Скелет в шкафу и все остальные

      — Тьфу, срамота, — сказал дядька Хрусь, уже триста лет служивший в пуще старшим лешим.       Мужик он был серьезный, обстоятельный, другие на таких должностях не задерживаются. Тем более что пуща ему достался проблемная: тут тебе и озеро с мавками, и кладбище на окраине, и поляна, где ведьмы собираются. За всем пригляд нужен.       Сейчас Хрусь торчал у озера и приглядывал за мавками, но не получал от этого обычного эстетического удовольствия. Тем внимание все равно льстило.       — Что, хороши мы, а дядька Хрусь? — Мурка крутанулась перед ним в коротеньком не то платьюшке, не то рубашонке на голые телеса. В нем она год назад и утопла. Дура.       Сейчас уже не то, что раньше: это в прежние времена девки от неразделенной любви топились, теперь все больше по дурости или по пьяни. Да и Муркины товарки не лучше. Одна уже пятый десяток как мавка, вторая и вовсе сотню разменяла, должно было в головах что-нибудь кроме ветра завестись. Так нет же, и Олька и Оксана повыменивали у ведьм на особые водоросли срамные наряды, понакрутили причесок, морды размалевали, так, что мать родная не узнает.       — Вы куда, вертихвостки, намылились! — попытался вразумить их леший. — Зима скоро, ко сну готовиться пора!       — Дядька Хрусь, ты никак нас с медведем спутал, — сострила Оксанка и вся троица залилась хохотом.       — Тьфу на вас, дурницы! — обиделся леший.       И куда только водяной смотрит? Точно! Где там их командир?!       — Эй, Панфутий! Панфутий! — заорал Хрусь.       — Чегось? — булькнули из озера.       — Угомони своих селедок!       По воде пошли круги и на берег выбрался водяной Панфутий. Хрусь заподозрил неладное, как только его увидел: водяной запаковал свое зеленое, чешуйчатое, обтекаемое тело в снятые с кого-то из утопленников рубаху и пиджак. Из-под пиджака кокетливо торчали семейные трусы. На голове Панфутий соорудил тюрбан.       — Ну как, похож я на персидского шаха? — спросил он и окончательно упал в глазах лешего.       — Что, не похож? — удивился водяной, увидев вытянувшуюся физиономию Хруся. — И тюрбан же есть, и гарем.       Он лихо шлепнул подвернувшуюся Ольку по заду. Та хихикнула и игриво толкнула его плечиком.       — Ага, — согласился дядька Хрусь. — Мозгов только под тюрбаном нету. Заметут вас, как есть заметут! Учти Панфутий, из обезьянника вытаскивать не буду.       Панфутий открыл было рот, собираясь объясниться, но тут встряла Олька:       — Дядька Хрусь, ну что ты за зануда! Вот заладил, обезьянник да обезьянник! Иди лучше Николашке мозги полощи!       — Точно, — поддержала ее Оксанка. — Совсем страх потерял, упырюга!       — На берег из-за него спокойно не вылезешь, — подхватила Мурка. — Шастает тут, эксгибиционист хренов, причиндалами трясет!       — Было бы ему еще чем трясти!       Дядька Хрусь потопал прочь под хохот мавок и оправдания водяного. Настроение, и до этого не сказать, чтоб хорошее, после упоминания Николашки пропало окончательно. Был он уже сегодня у упырюги, мозги полоскал, тьфу ты, вправлял... Ну, по крайней мере, честно пытался. Но у этого фрукта и при жизни, видать, их было не шибко много. А теперь и что было, то сгнило!       С упырем леший старался лишний раз не пересекаться. Исключительно ради сохранения собственной нервной системы. Вообще Николашка был опасен в основном для бродячих животных. Да и то, которые побойчее вполне могли дать отпор. Однако нервы мотать умел знатно. И занимался этим делом с полной отдачей.       Но сегодня был особый случай. Сегодняшний день уже лет пять как особый случай. А началось все с ведьм, будь они не ладны, основного связующего звена лесных жителей и цивилизации. Те подсмотрели у западных коллег профессиональный праздник: Хэллоуин — и решили «а чем мы хуже». Лесная общественность, в свою очередь, справедливо посчитала, что ничем не хуже ведьм.       Только пугать и выпрашивать конфеты в пуще не у кого. Не друг же у друга, в самом деле. Вот и подаются мавки, лешаки да кикиморы в город, к людям.       Не понимал этого дядька Хрусь. Есть же свои родные праздники: Коляды, ночь на Ивана Купала. Так нет же, им Хэллоуин подавай, чтобы вырядиться пугалом и пойти искать на жопу приключений. Тусоваться, вот как они это называют. А кто ищет, тот и находит. И если притворяться людьми почти у всех «тусовщиков» худо-бедно получалось, то с «вести себя по-человечески» были некоторые проблемы. Вот и заканчивали гулены празднование кто в обезьяннике, а кто и в психушке.       В прошлом году и вовсе случилась жуткая история. С Николашкой, между прочим. После праздника упырь пропал на два месяца, а когда вернулся, оборванный, трясущийся, заикающийся и с дергающимся глазом, то рассказал, что только сейчас смог вырваться из научной лаборатории, где его пытались изучать. Это должно было стать наукой и ему, и прочим горе-тусовщикам, но куда там...       Через пару дней упырь отошел от пережитого и снова стал самим собой. Наглым, трусоватым засранцем, заядлым спорщиком и пижоном, насколько это возможно, если ты донашиваешь шмотки, в которых был похоронен, периодически обновляя гардероб на ближайших помойках.       Видеть лишний раз упырюгу у дядьки Хруся не было никакого желания, но, переборов себя, он отправился его проведать, чтобы, если будет в том необходимость, предостеречь и наставить на путь истинный. Или хотя бы попытаться для успокоения совести.       Что необходимость будет, он понял еще на подступах к кладбищу. — Сердце красавиц склонно к измене и к перемене, как ветер мая, — визгливо тянулось по округе. — Чтоб тебя перекорежило, певун недобитый, — с чувством пожелал леший.       Он уже знал, что сейчас увидит.       Точно. Николашка, облаченный в свой любимый костюм, выволок из тайника дверь от шкафа со встроенным зеркалом, прислонил ее к дереву и теперь активно наводил марафет.       — Ну, как обзор? — поинтересовался Хрусь.       Николашка, как и всякий упырь, в зеркале не отражался. Что не мешало ему перед этим самым зеркалом кривляться, давая лешему законный повод для сарказма. Некоторое время дядька Хрусь с интересом наблюдал, как Николашка замазывает на роже трупные пятна. Делал упырь это артистично: ножку отставил, жопку отклячил, в корпусе прогнулся. Небось, воображал себя живописцем на пленере.       — Никак собрался куда, болезный?       — Собрался, — согласился болезный. — Не могу же я безвылазно торчать в этой глухомани с комарами и кучкой реликтовых идиотов! Мне нужно хотя бы изредка выбираться в цивилизованное общество!       — О, как, — хмыкнул леший.       Заслуживает ли цивилизованное общество такое наказание, он решить не мог. С одной стороны, определенно заслуживает. Особенно та его, общества, часть, что разводит костры и мусорит в его пуще. С другой, жалко людишек, все-таки.       Николашка покончил с тональным кремом и взялся за румяна (В конце должна была получиться образцово показательная матрешка). Упырь считал себя существом интеллигентным, поэтому слова, призванные донести до лешего, что сейчас неподходящее время для визита, подбирал вдумчиво и аккуратно.       Вот что у него получилось:       — Господин Хрусь, как ты, вероятно, уже заметил, я немного занят. К тому же, твоя плебейская сущность портит мне настроение и ауру. Может быть, пообщаемся в другой раз?       — А в табло?       В табло Николашка не хотел, поэтому отступил от дядьки Хруся на пару шажков (Нет-нет, он совсем не испугался, так, на всякий случай) и сварливо поинтересовался:       — Ладно, чего тебе?       «Права жена», — подумал Хрусь. — «Перфекционизм меня погубит».       Он решил зайти издалека и посетовал, что этой осенью рано ударили холода.       — Земля уже вся промерзла. Небось, трудно тебе из могилы выбираться?       — Нелегко, — сдержанно согласился Николашка.       Затем леший ужаснулся разгулу бандитизма в близлежащих населенных пунктах. Правда, под бандитизмом он традиционно подразумевал все те же костры и мусор. Настоящие криминальные сводки мало волновали и лесную нечисть и ведьм. Упырь, как не странно, темой проникся, и даже рассказал, как две недели назад какие-то вандалы срезали бронзовые украшения с его памятника.       Рассказывал, правда, достаточно скупо, без огонька, поскольку подошел черед накладных ресниц, а клеить их при лешем не хотелось.       Тот, впрочем, тоже решил, что пора закругляться:       — Так зачем тебе куда-то тащиться! Тишина кругом, спокойствие, свежий воздух. Не загробная жизнь, а мечта поэта.       — Ага, вот зачем ты развел эту демагогию, — взвился упырь, — Так я тебе отвечу! Я тебе так отвечу! Тишину спокойствие и свежий воздух можешь засунуть себе в зад! А я жажду шума, блеска и необузданного веселья!       Вот тут дядьку Хруся, конечно, прорвало. Все припомнил упырюге: и эксгибиционизм у мавочьего озера, и пьяные кутежи, и частушки матерные за полночь, и драки с периодически забредающими на кладбище бомжами, и прошлогоднюю научную лабораторию.       В общем, поругались крепко. Чуть было и вправду не дошло до битья в табло. От воспоминания об этом Хруся передернуло. Вот ведь... Мавки... Умеют надавить на больную мозоль.       — Праздник им подавай, — бормотал леший, бредя по чаще. — Тьфу! Понавырядятся, понамажутся, смотреть противно! Где это видано, чтобы лесная да болотная нечисть по городам шастала!       — Отчего же нет? — скрипуче спросили откуда-то сбоку. Хрусь обернулся. Он и не заметил, как добрался до жилья кикиморы лесной.       — Авдотья! И ты туда же!       — Агась, — согласилась Авдотья. — Сейчас сестер с болота прихвачу, и пойдем городских родственников навестим. Так-то когда выберемся, а тут на праздник...       — Дался вам этот Хэллоуин! Его людишки придумали, чтобы рядиться абы во что и друг друга пугать! Скоморохи! А у нас свои праздники есть!       — Ты не заводись, старый, — примирительно сказала кикимора. — Вон опять мхом оброс. У людишек праздник, они нечисть изображают, а мы чем хуже? Ты лучше скажи, похожа я на императрицу?       «Ага, под стать персидскому шаху» — подумал Хрусь.       Он давно знал и глубоко уважал Авдотью, и только поэтому не сказал, что «наряд императрицы» — пышное платье с корсетом (Не иначе, как ведьмы стащили из какого-то музея) — сидит на ней, как на козе седло.       — Грибы на лице из образа выбиваются, — буркнул леший и пошел прочь.       Пора было возвращаться домой. Вряд ли сегодня он встретит хоть кого-нибудь, кто может вселить в него веру в торжество здравого смысла над праздничным мракобесием. Дома супруга, наверное, уже и костюм ему отгладила, и сама готовиться начала. А там и Яга подоспеет, она вчера обещала до города подбросить.       Дядька Хрусь приободрился: наконец-то они с женой культурно отдохнут. Программу они себе наметили обширную, когда еще из леса выберутся.       А на обратном пути, так уж и быть, можно будет завернуть в отделение милиции и забрать своих.