Почти каменный

      Венчание Гильома и Гудулы состоялось в приходе Сен-Реми. Учитывая, что великовозрастные молодожёны были сиротами без родственников, на церемонии никто не присутствовал, кроме дочери невесты. Грустная, черноглазая девушка держала на крошечной вышитой подушке кольца. Казалось, мыслями она находилась далеко от происходящего. Пожилой кюре сонно пробормотал молитвы. Не дожидаясь благословения, и вообще мало вникая в слова литургии, жених по-хозяйски поцеловал невесту у алтаря и, обхватив за талию, вывел из церкви. Молодожёны окунулись в солнечный июньский полдень. Черноглазая девушка плелась за ними, вяло теребя кончик косы. У кюре были поползновения спросить, чем девушка была расстроена, но в последнюю минуту передумал встревать в дела этой странной и нелюдимой семьи.       После свадебного обеда в кабаке возле реки, супруги Расин решили прогуляться по набережной. К тому моменту они оба были навеселе. Грубовато подтрунивая друг над другом, вспоминая свою молодость при покойном короле, они не сразу заметили, что их дочь давно отделилась от них.       — Постой, а где Агнесса? — спросил Гильом, спохватившись.       — Наверное, её похитили цыгане, — ответила Гудула, смахнув крошки хлеба к шейной косынки. — Или она сама к ним убежала.       Эта небрежная шутка одновременно рассмешила и испугала Гильома, который всё ещё привыкал к чувству юмора благоверной. Он знал, что за годы проведённые в Париже она насмотрелась на казни. О том периоде своей жизни Гудула распространялась лишь намёками, которые вызывали не меньше ужаса, чем самые красочные, самые детальные описания. Некий Пьера Тортерю часто всплывал в её рассказах. Гудула вскользь описала его богатый арсенал и достойное восхищения мастерство. Гильому оставалось лишь надеяться на то, что его собственные демоны смогут ужиться с демонами его жены.       Тем временем Эсмеральда шла, прихрамывая, — травма двухлетней давности давала о себе знать — по направлению к собору Реймсской Богоматери. Что её туда манило? Странное любопытство овладело девушкой. Ей захотелось узнать, что стало с башмачками, в которые они с матерью обули статую младенца Иисуса по приезде в Реймс. Обычно Эсмеральда избегала этого храма, который своей архитектурой слишком напоминал Парижский.       Полуденная месса недавно закончилась. Пустой собор казался погружённым в дрёму. Какое-то время девушка стояла перед резными дверями бокового портала, разглядывая сцены с изображениями святых, чьи имена ей были незнакомы. Католическая вера оставалась для неё загадкой. За тот недолгий срок, проведённый в Шелльском монастыре, она так и не получила ответов на свои вопросы.       Дубовая дверь приоткрылась со скрипом, и из собора вышел певчий, перекинув робу через плечо. Бормоча что-то под нос, ругаясь с невидимым оппонентом, он не обратил внимания на девушку. Эсмеральда воспользовалась шансом и скользнула внутрь.       Вдыхая прохладный воздух, пропитанный запахом ладана, Эсмеральда приблизилась к статуе Святой Девы с Младенцем на руках. Приглядевшись, она увидела, что на ступнях Иисуса по-прежнему были башмачки — но чужие. Эти были из синего бархата с парчовыми подошвами, немного больше по размеру. Куда девались розовые башмачки? Кто их снял и как давно? Быть может, они совсем потеряли вид, и один из служителей церкви избавился от них.       Тут она заплакала, впервые за всё время после приезда в Реймс. Рядом не было матери, которая бы сказала ей не убиваться из-за пустяков, и что у молодой хорошенькой женщины не может быть таких бед, ради которых стоит лить слёзы. Будто поговорка «Прелестные зубки — погибель для прелестныx глаз» к ней не имела отношения. Хоть Гудула и твердила, что они были из одной плоти, Эсмеральда не могла ей о многом рассказать. Девушка не могла так легко отмести прошлое, как это делала мать.       Довольно долго она стояла, облокотившись на колонну, приглушённо рыдая в косынку, пока у неё не заболела голова. Пёстрые витражи и лица святых закружились вокруг неё.       Сквозь пелену слёз она увидела нечто похожее на язык пламени, скользнувшее по стене. Рыжеволосый юноша опустился на колени перед статуей. Мощные жилистые руки взметнулись над головой и сомкнулись на груди. Он показался Эсмеральде самым прекрасным из мужчин, воплощением храбрости, силы и чистоты. Позабыв, где они находились, она опустилась на колени рядом с юношей и прильнула к его плечу.       — Жан-Мартин, я думала что мы больше не встретимся.       Приятно удивлённый спонтанным проявлением нежности со стороны незнакомки, юноша погладил её по руке.       — С великим прискорбием спешу сообщить, что я не тот, за кого Вы меня принимаете. Меня зовут Даниэль Дюфорт. Я приехал из столицы показать архиепископу черновики органной мессы, которую он у меня заказал. Да, я тот несчастный, который играет на разбитом инструменте.       — Простите меня, — прошептала девушка, отпрянув от него.       — Что Вы! Не стоит смущаться. Мне чертовски лестно. Уже неделю меня никто не гладит. Я не Жан-Мартин — но с радостью могу им стать ради Вас.       — Право же, я не хотела отвлекать вас от молитвы. Просто Вы мне напомнили старого друга из Парижа. У него такого же цвета волосы. Мы два года не виделись.       Даниэль запрокинул голову, блуждая взором по сводчатому потолку, вороша память.       — Погодите… Жан-Мартин из Парижа. Рыжий, говорите? Ого! Уж не звонарь ли? Он самый! Бастард покойного дез Юрсена. Нас то и дело путают. Мы так похожи! Если отмести такие мелочи, как горбатая спина и кривые ноги, нас вполне можно принять за близнецов.       — Право же, мне очень стыдно. Сама не знаю, что на меня нашло.       — Я же сказал, что не стыдиться нечего. У Вас есть свои причины нас сравнивать. Было бы глупо с моей стороны обижаться на Вас. Не говоря о том, что я ничего не имею против дез Юрсена-младшего. Он в какой-то мере дикарь, но отнюдь не дурак. Не отворачивайтесь. Я нахожу всё это чертовски забавным. Итак, как я понял, Вас волнует его судьба?       — Волнует. Он мне когда-то очень помог, и я не успела его отблагодарить.       — Горбун спас красавицу. Ну-ну! Клянусь брюхом Папы, трогательная история! Расскажите её Гильому Расину. Он напишет славную балладу. Вам известен этот чудаковатый рифмоплёт?       — Он мой отец, — ответила Эсмеральда обречённо. — По крайней мере, я вынуждена его так называть.       Даниэль поёжился.       — Как тесен мир. Негде спрятаться. Нас слишком много развелось. Нам нужна либо ещё одна эпидемия чумы, либо новый континент. Иначе мы все друг друга перережем. Вы бы видели что творится в столице! О чём Вы говорили? Ах да, о нашем общем друге. У него есть сын.       — Сын…       Эсмеральда тихо ахнула, боясь задать напрашивающийся вопрос. Даниэлю не составила труда прочитать её мысли.       — Крепкий, белобрысый, зеленоглазый мальчишка — весь в нашего Луи. Видна порода де Бомонов. Но и от дез Юрсенов тоже что-то есть. С такой родословной мальчишка пойдёт далеко. Станет либо полководцем, либо кардиналом. Луи забрал его и отправил к своим родичам на воспитание. Его сестра замужем за Эсташем дю Белле. Вижу, вам это имя ничего не говорит. Впрочем, Жану-Мартину тоже. Его не интересуют дворянские родословные.       — И его жена отпустила ребёнка, не возражала?       — Она ему больше не жена.       — Как не жена?       — Ну, почти что не жена. Они уже несколько месяцев живут порознь. Не знаю даже, кого винить в этом. Мадлен и раньше была не совсем в себе, а после рождения сына и вовсе рехнулась. Её мучила ревность. Я знаю, что такое женская ревность, знаю не понаслышке. Но это была какая-то запредельная одержимость, самая настоящая болезнь. День и ночь Мадлен упрекала мужа, обвиняла его в том, что он её не любит.       — Не любит?       — Вернее, любит — но другую, а с ней живёт только из долга, чтобы угодить епископу. Ей мерещилась какая-то соперница. Видать, она считала что её супруг прекраснее Аполлона, и парижанки вешались на него. Хотя, если бы это было так на самом деле, Мадлен было бы легче перенести обиду. Жена капитана де Шатопера закрывает глаза на его любовниц. Но с нашим другом дез Юрсеном всё несколько иначе. Мадлен вбила себе в голову, что он боготворил некую гитану на расстоянии. Кажется, её собирались повесить, а она удрала из Парижа. Якобы, он бормотал её имя во сне. Эс-ме-нар… Басурманское имя.       — В самом деле басурманское, — пробормотала девушка. — Придумают же цыгане.       — Всё это и смешно, и жутко. Однажды Мадлен взяла сына и забралась на колокольню. Не знаю, кто ей помог. Собиралась сброситься с башни вместе с ребёнком. К счастью, её вовремя остановили. Разумеется, после этого случая к ребёнку её не подпускали. Епископ был чрезвычайно раздосадован. Он отправил Мадлен обратно в монастырь, где она провела большую часть жизни, а мальчишку забрал себе. Бедняга Жан-Мартин оказался в нелепом положении. И не женат, и не на свободе. Хуже не придумаешь. Для того, чтобы расторгнуть брак, надо подавать петицию Папе Римскому. А разве у Луи на это есть время? Он в трауре. У него спаниель преставился. Кому дело до звонаря? Так и сидит наш друг один на колокольне. Хоть бы сам не сбросился. Ну вот, теперь Вы знаете, что творится в жизни Жана-Мартина. Наверное, это не те новости, которые Вам хотелось бы услышать?       — Благодарю Вас, — чуть-слышно сказала Эсмеральда, поднявшись с колен. — Я больше не буду Вас отвлекать. Кажется, Вы собирались молиться.       Даниэль был заметно раздосадован тем, что беседа с красавицей так резко оборвалась.       — Постойте. Нельзя так поспешно уходить. Мы только разговорились.       — Увы, меня ждут дома родители.       — Самая избитая отговорка, которую мне доводилось слышать от девушек. Ну что же? Родительская воля — святое. Хотите, чтобы я передал Жану-Мартину от Вас привет? Но ведь я даже не знаю вашего имени.       — Моё басурманское имя Вам всё равно не запомнить. Придёт время, я сама его навещу.