День за днем

Кеннет никогда не строил себе иллюзии по поводу пребывания в Империи. Он — трофей, диковинная зверушка, любимая игрушка жестокого и безжалостного императора. Помимо всего прочего — проклятый своим божеством, отвергнутый им жрец, которому предстоит нести тяжёлую кару за своё предательство. Он не сразу смиряется с тем, какую участь ему уготовил Белый Лис. Но чем большим становится срок, чем больше ребёнок растёт в его чреве, тем легче становится принятие. А вместе с ним приходят и другие чувства. Нежность, почти болезненная, и безграничная любовь к малышу в его утробе. Кеннет улыбается ласково, глядя на свой круглый, уже достаточно большой живот, и мягко скользит по нему руками, поглаживая. Он чувствует движения ребёнка, чувствует, как он переворачивается, как толкается в ответ, и сердце его замирает, щемит от всей накопленной годами нежности, которую некому было дарить. Он всегда был изгоем в семье, и лишь мать действительно любила своего сына и пыталась заполнить пустоту в его душе. Но её не стало слишком быстро, как и остальной семьи Кеннета, которой у него и так никогда не было. А теперь он носил под своим сердцем дитя. Вскармливал новую жизнь, обретал, наконец, смысл и того, ради кого хотелось жить. И при этом всё было неважно: ни золотая клетка, в которой его держали, ни отец малыша, которого Кеннет целиком и полностью считал только своим. Это была его главная ошибка — он понимает её особенно остро тогда, когда его срок почти подходит к концу. Ксеркс овладел им словно вещью. Ценным желанным трофеем. И восторгу его, когда он узнал, что Кеннет понёс, не было предела. Он смотрел с гордостью, радостью в своём жестоком холодном глазу, но взгляд его был направлен отнюдь не на Кеннета, а на его живот. У императора будет наследник. Кеннета едва ли не в прямом смысле запирают в золотой клетке. Ограждают его от всего мира, чтобы хилый болезный мальчишка выносил и родил здорового ребёнка. Он — лишь инкубатор, до которого никому нет дела. Он абсолютно неважен, но ценен плод его чрева, и если Боги будут благосклонны, этот плод будет не один. Кеннет никогда не строил иллюзии, но осознание в полной мере настигает его слишком поздно. Он плачет ночью. Тихо всхлипывает, пряча лицо в подушку. Обнимает свой круглый живот, поджимая ноги, и тихо скулит. Ксеркс заберёт его. Он безжалостно отберёт у него его милое дитя — единственный лучик надежды и призрачного миража семьи. Он отнимет у Кеннета единственное и последнее и снова оставит его одного. Тело, способное зачинать и рожать детей, — вот его единственная роль до конца дней или до тех пор, пока он не окажется настолько истощён, что Белый Лис призовёт его во время очередных родов. И каждый раз, каждый раз их будут у него забирать… Страх сдавливает его внутренности ещё сильнее тогда, когда время приходит. Кеннет кричит и плачет, но не столько от боли, сколько от ужаса, от осознания того, что всего спустя несколько часов его ребёнка отберут у него. Кеннет кричит и плачет, но его тело слишком слабое, а болезнь, тронутая проклятием, отзывается головокружением. Он слышит крик младенца словно издалека, и слёзы катятся по его щекам сквозь кровавое марево. Он шепчет слабыми бескровными губами своё единственное искреннее желание, прежде чем тьма окончательно поглощает его. «Возьми что хочешь, но умоляю, не забирай его». Пробуждение предсказуемо даётся ему тяжело. Отзывается гулом в голове и лёгкостью, смешанной с болью, во всём теле. Кеннет не сразу вспоминает, что случилось, но когда воспоминания возвращаются, с трудом удерживает слёзы. Лишь смотрит в потолок своих покоев пустым взглядом, пока тонкие ладони лежат на более не наполненном жизнью животе. Как он и опасался, Ксеркс забрал его ребёнка. И Кеннет остался один на один со своей болью и пустотой. Он не реагирует на тихие вкрадчивые шаги. Кажется, будто вовсе не слышит их. Знает, кому они принадлежат, хоть и совершенно не понимает, зачем этот человек приходит. Кеннет не хочет смотреть на него и разговаривать с ним. Но всё же он заставляет себя перевести взгляд на Ксеркса, когда тот опускается на край его кровати… прижимая к груди завёрнутого в пелёнки младенца. Глаза Кеннета против воли наполняются слезами, а руки сами тянутся к ребёнку. Надежда, дикая, ослепляющая, затмевает разум и обращается сдавленными всхлипами, когда Ксеркс молча передаёт дитя в его руки. Кеннет плачет, горько, но счастливо, прижимая младенца к собственной груди. Он даже не может его толком рассмотреть, пытаясь вместо этого как можно ярче и подробнее запомнить этот момент близости с собственным ребёнком, которого у него теперь совершенно точно отберут. — Я молю тебя, — Кеннет шепчет бессвязно, сквозь слёзы, — бери что хочешь. Но я молю тебя, не забирай его, — он давится рыданиями, уже давно наплевав на свою гордость, и не замечает, как в искреннем изумлении округляется чужой глаз. — Почему я должен забирать от тебя твоего ребёнка? — Кеннет вздрагивает от спокойствия чужого голоса и смотрит испуганно в чужое слегка удивлённое лицо. — Ты не собирался делать это? — севшим шёпотом недоверчиво переспросил он, на что Ксеркс странно хмыкнул. — Я не настолько тиран и деспот, чтобы разлучать мать и ребёнка, — он кривит губы в усмешке, и Кеннет вздрагивает от того, что его назвали матерью. — Ты родил мне наследника, не скрою, надеюсь, это будет не единственный наш ребёнок, и я хочу, чтобы ты так же воспитывал его, как и я, — на этих словах взгляд Ксеркса странным образом потеплел, и он добавил со странной иронией: — Кроме того, в моей стране при живой матери не принято отдавать детей кормилицам. И пренебрегать этим правилом для своего сына я не собираюсь. Кеннет, всё ещё напуганный, опустил взгляд на дитя на своих руках. Мальчик крепко спал, убаюканный теплом родительского тела, и Кеннет позволил себе робко улыбнуться. Кажется, теперь у него всё же была семья.