День за днем

Луна скромно выглянула из-за густой тяжелой тучи, робко проливая свет на печальные земли древней страны, давно погруженной во мрак суеверий и прошлых войн. Унылый лик Трансильвании запечатлел на себе шрамы несчастной природы, которую уничтожали топорами и огнем, а также пропитался пролитой людской кровью павших в бессмысленной войне за Бога. «Предающего Бога, который проклинает своих верных детей» Затхлый воздух, кажется, не двигался с момента первого прихода армии осман на эти земли, а потому он пропитан гнилью и сухостью, обжигая измученные за многие годы легкие. Они пропитались ядом этой чертовой страны, поэтому каждый вдох приносил немыслимую боль, с которой ни один человек не может справиться. «Но я уже давно не человек» На бледное лицо, лишенное красок, ложится тень злой безжалостной улыбки, которая становилась обоюдоострым клинком, что безжалостно проходился по остаткам гниющей души. Терзать себя стало лучшим развлечением для бессмертного существа, потому что слушать озверелые стоны его ночных спутниц более невыносимо. «Надоела такая жизнь» А можно ли это назвать жизнью? Разве это жалкое вялое существование на проклятой умирающей земле, которая пропиталась тьмой его собственного проклятия, может быть жизнью? Ему остается звонко смеяться, обнажая острые клыки, которые сияют белизной, и растягивать обескровленные губы в оскале. Он блуждает тенью прошлых дней по земле нынешней, воссоздавая вокруг себя образы счастливых дней жизни. Когда были цели, вера. Любовь. Когда душа трепетала и была полна света почти таким же, как солнце – ярким и горячим, которое он готов был отдать каждому. Он раздал все, оставив себе затягивающую пустоту. Солнце навсегда покинуло его. Теперь путь во мгле мог освещать лишь холодный диск далекой луны. Пока не произошло это. Пока на пороге его страшного замка не появился несущий жизнь и свет юный нотариус с мягким взглядом и ласковой улыбкой, добрым смехом и приветливыми словами, в которых не было ни страха, ни упрека. «Лорд ДжунСу» Одно обращение вызывало давно забытый трепет, отчего появлялось ощущение теплоты на кончиках пальцев и щеках. Он прятал почти безумный, жадный взгляд и прятался от живого в бесконечных коридорах собственного дома, который давно обратился клеткой. Пыткой стало сталкиваться с этим человеком каждый день в погруженных в вечернюю тьму залах, в которых танцевали тени, объятые теплотой огня свечей. В их чадящем пламене, казалось, все его уродство вылезало наружу, и звериный дикий облик ложился поверх человеческой маски. «Не смейте его трогать», - шипел он на своих грязных прислужниц, которые не хуже его самого чуяли горячую кровь под смуглой мягкой кожей. Но их голод отличался от его – им нужна была только пища, которая бы наконец была настоящей, а не подделкой, в виде крови мелкой дичи. Ему же жизнь. Он хотел жить, как это раньше. Как человек – с мечтами, надеждами и любовью. У него отняли все, что только можно, и жгучая острая необходимость рвала изнутри. «ЮнХо» С этим именем лорд стал засыпать перед рассветом и пробуждаться с этим именем на дрожащих губах перед закатом. Это оно проникло в сознание, заставляя думать только о себе: о прекрасном глубоком голосе, о тонких запястьях и сильных руках, крепкой широкой спине, черных мягких волосах, сладкой длинной шее… В которую так хотелось вонзить клыки, чтобы жизнь наконец хлынула в его мертвую душу, наполняя ее отголосками далекого счастья. Но все же что-то еще останавливает его перед этим. Совесть? Ха, она загнулась вместе с верой в Бога, которого тот так преданно любил. Скорее, именно те самые чувства – восхищение, нежность, трепет, которые сплетаются в единое нечто, что сдерживает бессмертное оголодавшего чудище на цепи. Но они недолговечны. И все же руки дрожат, обхватывая мощные плечи, прижимаясь к сильному телу. Глаза безумно блестят, улавливая страх и нетерпение в чужом потемневшем взгляде. Язык слишком часто скользит по пересохшим вмиг губам, которые без устали вновь и вновь касались теплой кожи. Вот оно, что так необходимо потерянному существу. И единственное, что успевает произнести потерявший над собой власть ДжунСу, это тихое и почти умоляющее: - Прости меня. Клыки переходят тонкую грань, отделяющую жизнь от смерти, ее горячий поток хлынул к увядающему цветку чужой души, постепенно восстанавливая засушенные лепестки, когда-то сияющие белизной. Хриплое дыхание над ухом становится все медленнее, кожа под холодными руками становится все бледнее. - Ты не умрешь, мой ЮнХо, - шепчет ДжунСу, касаясь окровавленными губами высокого лба, оставляя горячий отпечаток. – Тебя ждет новая жизнь. Где земле не нужны могилы, а наше счастье растянется на вечность.