуя, как отчаяние постепенно поднимается по легким, а дышать вновь становится тяжело. В голове пустота и легкость, и пальцы непроизвольно тянуться к палочке, чтобы прошептать Авада Кедавра, когда она одергивает себя, в ужасе от собственных мыслей и намерений, и Она не может так думать. Нельзя. Она — друг для Гарри, пускай он и остался ее последней надеждой на что-то хорошее. Гермиона — приходящая и уходящая. А Джинни теплая и живая, не обремененная ужасами войны (не в той степени, когда все критично), готовая улыбаться бесконечно долго и дарить свою доброту окружающим. И чтобы вытащить Гарри из тьмы, ему нужен именно свет. К сожалению, Гермиона — тьма. Холодная, раздавленная и скованная по рукам собственными проблемами и нестабильными эмоциями. И она не имеет права тащить его за собой. Для Героев все самое лучшее. У нее остается последний шанс вернуть друга — Джинни отвлекают однокурсники, когда они почти вошли в зал. Гермиона стоит чуть поодаль, чувствуя нарастающее волнение и панику, кислорода критически не хватает, и ей кажется, что сделай она шаг — точно полетит. Куда-то вниз, плашмя о землю. У нее остается последний шанс. И она его упускает, скрываясь в пустынных коридорах замка.

***

— Гермиона? — находит ее чей-то голос. Устоявшаяся тишина, подобно туману, неприятно колышется, отчего у Гермионы внутри нарастает глухое раздражение к входящему. В общей сумме, проведя тут час, одиночество становится если не терпимым, то, как минимум, перестает приносить дискомфорт. Смирись, Грейнджер. Однако сейчас появляется Драко, которого Гермиона меньше всего хочет видеть, и смотрит как-то встревоженно. Обеспокоенно и удивленно. Она может сказать: чего тебе?. Или даже: иди куда шел. Она молчит. — С тобой все в порядке? Гермиона смотрит вдаль — куда-то где расстилаются золотые поля, облетают деревья, мягко играет ветер, и все выглядит настолько умиротворенным, настолько ненормальным, что Гермионе хочется сойти с ума, дабы ощутить это в полной мере. Принимать неизбежное оказывается несколько сложнее, когда ты один. Но Гермиона справится. Хотя бы потому, что выбора у нее особо нет. — Да. У Гермионы сердце — прогнивший торф, завернутый в упаковку. А в глазах плещется отчаяние, как часто говорит Гарри, и что звучит ну слишком поэтично, но в общем и целом она готова с ним согласится. Если ее нынешнее состояние можно назвать безнадежным, то пускай оно будет таким. — Макгонагалл вас сдали Пэнси и Пайк, — негромко сообщает он, а Гермиона лишь хмыкает — к чему и зачем ей эта информация, Минерва им ничего не сделала, а если бы и сделала, то два завистливых слизеринца определенно ничего бы не решили. — Я догадывалась, после того как выяснилось, что это не Снейп. Она с удовольствием бы выбрала тактику игнорирования, но Драко слишком растерян и слишком подозрителен с самого начала года, а еще Гермиона — девушка вежливая, ей приходится отвечать. Драко замолкает, чем радует ее и освобождает от ответов. Она помнит его ступор, когда Люциус елейным и дрожащим голосом позвал в свои ряды, а Драко, поколебавшись, отказался. Когда Волан-де-Морт принялся оскорблять семейство Малфоев при всех, обзывая их сына предателем, а Люциус, вопреки всем представлениям общественности, заступился за семью и демонстративно принял нейтральную позицию — хотя, конечно, все понимали, что нейтральная — значит, светлая. Волан-де-Морт не дает вторых шансов. Когда было слишком много этих ненужных когда . В частности тех, которые касались Рона. Вот уж где простор для фантазии и чувств. Гермиона незаметно встряхивает головой. Ну вот, она снова о Роне. Ее неспособность не думать о чем-то в минуты нервотрепки всегда выходила боком. И вообще она совершенно не виновата в том, что разучилась улыбаться. Просто поводов не было. Да и сейчас не появляется. Они сидят так десять минут, день, неделю, год — впрочем, в конце выясняется, что все-таки час или полтора, а поэтому Гермиона безбожно прогуляла Трансфигурацию и завтра, скорее всего, потребуется объясняться. Она незаметно косит взгляд на Драко — вот уж кто точно не беспокоится ни о плохой успеваемости, ни об учебе. Несмотря на сильно урезанное состояние Малфоев, они все еще обладают внушительным богатством. С другой стороны ей давно начало казаться, что Драко наконец понимает всю важность дружбы и неважность — собственного происхождения. — Зачем ты здесь? — наконец спрашивает она после долгих часов молчанки, возможно, потому что ей скучно, потому что внутри совсем все тоскливо скребется и царапает кости, надо за кого-нибудь ухватиться, чтобы не утонуть. — Вероятно, по той же причине, что и ты, — пожимает плечами Драко, переводя взгляд на нее, и Гермиона наконец видит то, чего так давно хотела — уважение. Еще с первого курса и первых грязнокровка! Как жаль, что сейчас ей не нужно уже ничего. Поэтому его слова проходят сквозь Гермиону, не цепляя ничего внутри. И что, что Драко — такой же человек? И что, что после войны его ценности сильно изменились? Ответы на эти вопросы, наверное, на поверхности, но она не хочет их найти. Семилетняя вражда не выедается за один день и, наверное, даже года не хватит, потому что они слишком чужие, слишком незнакомые и переругавшиеся сотни раз. Разломанные, испуганные, не собранные воедино и заплутавшие в лабиринте под названием взрослая жизнь. Оказывается, это не так приятно. — Гермиона, — вновь начинает, а она вдруг осознает, что не готова. Ни к чему, кроме сидения на одном месте и тупому взгляду в пустоту. — Я хотел бы извиниться. За все те гадости, которые я тебе наговорил на протяжении этих шести курсов. — Потому что увидел, что и грязнокровки могут занимать почетные места в магическом мире? — не удерживается от едкого комментария Гермиона, да и, если честно, не пытается. Скрывать собственное отношение все равно что скрывать душу — вроде как и полезно при определенных условиях, но совершенно не имеет значения. Особенно сейчас. Особенно с Драко. — Нет. Потому что слишком много произошло за последнее время, — голос у Драко ровный с нотками печали. Он умудряется избежать уничижения, хотя моли он ее тут на коленях о прощении, Гермиона бы не рассказала никому. Просто потому что за сотни жизней и ситуаций, в которых она побывала, единственный вопрос, который всегда остается актуальным — зачем. И ничего более. — Наверное, — тянет она, наконец поворачивая голову. Ей бы сконцентрироваться и продолжить наконец нормально отвечать, потому что у Драко вина в глазах и скривленные губы. Он, возможно, сожалеет. Возможно, искренне. — Ты не думай, что мне вообще все равно на твои извинения. Но мне действительно все равно, такой парадокс, — фыркает Гермиона, неловко ведя плечами. — Мне не обидно, я уже даже не помню, что ты мне там и когда говорил, так что, не волнуйся, я не обижаюсь, — замолкает на секунду, поколебавшись. — И ты прости, если когда-то я перегибала палку. — Таких ситуаций ей не вспомнить, но Гермиона — девушка вежливая. Она не знает, как реагирует Малфой и реагирует ли вообще, может, его заставили извиниться. Ноги неприятно затекли после стольких часов неподвижности, ветер бьет в лицо, отчего приходится закутываться в легкую мантию и поражаться, что такая холодная осень в этом году и, кивнув на прощание Драко, не сводящему взгляд с горизонта, уходить вниз, так как там ждут друзья и коллективная жизнь. В которую нужно влиться. Хотя бы на мгновение.