Скелет в шкафу и все остальные

      Теодор (по паспорту пока что Тимофей, но он собирался в скором времени это исправить) не доверял собачникам, считая их по меньшей мере людьми странными. Вот что хорошего можно увидеть в этих шумных, блохастых, дурно пахнущих тварях? Это не говоря о том, что большинству из них, что бы там ни твердили любители, мозгов природа не дала. Но нет же, обожают, носятся, восторгаются тупыми выходками. Выгуливают их в общественных местах, бывает, что без поводка и намордника.       Например, как эта девушка. Идёт прямо на Теодора, а вокруг неё радостно скачет ничем не сдерживаемое мохнатое чудовище. Ему, наверное, есть чему радоваться, вон клычища какие. А вот Теодор встрече совсем не рад.       Дарина не доверяла людям, которые собак не любят и боятся, считала, что есть в них какая-то гнильца. Серьёзно, предвзято относиться к этим добрым, преданным и дружелюбным созданиям могут только те, кому по меньшей мере есть что скрывать. К примеру, соседка Мария Анатольевна, обожающая сплетничать, кляузничать и строчить жалобы на соседей, но в глаза неизменно любезная до приторности, терпеть не могла Бобби. И совершенно взаимно.       Шедший навстречу парень, по виду неформал: чёрная одежда, стилы, выбеленное лицо, подвешенные глаза — явно тоже относился к собаконенавистникам. Бобби просто подбежал познакомиться, а тот шарахнулся от него, как от медведя.       — Не бойся, он не кусается, — крикнула Дарина, подзывая питомца.       Нет, Теодор решительно не представлял, что творится в головах у подобных людей. Они, видимо, считают, что на их рычащем кошмаре висит табличка: «Лапочка. И мухи не обидит». Или это такой дефект зрения?       И, честное слово, прежде в таких случаях Теодор молча проходил мимо, но сейчас что- то задело его сильнее обычного. Может, из-за того что день выдался паршивым, и он только-только расслабился, пришёл в себя. А может, девица попалась особенно раздражающая: кудрявая, как баран, в джинсовых шортах на розовые колготы, с кучей фенечек на запястьях. Поравнявшись с ней, Теодор холодно отчеканил:       — Девушка, выгуливать собак в общественных местах нужно на поводке и в наморднике. Тут люди гуляют, отдыхают. И им совершенно не хочется, чтобы на них наскакивала ваша…. Наскакивал ваш зверь!       Обычно в таких случаях Дарина внимательно слушала, вежливо кивала и извинялась. Ну или молча уходила в закат. Но сейчас что-то её зацепило. Наверное, все из-за того, что обычно подобные претензии ей выкатывали бабки у подъезда и яжематери с этожедетьми наперевес (Девушка, а ваша собака привита?). И если и первых, и вторых можно было понять, то выслушивать поучения от размалеванного чучела условно мужского пола она была не намерена. Главное, как сказанул: начал за здравие звучным, четким, поставленным голосом (здорово смахивая при этом на директрису её школы), а к концу сбился на истеричный фальцет, очень стараясь при этом говорить холодно и уверенно, не повышая голоса (походя уже на математицу, как хорошо, что школа закончилась в прошлом году).       — Здесь вроде как кладбище, — холодно сообщила Дарина. Мало ли, вдруг молодой человек не понимает, где находится. Некий дефект зрения у него явно присутствует, иначе он не назвал бы Бобби зверем. — Просто гулять и отдыхать здесь немного странно.       — Выгуливать собак тоже, — отрезал Теодор.       Бобби все больше не нравилось это место.       Вообще-то они с Дашей уже гуляли здесь и не раз. Раньше эти прогулки отличались от прогулок где-нибудь еще только некоторой скукой: тут почти не было людей и совсем не было собак. Последнее, кстати говоря, казалось ему несколько странным, в этом месте он не встречал даже своих диких собратьев.       А сейчас Бобби было... жутко. Точно, Даша, чувствуй она то же, что и он, сказала бы «жутко». И прибавила бы «мороз по коже». Бобби чуял опасность — она терпким сладковатым душком разлилась вокруг — но не мог понять, от чего именно она исходит. А Даша на все попытки Бобби предупредить только отмахивалась, поглощенная ссорой со своим новым нервным знакомым.       Теодор на физическом уровне ощущал клокочущую внутри него ярость. Не так и много у него было приятных минут в этой жизни, и почти все связанны с этим местом. Оно дарило покой и уединение, возможность отрешиться от мирского и ощутить свою подлинную суть. Там, в городе, он был никем. Ещё одним куском мяса, влачащим бесцельно существование на планете. Но здесь… Здесь он мог быть самим собой…       До этого момента.       А мерзкая псина все заходилась лаем, гулким эхом отдающимся в черепной коробке.       — Да заткни ты его! Или я сейчас сам его заткну!       — «Затыкалку» сначала отрасти, — Дарина и припомнить не могла, когда в последний раз так злилась.       "Полный покой. Абсолютное спокойствие. Я как былинка на ветру», — несколько раз повторила девушка про себя, но сегодня это не помогло. Для неё это место было особенным. Здесь тонкие нити, пронизывающие время и пространство, связующие воедино прошлое и настоящее, образовывали вокруг её души невесомый кокон. Этот кокон хранил её во внешнем мире, даря спокойствие и помогая справляться с трудностями. И прямо сейчас он рвался на мелкие лоскутки.       Бобби протяжно заскулил. Казалось, ещё чуть-чуть, и он поймёт, учует, разглядит, чего именно нужно бояться. Не краем глаза, а как положено. Но тогда бежать будет уже поздно.       Теодор лихорадочно возводил вокруг своего сознания непроницаемую каменную стену. Это всегда помогало. От перманентно недовольных сыном родителей, от коллег на новой работе в супермаркете, от покупателей, на которых, в отличие от коллег, нельзя было даже огрызнуться, от Мымры Семёновны, мерзкой классной руководительницы (хорошо, что школа закончилась год назад).       Это помогало даже от девчонок, шедших отдельной статьёй. То, что женщины — зло, он понял ещё в детском саду: эти исчадия ада дразнились и обзывались, а он даже не мог их за это поколотить.       С тех пор ничего не изменилось.       Чем сильнее Теодор старался, тем быстрее стена шла трещинами и рушилась. А обидней всего то, что он не смог придумать этой пигалице достойного ответа, выдавив вместо него что-то вроде:       — Слышь, курица, смотри, чтобы за слова отвечать не пришлось!       — Смотри, чтобы за слова отвечать не пришлось, — писклявым голосом передразнила Дарина. — Слышь, истец, бежал бы ты к мамочке, тебе пора менять подгузник! Серьезно, он себя со стороны видел? Пищит, заикается, а все туда же. У Дарины, в принципе, не очень складывались отношения с противоположным полом, но один из его подвидов — мамин сыночка, ни внешне, ни внутренне ничего из себя не представляющий, но тем не менее считающий себя пупом вселенной, — просто вымораживал.       И все-таки это было чересчур сильной реакцией. Обычно... Ладно, последние месяцы, после того как открыла в себе внутреннюю силу, а с ней и новые возможности, она не реагировала на мелкие жизненные неурядицы вроде этого ничтожества настолько остро.       Зло, настолько древнее, что давно уже не помнило ни своего имени, если оно вообще существовало, ни обстоятельств своего появления на свет, вечно терзалось голодом. Сейчас, в надежде на сытную трапезу, оно не спеша сбрасывало с себя оковы сна — навязанного сна, с виновным оно разберется, дайте только поднабраться сил, — и с аппетитом... Присматривалось? Принюхивалось? И это тоже, хотя больше всего его способ познания мира походил на осязание. И то, что оно сейчас осязало, ему нравилось все больше и больше.       Теодор сжал кулаки. Сейчас на его призыв могли бы откликнуться все мертвецы этого кладбища. Да что там, сейчас ему достало бы сил и ярости обрушить на девицу и шавку всех демонов преисподней. Всякие там ритуалы и заклинания — чушь для поехавших на почве эзотерики недоумков. Он и сам таким был, пока не познал истину и не нашел в себе дар. На самом деле, достаточно силы и желания, и он не отказался бы прослушать, как блохастая тварь обскулится, пока не окажется полностью погребенной в земле.       Бобби заскулил еще пронзительней. Теперь точно все пропало. Нечто, что люди бы приняли за туман, хотя Бобби скорее описал бы это как огромную бесформенную кляксу со множеством щупалец. Чудовище, не осязаемое, не обладающее запахом в привычном понимании, но тем не менее сулящее мучительную смерть, взяло их в кольцо и теперь неспешно, но неотвратимо сжималось, не оставляя даже малюсенького шанса на спасение. (Стыдно сказать, у Бобби мелькнуло малодушное желание сбежать, но он сразу же отмел его как не достойное настоящего пса.) Они были обречены.       Разум древнего зла сбросил последнюю паутинку многовекового сна, и оно сообразило, отчего проснулось. Три живых существа буквально фонтанировали негативными эмоциями. Двоих из них оно узнало практически сразу. То были давно намеченные жертвы. Первые из многих. «А собака сойдет за аперитив», — решило зло, предвкушая обильную трапезу.       «А ведь мне достаточно захотеть, — злость и раздражение клокотали внутри Дарины, словно в жерле вулкана, грозя в скором времени смести все препятствия и во всей красе извергнуться на поверхность. — Хорошенько пожелать, и он усохнет в считанные месяцы». Девушка хорошо знала действенность ведьмовских проклятий и собственную силу сознавала превосходно. Когда-то она обещала себе, что использует этот свой талант лишь в крайних случаях, но, черт побери, было бы забавно понаблюдать, как этот слизняк, к примеру, задохнется.       Даже усмиренное и усыпленное, древнее зло никогда не было побеждено до конца. Слишком могущественно было когда-то (и когда-нибудь обязательно будет снова), слишком глубоко пустило корни в окружающий мир. Оно таилось повсюду, в, казалось бы, незначительных мелочах, расставляло свои сети в поисках жертв для подпитки. Недотеп, неудачников, ничтожеств, отверженных. Оно незаметно проникало в их мысли и сны, холило их страхи, лелеяло их обиды, пестовало их пороки, взращивало до непомерных размеров злобу, эгоизм и самолюбие. Затем показывало дорогу сюда, в место своего заточения, где и выпивало жизненные силы.       Если бы у Дарины сейчас спросили, чем именно этот мамкин соплежуй так ее пронял, она не нашлась бы, что ответить. Ей сейчас было не до рассуждений, очень уж хотелось снять с засранца скальп.       Деваха бесила Теодора настолько, что даже немного восхищала. Правда, желание удушить ее своими руками и прикопать тут же перевешивало восхищение. Нет, ну блин чмошница чмошницей, а держится просто как королева мира. Этих двоих зло планировало смаковать еще долго и поодиночке. Сполна насладиться их самокопанием, утопанием в былых обидах, непомерной гордыней. Не спеша полакомиться страхом, горечью и чувством безнадежности. Дать ложную надежду, а потом низвергнуть в пучину отчаяния и выпить досуха. Они были похожи друг на друга, как брат и сестра. И попались на один и тот же крючок: оба верили в потусторонние силы (в чем, если не вдаваться в подробности, были правы) и интересовались тем бредом, который человечишки называют духовными практиками. Надеялись таким образом постичь смысл существования. Как будто в существовании людишек есть какой-то другой смысл, кроме как быть кормовой базой! «Приятного аппетита», — пожелало себе древнее зло и принялось направлять эмоции жертв в нужное русло...       — Заткнись! — рявкнула на Бобби Даша.       Это повергло несчастного пса в глубокий шок и потому, что любимая хозяйка никогда прежде на него не кричала, и потому, что рявкнула она в унисон со своим оппонентом. Впервые за время знакомства они пришли к консенсусу хоть в каком-то вопросе. Бобби, впрочем, это не сильно радовало. Он трясся мелкой дрожью, а перед глазами у него проносилась вся его недолгая собачья жизнь, причем преимущественно в серых тонах. .      ..но, как с удивлением сообразило через некоторое время, действовали его манипуляции только на собаку. Древнее зло и раньше предпочитало поглощать по одной жертве за раз. Так было куда проще. А здесь... Попробуй-ка погрузи в глубины отчаянья, отбери желанье само жить у двух готовых вцепиться друг другу в глотки существ, тем более когда оно еще не пришло в форму. «Ну ничего же, — подбодрило себя зло. — Сейчас я попробую еще раз, а эти несчастные еще горько пожалеют, что мне пришлось столько с ними возиться! Их агония будет длиться вечно!»       Бобби перестал скулить и снова принюхался. Что-то изменилось, но он опять не мог сказать, что конкретно. Жуткое существо никуда не делось и по-прежнему угнетало и лишало сил одним своим присутствием, но мир вдруг сделался чуточку ярче, и дышать почему-то стало легче.       Что происходит что-то не то, древнее зло определило по собаке. Чертова тварь сорвалась с крючка. Вне себя от ярости, оно отчаянно цеплялось за ускользающую связь и потому не сразу заметило, что проиграло. По крайней мере, эту битву, но оно еще отыграется!       Не в силах больше сдерживать гнев, Дарина вцепилась врагу в волосы. И тут их окатили водой.       — А ну разлепились, утырки малолетние!       Теодор, в сущности, именно этим и был занят: пытался отлепить эту бешеную (а чего еще ждать от собачницы) от своей головы. Освободившись, он уставился на непонятно откуда взявшегося сторожа Никитича, грузного мужика лет пятидесяти с красным носом и выступающими венами на лысой башке. Юный некромант пребывал в некотором замешательстве, в его душе боролись равнозначные желания: пустить в ход свое могущество (Чуть позже он заметит, что больше его не ощущает.) и свалить отсюда подобру-поздорову. (С Никитичем шутки плохи, в этом Теодор успел убедиться на собственном опыте.) А еще почему-то стало легче дышать.       — Опять, паскуды, приперлись! — Никитич опустил на землю теперь уже пустое ведро и оперся на принесенную с собой лопату. — Предупреждал я вас, еще раз здесь увижу, прямо на месте и закопаю? Предупреждал, и не раз! Теперь пеняйте на себя! Гнев куда-то ушел, и из Дарины будто бы выпустили весь воздух. Зато появилось глухое, разъедающее изнутри раздражение (древнее зло аккуратно шевельнулось), смешанное с досадой. Главным образом на себя и на свою несдержанность, хотя перепало и недавнему врагу, и Никитичу (Какое ему дело, вечно во все сует свой нос?!). Потом девушка с ужасом сообразила, что чуть не использовала свою силу во зло. (Пройдет некоторое время, прежде чем она сообразит, что больше силы не чувствует.) А еще внезапно стало очень легко дышать, наверное, от осознания, что вовремя взяла себя в руки и никому не навредила.       Кладбище Теодор и Дарина покинули бегом, Бобби радостно трусил следом. Сторож решил не бросать слов на ветер, и, размахивая лопатой, гнал развеселую компанию аж до ворот.       «Вряд ли они будут рассказывать внукам правдивую историю своего знакомства», — решил Никитич, несколько мгновений поглядев вслед молодым людям. Он не обладал даром предвиденья, но имел весьма развитую интуицию, которая подсказывала, что между этими двумя только что проскочила искра. А может, и не проскочила, и они сейчас навсегда разойдутся каждый своей дорогой.       В любом случае от проклятого места он их отвадил надежно, скоро ядовитое влияние проклятой сущности ослабнет, наваждение последних месяцев выветрится и ребята заживут нормальной, счастливой, он от всей души на это надеялся, жизнью.       А ему пора за работу, тяжелую и за прошедшие годы надоевшую хуже горькой редьки, но нужную и важную. Слабые неокрепшие души будут всегда, значит, злобная тварь будет здравствовать до скончания веков, поэтому и ему, стражу, на покой рановато. Впрочем, ему и так очень даже неплохо. Никитич поудобней перехватил лопату:       — А ну-ка, сволочуга, размялась, а теперь пора баюшки!