***
Иван перелистывает третью книгу за этот час. Она на родном языке, но он не может вникнуть в суть текста. Не тогда, когда у тебя плывёт перед глазами от слёз. Первые дни он вырывался, бился и пытался выбраться всеми силами. Он бил замок у стены, об углы коридоров, но ничего не помогало. Иван даже закидывал части цепи в огонь, чтобы потом гибкий металл можно было разбить мечом, пока не отнятым у него. Он предпринимал попытки бороться с Кощеем, но оружие быстро выбивали у него из рук, запястья скручивали за спиной, а самого его утыкали носом в стену или подушки. Потом Иван хотел договориться. Разрешить всё мирным путём, насколько это было возможно. Но серые глаза напротив были холодны к его мольбам и просьбам. — Не нужно было ему такое говорить, — он утыкается носом в книгу и всхлипывает. — Ты бы всё равно остался здесь. Он уже привык к таким неожиданным появлениям. Дни человечности Кощея стали похожи на сказку, которую читали ему давным-давно. Он снова какой-то нечеловеческий, отстранённый, незаинтересованный. Он не подпускает чёртов слишком близко к нему, только сам общается с ним, как общаются с котом. — Пожалуйста… — Иван продолжает всхлипывать. Кощей нежно достаёт книгу у него из рук и кладёт её на место. Он поворачивает лицо Ивана к себе за подбородок, еле касаясь кожи ногтями. Никто из них не думал, что дойдёт до слёз. Иван так стойко держался, кричал, обещал убить его, выбраться и не оставить от замка ни одного камешка. Он даже отказывался от еды, но, когда перед глазами начало темнеть, а ноги подогнулись, он всё же придвинул к себе тарелку, всё ещё красивую и дорого украшенную, с вкусной едой, но она казалась ему безвкусной. Он кусал, жевал и глотал, не обращал внимания, что же вообще он ест. Подсунь ему сырое мясо, он бы съел его без лишних слов. А сейчас, когда цепь на ноге дольше двух десятков дней, внутренние надежды на освобождение собственными силами рассыпались и развеялись по ветру. — Прошу… — Тихо, тихо, — Кощей сцеловывает слёзы с его щёк и мягко поглаживает свободной рукой по мягким золотистым волосам. Его губы надолго останавливаются рядом с губами Ивана. Но Иван сам подаётся вперёд, целует и цепляется за плечи, продолжая плакать. Влажно, мокро, солёно от слёз. Он отодвигается и тяжело дышит. — Я не хотел уходить навсегда в тот день. Лишь на пару часов. Я уже столько раз это говорил, униженный, стоящий на коленях перед тобой. Когда же ты мне поверишь? — Ты говорил, что первой же возможности сбежишь навсегда. Как я могу тебе верить после таких слов? Глаза Ивана красные, опухшие, он часто смаргивает влагу. Длинные светлые ресницы слипаются, темнеют. — Я был зол, прости меня, — сильные руки подхватывают Ивана под руки, когда тот начинает сползать. Он утыкается носом в плечо и шепчет, как же ему жаль. — Ради того, что ты испытываешь ко мне, прошу… Глаза Кощея недобро блестят, но Иван не видит этого. Он продолжает обнимать юношу и успокаивать, глядя на цепь, тянущуюся от стены. Эта цепь — прекрасное изобретение. Иван ходит по всему замку, цепь перемещается по стене, но ни к одному выходу его не подпускает. — Я просил тебя остановиться, но ты меня не слушал, — слёзы Ивана потекли с новой силой, как только воспоминания нахлынули на него. — Мне было больно, мне до сих пор больно. Ты лечил меня потом, я знаю, но… Так страшно… Мне страшно, что ты снова сорвёшься, подумав о том, что я хочу уйти. Только цепь. Ничего больше я не прошу. Убери её. Я больше не могу. Грудь Кощея дрожит. И Ваня понимает это не сразу, содрогаясь от рыданий. Кощей мог устроить всё. Он мог создать прекрасный мир для них обоих, если бы не это слепое животное желание полного подчинения. Перед глазами момент, когда он чуть не задушил Ивана после одной лишь просьбы прогуляться. На его шее до сих пор остаётся след, почти исчезнувший, но за который всегда цеплялся взгляд. Иван тогда бил его по плечам, пинался ногами. И всё же, куда смертному против бессмертного? Кощей остановился, когда яркие глаза закатились. Он отпрянул от него в ужасе. Через пару мгновений послышался кашель. В тот день он приказал посадить Ивана на цепь. Тот день оказался самым ужасным. В этот раз виновен был только Кощей, только он перерезал нить, связывающую их. По бледной щеке катится слеза, оставляя за собой прожженный чёрный путь. Вот так он платит за свои поступки. Невообразимо мало, но следом на всю оставшуюся вечность. — Я хочу тебе верить. Но я не могу. Кощей отодвигается и берёт лицо Ивана в свои руки. Он больше не плачет. Мокрые дорожки на лице остаются ровно до того момента, как Кощей вытирает их и глуповато улыбается, когда хочется плакать и биться в истерике. Он отводит Ивана в спальню и укладывает на постель. Тот не смотрит ему в глаза, не отодвигает и не притягивает к себе. Кажется, всё стало для него ненужным, неважным, нежеланным. Кощей стаскивает с него рубашку и накрывает одеялом. — Как давно ты ел? — он гладит его по голове и смотрит почти любовно, сглатывая ком в горле. — Не помню. Может день... — Иван хочет повернуться, но ладонь на плече останавливает его. Он уже видит во второй руке тарелку, но его мутит от одной мысли о еде. Кожа на лице зеленеет, а потом краснеет. — Понятно, — тарелка исчезает. — Постарайся поесть завтра утром. Иван что-то невнятно бормочет и всё же разворачивается. Кощей минуту смотрит на него, а потом ложится рядом, обнимая поперёк груди. Царевич дёргается, но сразу успокаивается, прижимается сильнее. Он вспоминает деревенских мужиков, которые всегда прикладывались к водке, но в то же время называли её смертью. Вот так же и он. Иван видеть не может Кощея, но цепляется за него, ищет любви и тепла в нём. И получает. — Спи, Иван, — Кощей быстро касается губами его виска и кладёт голову на подушку, зарываясь в волосы, мягкие и золотистые. Утром Иван просыпается, заводит руку за спину и никого не находит. Ему остаётся лишь горько усмехнуться и вылить в окно тарелку с пшённой кашей. Конечно, Кощей знает, что же он делает с едой, если он не стоит над душой и не заставляет запихивать всё в рот. Иван рад бы всё это возвращать, но не получается. Он проталкивает пальцы себе в рот, давит на основание языка, давится, кряхтит, но ничего не получается. Он просто надеется, что Кощей отпустит его, если увидит ужасное состояние. Но этого не будет. — Ванечка, поешь, — в углу стоит Нави с новой тарелкой. Он подходит и треплет её по голове. — Он тебя накажет, — в голове грусть и обида то ли на Кощея, то ли на самого себя. — Да. Но лучше поешь. Мне жалко тебя. Он любит тебя, поверь мне. Он всего лишь не умеет по-другому. — Я знаю, Нави, я знаю, — он всё же берёт тарелку и ест немного, чтобы она успокоилась и ушла. Тогда он выливает и это в окно.3.
3 января 2019 г. в 18:04
— Ты же понимаешь, что мне не нужно есть? — Кощей улыбается уголком рта и отправляет в рот очередную порцию вина. На удивление, Иван сел не на противоположный конец стола, а рядом. Первые минуты он держался и ел аккуратно, но потом Кощей взял в руки куриную ножку и вгрызся в неё зубами. Не успел он оторвать кусок и прожевать его, как сбоку что-то громыхнуло — вилка о тарелку. Иван поднял посуду и чуть не влил в себя всё содержимое. Сейчас же он сидит и наслаждается той же курицей.
Иван кивает и продолжает есть. Еды в его желудке не было дня два. А хорошей еды и того больше.
— Нави! — неожиданно зовёт Кощей. Между их стульями появляется чёрт, которого гость ещё не видел. — Ты молодец. Поработала на славу.
В глазах чёрта загорается такое счастье, что Кощею становится как-то совестно. Он гладит её по голове и показывает на Ивана, сидящего в её же кафтане.
— Я так рада, я так рада… — слёзы катятся по её пушистым щекам, когда и Иван хвалит проделанную ею работу. Он не знает, как реагировать на плач нечистой силы.
Кощей совершенно по-отцовски вытирает солёные бусинки и отправляет её работать дальше. Она исчезает, всё ещё нашёптывая, как же она рада.
— Ты только с ней так добр?
— Нет. Если она провинится, то я не вспомню ни единого хорошо выполненного приказа. Но сегодня она превзошла себя. Не вижу причин не хвалить Нави, — он отпивает ещё немного и свободной рукой поправляет кудри Ивана, упавшие на глаза. Щёки Ивана краснеют, хотя это не первое прикосновение к нему. Он отводит взгляд на вещи на столе, с интересом разглядывает приборы, которыми почти не пользовались, откусывает ещё кусок, глотает, не прожевав хоть чуть-чуть, а Кощей всё смотрит на него, позабыв, что люди моргают, и впитывает в себя малейшие детали — блеск губ от масла, румянец на скулах, бегающие зрачки, подрагивающие ресницы. Всё кажется ему небесно красивым, но Кощей — приземлённое существо. Сколько бы он не тянул руки к небу, эту чисто-голубую лазурь никогда не достать.
— Поня-я-ятно, — смущённо тянет Иван. К нему в жизни не проявляли столько тепла, сколько Кощей проявил за жалкие полдня.
Он в его сознании предстаёт костром посреди глухого промозглого елового леса, согревающим в самые суровые и непредсказуемые моменты. Эти чувства, странные и новые для молодого Ивана, зародились быстро, почти мгновенно. О Кощее хочется думать только хорошее, особенно после разговора в одной из комнат замка. У него хрупкая душа, готовая треснуть от любого малейшего подозрения в предательстве или перемене чувств к нему.
Он вытирается о платок, исчезнувший через мгновение, как и все остатки их еды.
— Тебе же сложно одному будет перерыть столько книг. Я могу помочь. К тому же это моё поручение, а не твоё, — Иван подходит к старой теме разговора под другим углом. — Одному листать столько книг не хочется ведь. А тебе в моей компании хорошо, насколько я вижу, — он улыбается и смотрит прямо в глаза Кощею, подобно его манере.
Он улыбается в ответ, но куда более плотоядно, и думает, какой же самоуверенный мальчишка попался ему в этот раз. Иван уже копирует манеру его общения, желая произвести большее впечатление своими словами.
— Раз ты так считаешь… — Кощей встаёт и наклоняется над стулом Ивана. Он опирается руками в спинку стула чуть выше златовласой макушки и прогибается. Рукава рубашки сползают вниз, обнажая предплечья. — Но я не могу пообещать тебе, что не буду отвлекаться на тебя. Тем более некоторые книги написаны на языках, давно умерших. Всё ещё хочешь помогать мне?
Глаз у Ивана дёргается от такого напора. Он вжимает шею в плечи и захлёбывается воздухом. Неожиданно для обоих он хватает Кощея за руку и подаётся вперёд. Их носы почти сталкиваются друг с другом.
— Прекрасно. Заодно увижу, какие были языки в мире до моего рождения.
— Ох… — Кощея не хватает на большее. Чужая рука на его руке. Тёплое дыхание у самых губ и настойчивый взгляд. Он уже не знает, кто постановщик всей этой сцены. — Книги, значит… Хорошо.
Кощей выпрямляется, быстро скрывает порозовевшую кожу рукавом рубашки и отходит на добрых пять шагов.
— Отдохни. Начнём немного позже, — он практически выбегает из залы. Его дыхание сбито, а скулы чуть заметно поменяли оттенок на нежно-розовый. Пробежав около сотни метров, он облокачивается о стену, закрывает глаза рукой и смеётся.
Либо Иван сведёт его с ума, либо Кощей добьётся своего.
Примечания:
Начали за здравие – закончили за упокой.