День за днем

Он не может жить без этого чувства, которое сжимает сердце, как в кулаке, разжигая кровь в жилах, превращая в тяжелое расплавленное железо, которое буквально изжигает изнутри. Кто-то называет это адреналином. Юра называет это смыслом жизни. Нет жизни без риска. Без него дни становятся серыми и бессмысленными, как галька под ногами, которую безжалостно втаптывают или пинают и тут же забывают. Без страсти, без огня в венах нет смысла проживать день, потому что это превращается в пытку водой, когда на темечко падают с одинаковым интервалом тяжелые холодные капли. Плисецкий ищет риск во всем, чтобы хоть раз за сутки ощутить страх и желание жить. Если идет гулять, то обязательно перебегает дорогу на красный, обязательно почти перед самым капотом автомобилей. В метро он стоит почти на самом краю за пределами ограничительной черты. Юра ввязывается в драки, сражаясь в прямом смысле не на жизнь, а на смерть, сидит на качающихся перилах балкона, свесив ноги в сторону бездны. У дедушки бы сердце остановилось, узнай он, чем занимается единственный и любимый внук, потому тот держал язык за зубами и уверял, что все хорошо, а очередные синяки – просто случайность, или просто не показывался на глаза. Его любовь к риску никто вокруг не понимал. Никто не понимал, какое это удовольствие, когда чувствуешь, что еще миг – и все может прекратиться. Большинство любит привычную и мягкую безопасность, в которой нет никаких неожиданностей и все размеренно и предсказуемо. «Пугливый скот», - рычит мысленно Юра, не желая причислять себя к таким же. Ему не ведом страх. Он знает только любовь к хождению на краю пропасти. - Ты просто выпендриваешься, - кричат ему вслед дворовые. - Перебесится и успокоится, - уверяет всех Витя. Юра готов взять нож и лично порезать его, но уголовщина – это уже перебор, поэтому он только мечтает об этой сладкой расправе. Ему хочется доказать всем, что это не просто подростковый максимализм, что это суть его существования. Он выбирается ночью к заграждению, отделяющему заброшенное здание. Его давно хотели снести, но то ли денег не было, то ли просто решили это оставить как есть. Из аварийного здания всех выселили, но оно осталось стоять обнаженным скелетом. Юра, опасливо озираясь, перелез через ограду и рванул к зданию. Он слышал, что здесь иногда ходит патруль, чтобы здесь не ошивались наркоманы и беспризорники. Плисецкий не особо стремился попасть на пятнадцать суток, это бы очень расстроило дедушку, а это был единственный человек в мире, которого Юра действительно любил. Тихо он пробрался в незакрытую парадную и, включив карманный фонарик, почти на ощупь принялся подниматься на крышу. Его конечная цель была именно на ней. Хорош не просто риск пробраться туда, куда нельзя, но и на самое видное место, еще больше рискнув. На лестнице пахло сыростью, плесенью и помойкой. Все-таки, как бы ни старались правоохранительные органы, сюда все равно залезали, жили и даже умирали. Юноша передернул плечами, прибавляя шагу. Морально он еще не был готов видеть разлагающиеся трупы. Дверь крыши поддалась легко, лишь тихо скрипнув. В первую очередь его встретило небо. Затем в лицо ударил поток ветра, который трепал светлые волосы. Темнота ласкова обняла, и Юра смело шагнул в нее, сразу ловя взглядом свет фонарей внизу – город продолжал жить, хотя на нем выступали такие вот умершие пятна. Это было непередаваемое чувство – и свобода, и какая-та предопределенность, что все это иллюзия. - Гадство, - ругнулся Юра, пнув ногой валяющуюся банку, которая с грохотом покатилась, перелетела крышу и ринулась вниз. - Это было зря, - услышал глубокий, слегка хриплый голос позади и резко развернулся, светя на незнакомца. Перед ним, сильно щурясь от попавшего в глаза света, стоял парень лет восемнадцати-двадцати восточной внешности в кожаной куртке, как у байкеров, и в похожих высоких сапогах. - Убери фонарик, - спокойно произнес он, прикрывая ладонью глаза, чтобы облегчить зрение. - Да щас, вдруг ты маньяк!? – воскликнул Юра. Парень выразительно вскинул брови, одним этим жестом, сказав Юрке, какой он дурак. Да, маньяк бы просто со спины зашел и сделал бы, что хотел. Плисецкий опустил фонарик ниже, позволяя наконец открыть глаза незнакомцу, хотя не сказать, что это сильно что-то поменяло, глаза все равно были уже, чем у европейцев. - Убери, - повторил он. – Внимание привлечет. И, как будто его услышали – внизу появились еще фонарики, которые походили на светлячков в лесу. Незнакомец тихо ругнулся на своем языке и схватил Юру за запястье, потащив к противоположному краю крыши. - Эй, не пойду я с тобой! – закричал Плисецкий. - Не кричи или оба попадемся, - все также спокойно произнес парень, как будто его это вообще не волновало. А вот Юра осознал. И почувствовал это снова – сердце сжатое в кулак, горячий поток по венам. На губах появилась глуповатая улыбка. Они бежали по лестнице вниз, его проводник четко знал дорогу, но Юру не покидало ощущение тревоги и страха. Долгожданное и приятное. Приоткрыв дверь парадной, они осмотрелись и со всех ног побежали к ограждению. У него самого, когда Юра пытался на него забраться их заметили и с криками стали приближаться. Плисецкий уже мысленно рыдал на коленях перед дедом, но его буквально за шкирку потянули и перекинули через забор. Возмутиться Юрка не успел, ему что-то кинули в руки, что оказалось мотоциклетным шлемом. - Залазь, - произнес парень, оседлав стального коня. Юра недолго думал. Миг – и он сидит за спиной спасителя, обнимая его поперек пояса, и они уносились прочь от злосчастной заброшки. Юра тогда пытался отдышаться и успокоить бешенное сердце и не думал, что будет дальше. Дальше же у него было самое лучшее знакомство в мире с невероятным казахом Отабеком, который стал ему сначала другом, а потом и парнем, который поддерживал любовь к риску и никогда не отпускал к пропасти одного. Но в тот момент, Юра просто наслаждался ревом мотора и ветром, бьющим в лицо.