День за днем

У них у обоих разбиты губы, сбиты костяшки и лица разрисованы синяками. Тяжелое дыхание поднимает часто грудную клетку, перед глазами стоит муть из-за боли и адреналина. И они смеются. Черт возьми, смеются! Микки думает, что Йен совсем чокнутый, но он явно ушел недалеко. В их районе нельзя быть адекватным, с их семьями нельзя вырасти нормальными. Они два обдолбанных психа, которые хотят найти дозу в риске и боли, в странной гротескной любви, которая обоих устраивает. - Нас в психушке закрыть надо, - сплевывает на траву кровь Микки, усмехаясь, растирая по лицу красные разводы, другой рукой шаря по карманам, чтобы найти пачку сигарет. - Ты понимаешь, что нас бы точно по разным палатам распихали, - смеется Йен, бегая глазами по чужому лицу и как-то уж слишком хитро улыбаясь. Рыжий лис. Хитрый рыжий лис. Хитрожопый, сказал бы даже так Микки. Он плюет на поиск сигарет и решает, что никотин может подождать. Вместо этого они яростно целуются, едва постанывая от боли в разбитых губах, нетерпеливо расстегивали брюки. - Знаешь, меня бы не остановила чертова стенка! – рычит Микки, стискивая в кулаках куртку Йена. Тот лишь понятливо улыбается и спускает белье. Никто не представлял, что их слова окажутся пророческими. Они напиваются в гей-баре. Микки никогда не думал, что вот так добровольно может прийти в такое место. Хотя он не добровольно пришел – ему нужно забрать своего Йена, который в упор не замечает, что на нем уже есть ошейник. - Было бы клево снять фильм, - пьяно улыбается Галлагер с блядским боа на шее. – Про нас. - Ты совсем охерел? – ругается Микки, ставя стакан на стол. В этом баре очень хуевое пиво. - Представь, мы бы точно «Оскар» получили! – продолжает говорить о своем Йен, лихорадочно блестя глазами. Микки думает, что они уже в мясо. Или в дрова. Парень качает головой и думает, что переобщался с русскими. - Главное, чтобы не было дождя в тот день, - продолжает нести ахинею Йен. – Тогда не получим приз. - Давай ты уже заткнешься, и мы свалим куда-нибудь, - не выдерживает Микки. Он слишком долго смотрит на эти выразительные подкрашенные глаза и блядские алые губы. Они сваливают вдвоем, а по дороге Микки умудряется набить очередному пидору морду. Йен довольно смеется, щуря глаза. Йен принимает себя. Он снова принимает лекарства, но это не помогает исправить ошибки. Срок выходит не таким большим, как мог – он же болен, а больных жалеют. За его спиной семья, и ему проще держаться, пересекая границу тюрьмы. Это похоже на больницу, в которой он лежал после первого приступа. Только теперь к нему не придет Микки, потому что перед этим загремел в тюрягу. А еще Йен с ним расстался. Он чувствует себя невероятно одиноким. Так, наверно, чувствует себя огромный океан: в нем бушуют ураганы, в нем куча рыбы и живности, но по сути он невероятно одинок. Остальные океаны спрятаны за материками, и эта граница кажется слишком непреодолимой. Он думает, что давно не принимал лекарства. - Это не психушка, но все равно я выполнил свое обещание, - хищно усмехается Микки, вжимая еще не пришедшего в себя Йена в тюремную койку. В его глазах медленно рассеивается туман, и Галлагер все четче видит Микки. Настоящего. Все такого же жестокого, но надежного. - Фильм так и не сняли, - рассеянно замечает Йен, касаясь ладонью едва колючей щеки. Микки на мгновение кажется ранимым и слабым, и Галлагер думает, что это самый прекрасный кадр в жизни. - Ну и похуй, - усмехается Милкович. – Мы вдвоем, а остальное пусть в жопу катится. Йен смеется, щуря глаза. С его волос еще не смылась черная краска, но это не меняет сути – Микки продолжает видеть перед собой хитрожопого лиса. - Мы ведь все переживем? – спрашивает с печалью в голосе Йен, с открытой надеждой глядя на Микки. Тот гладит по щеке – ласково и нежно, не по-милковичевски – и едва касается все таких же блядских губ. - И сдохнем в один день, - шепчет Микки. И черт возьми, это лучшая клятва, что звучала в этом мире!