***
Я ожидал увидеть кого угодно, но только не полицейского. Это оказался довольно молодо выглядящий человек, на вид лет тридцати. Мы с ним были немного похожи — он был тоже брюнет, но только с голубыми глазами, а не с карими, как у меня. На нем был форменный костюм с погонами старшего лейтенанта. Этот факт очень сильно меня заинтересовал — что такого мог совершить старлей? Если бы сержант или хотя бы лейтенант — это было бы еще понятно, но старший лейтенант — на мой взгляд, уже неплохое звание. Вид у него был какой-то испуганный, казалось, он был чем-то порядком взволнован и даже потрясен. Я поздоровался с ним и спросил его имя. Тот назвался Сергеем Шевченко, следователем. Что-то знакомое… И здесь я вспомнил: со мной в одном институте учился такой студент, старше меня на шесть лет. Не знающие этой истории подумают, что я сейчас сказал какую-то странную вещь. А разгадка простая: он в то время получал второе высшее (до этого он имел диплом экономиста). Я уже заканчивал учебу, когда тот всего лишь сдавал экзамены за второй курс. Но за два года мы смогли подружиться — я иногда помогал ему и делился конспектами. Но когда я окончил институт, то потерял его из виду и ничего о нем больше не слышал. Он тоже особо не стремился к общению со мной — он всегда был такой замкнутый… Когда я обращался к нему, он отвечал, но первым не заговаривал никогда. Порой я даже думал, что он не от мира сего, но, разумеется, не говорил об этом ни с ним, ни с кем-то еще, не желая обижать Сергея… — Ты меня не узнаешь? — спросил я его. На его лице отразилась целая гамма эмоций: от изумления до облегчения. Он внезапно встал из-за стола и подбежал ко мне, вцепившись в мою рубашку. — Саша, неужели это ты? Вытащи меня отсюда… Я невиновен… — быстро и невнятно говорил он, и на его глазах показались слезы. — Меня скоро в колонию отправят! Невиновен? Кто же тогда вынес ему обвинительный приговор?Новый заключенный
21 марта 2019 г. в 11:00
Москва, 2017 год
Честно говоря, новость о том, что мой бывший начальник выбросился с балкона десятого этажа, изрядно выбила меня из колеи. Я узнал об этом от его друга, майора Маликова, которого он обвинял в своей предсмертной записке — ее отдала ему вдова Вадима, Анастасия. Он мне кратко пересказал то, что было там написано: одна фраза заставила меня сильно удивиться — «на моей совести восемь смертей». Про то, что за свою жизнь Вадим убил семерых человек, я знал и не винил его за это, но кого он снова погубил?
На его похороны я не смог попасть, поскольку был очень занят — так что выяснил я этот вопрос только через несколько дней. В то время Маликов пришел ко мне по каким-то делам: по-моему, он тогда сказал, что его отправил начальник нашего РОВД Крутовской. Но мне показалось, что он сам пришел, желая поговорить со мной обо всем случившемся (его объяснение было явно шито белыми нитками: зачем бы Крутовскому отправлять своего подчиненного в следственный изолятор, когда там ничего такого не случилось?). Оказалось, что небезызвестный мне Павлов, из-за которого Вадим впервые попал под арест и которого Крохин, судья, отправил в Сибирь, сбежал оттуда и, по иронии судьбы, оказался в том же самом городе, куда уехал Вадим со своей женой. Разумеется, они встретились, и Павлов снова пообещал пойти в полицию. Но ему не удалось этого сделать, поскольку Вадим обратился в ФСБ с целью убрать его. Они, конечно, сделали это, а потом его так сильно стала мучить совесть, что он покончил с собой.
Помню, я тогда спросил Маликова, что он собирается делать дальше. Как ему жить с осознанием того, что из-за него погиб его друг? Он мне ничего не ответил и вышел из моего кабинета, сжимая в кулаке предсмертную записку Вадима. Я заметил, что он всегда носит ее с собой.
А еще через некоторое время я узнал, что он уволился из полиции и ушел в церковь. Я хоть и неверующий человек, но про себя одобрил его решение. Но когда я случайно встретился с Сергеем Павловичем, начальником нашего РОВД, и он спросил мое мнение об этом, я ничего не сказал. Просто заметил, что это его собственный выбор. Не люблю высказывать свое мнение другим людям. Порой я думаю, что я еще более скрытен, чем был Вадим. А не сказал я о своих мыслях потому, что видел по лицу Крутовского явное неодобрение поступка его подчиненного. Он мне тогда сказал, что, с одной стороны, Маликов правильно поступил, а с другой — ему надо было постараться забыть об этом и продолжать работать. Я не стал вступать с Сергеем Павловичем в полемику и внешне согласился с ним. Нет, я не страдаю «комплексом хорошего человека» и не стараюсь никому угодить, просто считаю, что не следует рассказывать все, что думаешь, кому попало.
Но это все прошлое. А тот случай, что произошел со мной, снова перевернул мое представление о современном мире. Сначала я считал, что наши полицейские в большинстве своем нормальные люди, но я очень круто ошибался. В нашем районе, конечно, много хороших оперов, но как дело обстоит в других — я не знал. Сначала, по наивности своей, думал, что так же. Однако вскоре разуверился в этом.
После самоубийства Вадима прошло немного больше пяти месяцев, которые для меня были весьма спокойными — ничего нового не происходило. Наступила середина июля, и во всей Москве установилась такая погодная аномалия, что никому не хотелось выходить на улицу. С конца июня на город обрушились чуть ли не ежедневные дожди. Мне, откровенно признаюсь, тоже было не до того, чтобы идти на работу. Хотелось провести весь день в своей квартире за чаем у телевизора, закутавшись в одеяло вместе с моим британцем Валетом. Этот голубой красавец живет со мной уже почти два года.
Но делать нечего — я же все-таки начальник: я уже привык к этому. А после того, как Вадим в декабре прошлого года вызвал меня к себе и сказал, что уходит со своего поста и ставит меня вместо себя, я объявил ему, что не хочу этого. Он тогда очень спокойно ответил:
— Кто же будет здесь руководить, если не ты? Ты же мой заместитель, и это разумно с моей стороны поставить на мое место тебя.
Я хотел было предложить ему другого кандидата. Например, есть у нас хороший, исполнительный малый — Наумов (да даже Павлов мог бы попасть в мой список подходящих на место начальника людей, если бы не его обостренная тяга к справедливости), но Вадим резко отверг это предложение и настоял на своем. Так что я уже около полугода начальник нашего СИЗО и доволен своим положением. А после того, как я занял эту должность, я понял, что мои прежние обязанности были куда сложнее нынешних. Первым делом я прошерстил личные дела сотрудников, их характеристики и, поскольку не хотел повторения истории с Павловым, уволил тех, кто отличался подобными чертами характера. Остались люди, которым что ни скажи — все сделают, не задавая лишних вопросов и не строя логических цепочек. Такие, как, допустим, Наумов — вроде роботов. Я считал это лучшей стратегией своих действий.
О смерти Павлова я нисколько не жалел: после декабрьского происшествия я его просто возненавидел — не зная ничего о случившемся, идти докладывать на человека в полицию! У меня просто не находилось цензурных слов, чтобы описать его поступок! Не знаю, почему Вадим принял его убийство так близко к сердцу…
Ну да речь не об этом. Так вот, в такую погоду я все же пришел на работу и около пяти часов бесцельно сидел в своем кабинете, от скуки раскладывая «Паука» на компьютере и доедая мороженое, купленное мной в ларьке возле метро. Скорее всего, оставшееся до конца рабочего дня время так скучно бы и прошло, но внезапно на экране, когда я собрал шестого короля, появилось уведомление о новом электронном письме. Там мне сообщили, что сюда привезли нового заключенного. Мне не хотелось уходить из кабинета — я почти закончил свою игру (остались несобранными лишь два короля), но все же я отправился в комнату для допросов. Было интересно узнать, кто такой этот новый зэк и за что он попал сюда.