День за днем

Скулу обжигает от боли, а следом жжение поступает в горло крепким алкоголем. Хочется смеяться и петь, хотя все летит к чертям. И, наверное, именно от этого на душе легко и сладко. Падать ниже уже некуда, хотя новый удар сбивает с ног и заставляет беспомощной куклой упасть на пол, уронив и бутылку, которая лишь чудом не разбилась. Губы искривляются в изломанной линии, которая должна была быть улыбкой, но кажется лишь противной гримасой. Кровавая пена, смешанная со слюной и выпивкой, помадой выкрашивает растянутый рот, измазывая десны и белые зубы. На светлой коже уже расцветают синяки, обезображивая и без того поломанного парня. - Бей меня, ну же! Крик смешивается с истеричным больным смехом, в котором стальной ноткой сквозит отчаяние и боль. В ясных глазах не осталось ничего от прежнего «я». В них нет больше света и азартного блеска. В них больше не теплится огонь ярости и чувств. Там нет былой гордыни и самоуверенности. Красивый яркий голубой превратился в серую грязную пленку, за которой только пустой затхлый воздух. Кулак бессмысленно бьет по полу, разбивая к черту костяшки. Эти тонкие руки аристократа не должны быть изуродованы шрамами и царапинами, но кто бы мог подумать, что им так легко появиться на благородной бледности кожи. Шрамы тянутся от ладони и к запястью паучьей сетью, пряча за уродливыми кривыми линиями полосы сосудов. Сейчас багряные грязные пятна покрывают руки собственной кровью, которую уже наверняка будет не смыть, сколько не оттирай. - Что ты с собой сделал? Слова похожи на звон разбиваемых о камень пола капель слез. Руки тряслись и хотелось исполнить бессмысленную и жалобную просьбу, которая походит на лепет сумасшедшего. Шатаясь, он поднимается на ноги, сплевывая кровь. Вытирает тыльной стороной ладони губы, лишь больше пачкая лицо и даже волосы, создавая волны разводов от рта до уха. - Зачем ты так с собой? На фоне фарфоровой кожи с яркими пятнами природной краски все кажется намного насыщеннее. Пальцы кажутся неправильно темными, когда он касается цветущей скулы, боясь причинить боль. Губы сливаются в отчаянии и излишней нежности, что кажется смешным и бессмысленным, ведь уже в обоих ртах образуется насыщенный вкус соли и железа. Хочется забрать чужую боль. Хочется заполнить образовавшуюся пустоту собой, обещая, что больше ничего не сможет так легко исчезнуть, лопнуть, как мыльный пузырь. Хочется дать обещание, клятву, что больше не произойдет излома, что не придется собирать себя по кусочкам в подобие полноценного человека, притворяясь, что все хорошо. Поцелуй кажется одновременно важным и абсолютно бесполезным. - Слабак. Одно слово убивает сильнее любого заклятия. Ярость срывается с цепи диким псом, который давно уже лязгал путами, почувствовав первые капли крови. Удар вновь приходится по лицу. Смех разрезает пустое пространство, и в холодном безжизненном эхо даже не слышно прячущегося плача. Кровь уже хлыщет из носа, смешиваясь с той, что вырывается пузырями изо рта. Новый удар заставляется согнуться пополам, разрывая живот болью. Но смех становится только громче, как и всхлипы, которые готовятся превратиться в слезы. - Бей меня, бей! Уже нет никаких попыток скрыть реальность – в крике сплошное отчаяние, которое кажется жалким и уродливым в сравнении с тем, что в этом человеке было до. Удар сбивает снова с ног. Голова больно бьется о каменный пол и, кажется, затылок разбивается. Выбиты все мысли и все, что создавало иллюзию здорового и целого человека. Горестный плач сливается с рванными смешками. - Ты жалок, Малфой. Слова зависают в воздухе, звуча даже после того, как их хозяин ушел, оставляя эмоционального калеку лежать сломанной куклой на полу. Его руки тянутся к бутылке, в которой еще плещутся жалкие остатки дешевого пойла. Половина выливается на лицо, что-то все-таки попадает в рот, заставляя закашляться от огня в израненной полости. Вкус получается странным – коктейль отчаяния из слез, безумия и грязи крови, а также пустоты души. Почему-то сейчас это кажется самым подходящим напитком, чтобы помянуть самого себя.