Почти каменный

      Епископский дворец был пропитан ароматом дорогого ладана, который Луи де Бомон заказал из самого Рима и который не использовали во время службы. Простой парижский люд не оценил бы таких изысканныx благовоний, и Луи берёг их для особых случаев, вернее, для себя. У него были запасы великолепного вина, которыми он делился только с самыми важными гостями вроде кардинала Бурбонского. Что поделать? Луи любил красивую жизнь, к которой ему было не привыкать.       Он вырос младшим сыном в знатной семье из Пуату. Его отец был кавалером де Брессюир, владельцем замка дю Плесси-Масе. Хотя титулы и владения перешли его старшему брату Тибо, Луи не мог пожаловаться на лишения. В отрочестве он был приставлен камергером к Карлу Седьмому, а после смерти короля продолжал служить его преемнику Людовику Одиннадцатому. Десять лет Луи провёл при дворе, окружённый роскошью и соблазном, одновременно изучая церковное право и науку изящного флирта. В нём вполне гармонично уживались набожность и сладострастие, делая его идеальным претендентом на роль епископа. Он всей душой верил в Бога, всемогущего, необъятного Бога, закрывающего глаза на мальчишеские шалости.       В свои тридцать шесть лет Луи был в расцвете сил и красоты. Епископские робы не скрывали прекрасного телосложения, а первые штрихи серебра на висках делали зелёные глаза ещё ярчe. В его облике не было ничего грозного, ничего внушающего трепет. Пробыв на должности епископа десять лет, он всё ещё казался обычным мужчиной, ради шутки нарядившимся в одеяния священнослужителя. Ему была присуща галантность придворного, нежели суровость канонника. Запугивать прихожан не входило в его обязанности. Это за него делали другие. Вообще он старался не делать того, что можно было передать другому. Только в крайний случаях он закатывал рукава, и то не выше запястья. Больше всего он не любил, когда его ставили перед фактом уже свершившегося скандала.       На этот раз, однако, он не мог отводить глаза и насвистывать легкомысленную провансальскую песенку, притворяясь, будто ничего не произошло. Итак, он остался без второго викария. Клод Фролло, архидьякон Жозасский, был найден заколотым насмерть в келье, которая когда-то служила убежищем для цыганки. Историю с Эсмеральдой, как и большинство историй, Луи пропустил мимо ушей. Кто мог подумать, что эта чернявая девка оставит его без правой руки? Епископ понятия не имел, что творилось с финансами. Приходская казна находилась под контролем покойного архидьякона.       «Будь проклят, Фролло», — бормотал Луи. — «Ты выбрал самое подходящее время отдать Богу душу».       Кольцо жгло и давило ему палец. В который раз он сожалел о том, что согласился на эту должность десять лет назад. Надо было сидеть в королевских камергерах. Чёрт его толкнул в эту пучину церковных интриг! И если в его приходе священнослужители творили что хотели, то это была не его вина. Их распустил его предшественник, Гильом Шартье, который был слишком занят подпольной войной с королём.       На столе из красного дерева развалился старый, перекормленный спаниель. К нему Луи и обратился с исповедью.       — Вот, дожили, Бернар. Мне придётся затирать своим подрясником кровавые пятна. Гори в аду, Фролло! Я ведь к нему благоволил. Долгое время закрывал глаза на его странные увлечения, за которые в другом приходе давно бы послали на костёр. И вот как он отблагодарил меня. В какое неловкое положение поставил. Спесивый глупец. Возомнил, будто его грех редкий, такой вопиющий, что его надо скрывать от меня. Подумаешь, преступление века! Священник увлёкся плясуньей. Ради этого стоило поднимать весь Париж на уши?       Спаниель зевнул, показав розовое нёбо и желтеющие клыки. Луи не отказался бы поменяться с псом местами.       Он отдал распоряжение отвезти тело архидьякона на Монфокон. Служителям церкви не нужно было знать правду, а обычным прихожанам и подавно. К счастью, никто не видел безобразной сцены, за исключением двух стражников, которым было поручено избавиться от трупа. Звонарь сам во всём признался. Он не отрицал своей вины и не хотел чтобы подозрение пало на кого-то из канонников. Луи уже решил, как обойдётся с ним, но не знал в какой форме преподнести новость. В его сердце смешивались досада и восхищение. Ведь не просто так горбун зарезал своего обожаемого господина.       — Жан-Мартин дез Юрсен, — нараспев сказал епископ, когда звонаря привели к нему в кабинет. — Видишь, мне известно твоё имя. Что нам делать с тобой? Повесить или сжечь на костре? Как ты думаешь, какое наказание ты заслуживаешь за своё злодеяние?       — Ваша воля, — отвечал Квазимодо.       Смиренный ответ, сопровождаемый тяжёлым кивком, окончательно взбесил епископа.       — Ха! Если бы всё упиралось в мою волю. Я должен заботиться о репутации собора, который ты превратил в лавку мясника. Знаешь ли ты, негодяй, сколько времени уйдёт, чтобы оттереть кровь от половиц?       — Делайте что хотите, Ваше Превосходительство, но похороните меня с моим господином. Отнесите мои обугленные кости на Монфокон. Ведь Вы не откажете.       Луи раздражённо махнул рукой перед лицом, будто отгоняя муху.       — Глупости. Забудь о смерти. Забудь о своём господине. Отныне твой господин — я. Ты будешь служить мне. Ясно?       Грубые кисти рук Квазимодо медленно свернулись в кулаки.       — Я… не понял Вас. Повторите.       — Всё ты понял! Не притворяйся. Я дарую тебе жизнь, болван. Более того, она изменится к лучшему. Ты по-прежнему будешь звонить в колокола и получать за это жалование, а не просто бесплатный паёк из церковной столовой. Жан-Мартин, почему ты облизываешь свои клыки? Чем тебе не нравится моё предложение? Ты будешь иметь право заходить в мой дворец и есть со мной за одним столом. Тебя Фролло научил пользоваться вилкой? Не научил? Не беда. Я более, чем рад заполнить пробелы в твоём воспитании и сделать тебя больше похожим на человека.       Какое-то время Квазимодо стоял перед Луи, качая своей тяжёлой головой, пытаясь вникнуть в смысл того что ему было сказано. У епископа были очень своеобразные понятии о наказании.       — Почему … Вы ко мне так милостивы?       — Я не заинтересован в том, чтобы разжигать костры. Моё дело — лить воду на угли. Я не питаю к тебе никакой неприязни. Шесть лет ты служил собору исправно. Не твоя вина, что у бедняги Клода помутился разум из-за плясуньи. Я всегда говорил, что священнику нужно время от времени отдыхать от своих обетов. Иначе получается… Не мне тебе говорить о вреде длительного воздержания. Я остался без помощника, а ты без покровителя. Я готов тебе помочь начать новую жизнь, если ты пообещаешь слушаться меня и не делать глупостей. Не волнуйся, список твоих новых обязанностей не будет слишком длинным. Я хочу того, чего хочет любой епископ: чтобы у нас был спокойный благополучный приход. Но ведь ты знаешь, что это невозможно. Рано или поздно кто-то кого-то зарежет или ударит головой об стенку. Следующий труп будешь убирать ты. Если под крышей собора опять случится нечто подобное, задача замести следы ляжет на твои сутулые плечи.       — А если я всё же откажусь от вашего предложения?       — Не откажешься. Хотя бы ради спасения твоей цыганки. Жан-Мартин, я не глупец. Я догадываюсь, а вернее, знаю где она. Не так много мест, в которых может спрятаться беглянка, осуждённая на смерть. При желании я мог бы её оттуда извлечь.       Звонарь опустился на колени.       — Не троньте цыганку. Я сделаю что угодно, только оставьте её в покое.       — Ну вот, теперь ты заговорил, как благоразумный человек, — Луи удовлетворённо потёр руки. — Я знал, что с тобой можно договориться. Я обещаю тебе не преследовать эту колдунью Симиляр и вообще забыть о её существовании. Уверяю тебя, сын мой, ты не пожалеешь. Знаю, первые двадцать лет твоей жизни не были сладкими, но всё вскоре изменится. Я знаю, что твой позвоночник, хоть и жестоко искривлённый, такой же чувствительный как у других. Ведь не для того ты спас цыганку, чтобы читать с ней Pater noster. Нет смысла смущаться и запираться при мне. Решено: я женю тебя!       — Смилуйтесь, Ваше Превосходительство, — взмолился бедный звонарь. — Не губите невинную девушку … кем бы она ни была… Даже если она сама горбата и хрома, она не заслуживает, чтобы над ней сыграли такую жестокую шутку. Не губите …       Луи обмакнул палец в горшок с душистым бальзамом и принялся втирать в ладони.       — О, это не будет для неё гибелью. Отнюдь. Видишь ли, та, которую я для тебя приметил, слепа, как летучая мышь, и горяча, как мартовская кошка. Ей почти четырнадцать лет, и она в самом соку. Её зовут Мадлен Линье, хотя фамилия её мало кому известна. Да, представь себе. У нашей святой Катрин есть свои грешки и секреты. Девица живёт в монастыре. Самое время её оттуда вызволить. Ну всё, хватит. Вставай с колен. Я пошлю за портным. Тебе сошьют восхитительный свадебный камзол. Не пойдёшь же ты к венцу в этом нелепом красно-лиловом наряде. Мне не должно быть стыдно за моего подопечного.