Кощей над златом чахнет

      Данко закидывает ногу на ногу и откидывается на спинку стула. Глаза его сощурены и оттого ещё темнее. Он пристально смотрит на Ивана, который не может оторвать взгляда от своего кубка с питьём. Напряжённая фигура Кощея рядом с ним лишь усугубляет ситуацию. Змей открывает рот, чтобы начать говорить, но тут же начинает шипеть. Яркие глаза с некоторым испугом смотрят на него. Это раздражает. Как и всё происходящее. Он стучит когтями по столешнице, подражая кощеевской манере. Негласная игра «кто же сорвётся первым» продолжается около пяти минут. Вдруг Иван опрокидывает весь кубок за раз, жмурится и чуть дрожит.       — Налить ещё? — насмешливо выдаёт Данко и улыбается. Иван мотает головой, отчего золотые кудри прыгают из стороны в сторону. — Как знаешь… — он облизывает чешуйчатые губы. — Но я бы на твоём месте выпил ещё. Тебе многое захочется забыть.       — Что забыть? — спрашивает Иван. Кубок царапает поверхность стола и испаряется в воздухе, что уже никого не удивляет.       — Ничего, — вступает в разговор Кощей, начиная проедать взглядом всех. Серые глаза темнеют на несколько тонов, обретают болотный оттенок, а между бровей образовывается морщина. Всё его лицо будто вытягивается, обвисает под тяжестью воспоминаний.       Ивана мутит от выпитого, но он лишь сжимает губы и ровно дышит, держась одной рукой за край стола. Тянущее чувство вверху живота всё подталкивает согнуться пополам и вернуть наружу всё, что покоилось в его желудке. Он никогда не любил пить, да если и пил, то немного и за весь вечер. В какие-то минуты хотелось приложиться губами к кубку с медовухой, выпить её, вскочить из-за стола, скинуть с себя грузную красную бархатную шапку и затанцевать в одной белой рубашке, стуча каблучками сапог по каменному полу и вглядываясь в красивые лица девушек и парней со двора, что не знают, как вести себя с оживившимся барином. Но сейчас он еле-еле сидит и ловит на себе заинтересованные взгляды двух пар нечеловеческих, совершенно дьявольских, глаз. Его щёки алеют то ли от напитка, резко ударившего в голову, то ли от того, как Кощей кладёт руку на его плечо, чуть наклоняясь вперёд.       — Тебе нехорошо? — спрашивает он своим мягким голосом и кладёт руку уже на голову юноши.       — Мне… — начинает Ваня, но к горлу опасливо близко подступает ком. — Не знаю. — Он опирается головой о заботливую ладонь и прикрывает глаза, раздумывая над чем-то безрассудном.       Данко хмурится и цыкает, отворачиваясь в сторону. Ему определённо хотелось поговорить с ними обоими, а этот так быстро охмелел, что вряд ли через пару минут сможет понять хоть одно слово. Он хочет перевернуть этот чертов стол, разделяющий их, впиться зубами в белоснежную лебединую шейку царевича и услышать, как хлюпает и клокочет свежая кровь под губами. Те чувства, что он испытал впервые, убив оленя, когда инстинкты взяли верх над разумом. Он до сих пор ненавидит себя за это, но именно его, именно сейчас может запросто загрызть, обглодать и скинуть кости поблизости в лесу. Однако… однако… Данко смотрит на Кощея и прерывисто вздыхает. Вот чего он желает. Такого же взгляда, такой же ласки от его рук, объятий и успокаивающего шёпота на ухо. Желает называть его отцом, забыв обо всей той крови, что ему пришлось из-за него увидеть, рассказывать о чём-то с интересом и видеть перед собой Кощея, подпирающего голову кулаком и внимательно слушающего.       — Поговорим наедине? — спрашивает Кощей, повернув к нему голову и тут же став каким-то чужим и далёким от того образа, что сохранился в душе Данко. — Можешь увести его?       Когти, до этого мерно стучащие по столу, уже скребут по нему. Два тяжёлых кулака с грохотом опускаются на ручки стула. Они трескаются и держатся на честном слове, которое испаряется, стоит по ним ударить ещё раз. Данко смотрит себе на колени и пытается угомонить разбушевавшееся в душе чувство. Чувство странное, отнюдь не новое, но очень редкое. Между его зубов протискивается кончик языка, что совсем пересох от напряжения. Он тихо шипит, но это шипение перерастает в стон отчаяния. Ему больно смотреть на них, а потом разжимать кулаки и видеть, как кровь тёмно-сизого цвета стекает вниз и капли гулко падают на серые камни. Ранки затягиваются у него на глазах, но на руках всё ещё тоненькие дорожки от крови. Когда-то красной, тёплой и такой странной на вкус.       — Как и раньше?       Данко поднимает голову и с надеждой вглядывается в глаза Кощея. Однако они холодны и безжизненны, серьёзны и ничуть не сострадательны. Он кивает и опускает голову обратно, изо всех сил сдерживая накопившиеся слёзы.       Кощей тянет Ивана за предплечье и уводит. Дверь хлопает за ними, а за ними, кажется, кто-то кричит. Златоволосый юноша уже успевает пару раз споткнуться о мелкие неровности. Но шаги рядом уверенные, твёрдые и целенаправленные. Его поддерживают то ли за руки, то ли за плечи, вводя в небольшую комнатку с кроватью.       — Почём ты знал, где эта комната? — спрашивает Иван, притворяясь в сотню раз более пьяным, чем он есть на самом деле. Он опускается на перину, неуклюже скидывая с себя сапожки.       — Я был тут частым гостем, — улыбается он и легко целует светлый, чуть горячий лоб, зарываясь пальцами в нежные кудри. — Поспи. Утром я приду к тебе.       Он кивает, тянется к губам напротив и видит, как серые глаза закрываются, а их хозяин поддаётся натиску юного любовника. С силой сжав в руке простынь, Иван с ещё большим напором вцепился второй рукой в шею Кощея, будто львица хватает зубами за кожу на шее своего львёнка, чтобы перетащить в укромное место. Но запуганным львёнком тут был далеко не Кощей.

***

      — Почему? Почему ты так делаешь? — Данко смотрит на вошедшего обратно Кощея, уже не скрывая слёз. — Неужели я тебе не нужен?       — Ты всегда прогоняешь меня, хлопаешь дверью и кричишь, что хочешь моей смерти, — бесстрастно отвечает Кощей, так и оставшийся у двери. Его длинные пальцы лежат на ручке. Он цепляется за неё, чтобы иметь хоть какую-то опору, когда в душе темно и жутко.       — Я готов тебя простить, — шепчет он, кладя свои руки на шрамы на обоих плечах. По щекам катятся слёзы. — Скажи мне, кто я для тебя. Скажи, что всё ещё помнишь тот день. Что тебе жаль…       Кощей отрывается от двери и делает вперёд шаг. Ноги не слушаются, наливаются свинцом. Он протягивает руку к нему и видит того маленького мальчика с яркими глазами и проступающим от жара потом на лбу, вспоминает тихое «папа» и опускает руку. Измученный собственной совестью, он уже не знает, кто для него Данко. Его слёзы, крики и мольбы перестать убивать его в тот день до сих пор в памяти, как события вчерашнего дня.       Он помнит, как глаза Данко заказывались после очередного удара топором, а кровь лилась на сырой пол одной из темниц. В воздухе витал запах крови, притягивая за собой мысли о том, что всё может закончиться быстрее, чем должно. Кощей, кажется, сам плакал наблюдая за тем, как трясущаяся рука тянется к тому месту, где до этого была лишняя голова. У Данко уже не было сил ни плакать, ни кричать. Он лежал на полу и смотрел четырьмя глазами на своего отца, что в очередной раз заносил над головой топор.       — Мне не жаль, — твёрдо констатирует Кощей, в очередной раз ударяя Змея в сердце острым клинком. Он так и склонился над столом, подобно испуганному ребёнку накрывая голову руками. Скрывать слёзы было бесполезно, поэтому он отпустил с цепи ту гончую внутри себя, что так давно хотела вырваться в виде криков и солёных дорожек на полулюдском лице. — Это был не ты.       — Откуда тебе было знать?! — рявкает Данко, глядя на него из-под сгиба локтя.       — Я знаю, кто мой сын. И игра твоего тела была проиграна с самой первой секунды, когда ты сказал, что слышишь голоса в своей голове, — Кощей делает ещё шаг вперёд и тут же поднимает Данко за лицо. Тот всё ещё плачет и отводит взгляд в сторону, как делал и в детстве. — Просто побочное действие.       — Когда ты замахнулся в последний раз, то я подумал, что ты убьёшь меня. Ты отнёс меня в постель и уложил спать так, как если бы ничего не случилось. Даже слова не проронил, а я лежал и истекал кровью на белые простыни, — Данко жмурит глаза и пытается выкинуть это из головы, но ничего не получает. Жуткие воспоминания сильно держатся за любые выступы и эмоции, на которых они так искусно играют.       — Что я должен был сказать? — он наклоняется и оказывается лицом к лицу со своим мальчиком.       — Что любишь меня. Всё будет хорошо, а ты никогда больше так не поступишь. Мы пережили кошмарный сон, но его надо забыть поскорее. Что угодно, но не молчать, — слёзы хлещут из его глаз ещё быстрее. — Ты тихо сидел рядом или ходил из угла в угол, но ничего не говорил. И не трогал меня. Почему ты не обнял меня? Поч…       Кощей тащит его на себя и подхватывает под руки. Он обнимает его, сдавливая в рёбрах до хруста и целуя любой открытый участок лица. На губах остаётся влага. Он заполняет нехватку подобного за все года, отчётливо понимая, что никогда не сможет его восполнить. А Данко в его руках цепенеет, молчит и не знает, куда себя деть.       — Я не знал, что делать. Боялся навредить тебе ещё сильнее, — шепчет Кощей, прижимая к себе более коренастое и сильное с виду тело, испещрённое чешуйками, смотрит в яркие глаза и кусает нижнюю губу, чтобы не продолжить говорить и говорить о том, как жалеет в действительности. Ведь он знает, что тогда даже тончайшая нить между ними порвётся окончательно.       — Ты навредил мне лишь однажды, когда позволил увидеть в тебе отца.

***

      Иван сидит на каменном полу и с силой закрывает себе рот обеими ладонями. Глаза его широко распахнуты, а сердце в груди ударяется о рёбра и норовит остановиться свои скачки. Он смотрит на небольшой просвет между стеной и дверью, откуда льётся свет, и пытается отползти от него, поскорее вернуться в комнатушку и сделать вид, что там и был всё это время. Часть разговора он уже не слышит, но главное он уже узнал. Словно разноцветные стекляшки, разбросанные по полу, детали начали собираться в витраж, где, к сожалению, больше всего ярко-алого цвета. Иван встаёт на босые ноги и делает несколько шагов, всё ещё пытаясь переварить услышанное.       Кощей всегда мало говорил о себе, при этом зная о нём практически всё. Иван касается камней на своей шее и дёргается. Он хочет снять украшение, но не может нащупать никакого замка, начинает стягивать его через голову, однако оно будто сжимается на его шее ещё сильнее.       Шаги даются неимоверно сложно, потому что в голове каша, а на языке одни вопросы. Иван не успевает дойти обратно, когда сзади его окликивают. Он не поворачивается. Не может. Не хочет.       — Что ты тут делаешь? — спокойный голос сзади раздражает, распаляет изнутри желание сказать многое.       — Я не могу пройтись? — он поворачивает голову назад и смотрит на Кощея исподлобья суровым взглядом. Яркие глаза потемнели то ли от чувств, бушующих внутри, то ли от темноты коридоров.       — Босиком? — его бровь вопросительно выгибается, а сам он подходит к Ивану и кладёт на плечо руку. Тот небрежно скидывает её и шагает в стороны, чувствуя, как на затылке шевелятся волосы от накатывающегося страха. — Что с тобой?       — Ничего. Я просто хочу побыть один. Или мне нельзя?       — К чему ты клонишь? — хмурится Кощей, уже злящийся на Ивана, но тщательно сдерживающий себя. — И ты пьян. Подумай о том, что говоришь.       — Я не пьян. Я притворился, — сознаётся он, осмелев, ведь его и так уже поймали на содеянном. — Как и ты. Ты всегда играешься со мной. И с ним игрался. — Иван неопределённо машет в сторону, откуда пришёл.       По лицу Кощея видно, как медленно до него доходит осознание.       — Ах, ты подслушал всё… — задумчиво говорит он. — И что ты об этом думаешь?       — Не всё, — признаётся юноша, вглядываясь в лицо напротив. Оно стало бледным, бесчувственным и каким-то тяжёлым. — И я ничего не думаю об этом. Я лишь думаю, что ты мог бы мне рассказать всё, а не таить правду.       — Это поменяло бы что-то?       — Да! — почти кричит Иван и вытягивает руки вперёд, умоляя Кощея признать свою ошибку.       — Тебя не должно это волновать.       Он опускает руки, смотря на него со злостью и гневом. Не думал Иван, что так всё обернётся.       — Ты не имеешь права за меня решать.       — Имею. Пока ты мой, — отвечает он и, разворачиваясь, идёт в сторону комнаты так, словно ничего не произошло. А Ивана трясёт. Он стоит пару секунд, не зная себя от гнева. Он не плачет, не кричит, он подходит к Кощею сзади и хватает его за предплечье. — Что…       В воздухе повисает звон от удара. Он шумит в ушам обоих. Но лицо одного ошарашено, а второго — серьёзно как никогда. Иван всё ещё крепко держит его, так и не опустив руку, что горит от хлёсткой пощёчины. Он не боится и не робеет перед предстоящим ответом, но и ничуть не жалеет об этом. Он смотрит в глаза Кощею, что медленно наливаются кровью. Из его тонких бледных уст вырывается одно слово, режущее по душе, только отошедшей от недель ношения цепи на ноге.       — Шавка.