2. Новизна хуже старины

Первое время после его признания я стоял как вкопанный и не знал, что сказать. Я никогда не думал, что наши судьи могут посадить человека ни за что ни про что. Хотя после того, как Крохин, которого все знали как неподкупного и беспристрастного судью, отправил Павлова в сибирскую тюрьму ради того, чтобы тот не смог доложить на покойного Вадима, я полагал, что больше ничему такому не удивлюсь. Но все случилось не так, как я думал. А тогда мне хотелось только одного: найти того судью, который посмел отправить Сергея в следственный изолятор, и хорошенько встряхнуть его, пока тот не объяснит мне причину своего поступка. Хотя, может быть, он врет? Но нет: слезы не подделаешь. Или он такой хороший актер? А Сергей, видимо, заметил, что я ему не поверил, и торопливо заговорил:  — Помилуй, неужели ты считаешь, что я что-то совершил? Это все судья, черт бы его побрал… Я на суде все сказал, а он мне не поверил! В итоге выпали мне десять лет «строгача»!  — Да боже мой, объясни наконец, в чем дело? — я устал слушать его истерику и хотел спокойного объяснения.  — Понимаешь, Саша, мне предъявили, что я хотел продать за бугор четырнадцать килограммов героина! А я ничего ни про какой героин не знал. Пришли ко мне коллеги, обыскали весь дом и нашли пакетики. Но я же отлично помнил, что еще вчера там ничего не было! Кто-то, получается, мне их подкинул, но, когда я об этом сказал, мне никто не поверил. На суде я говорил, что ничего не знаю об этом, а судья хоть и смотрел на меня с сочувствием, но таки дал мне десятку! А в конце заседания первым сбежал из зала, весь от стыда красный… Да, я искренне надеюсь, что ему стало стыдно за свой поступок!  — А что, хотя бы отпечатки пальцев с пакетиков — и то не сняли? — эта история казалась мне каким-то бредом. Выходило, что обвинение просто-напросто сфабриковали и хорошо заплатили нужным лицам, чтобы никто ничего не расследовал. Пользуются своим положением только ради того, чтобы самим жить припеваючи! Как мне это не нравится в богатых россиянах… Хотя если бы я был богат, я бы поступал точно так же. Вот они — двойные стандарты.  — Да в том-то и дело, что никто никакую экспертизу не проводил! Ничего не сняли, вот тебе крест! — здесь он даже зачем-то перекрестился. — Я на суде не выдержал и крикнул: дескать, как они могут ломать судьбу невинного человека? А судья только сделал мне замечание…  — Кто он такой? Как его фамилия? — я был готов разорвать этого судью на мелкие кусочки. Смотрел на него с сочувствием… Видно, это сочувствие не стоит и гроша ломаного!  — Не запомнил, но вроде Крохин. Могу и ошибаться. Что с тобой случилось? — обеспокоенно спросил он, видно, заметив, что я почувствовал какую-то жуткую злобу. Кровь прилила к моему лицу — я, не прощаясь, выбежал из допросной и кинулся к выходу. Жить Алексею оставалось около часа… Остатки его репутации неподкупного судьи рушились в моих глазах с быстротой молнии. Да вообще после того, как он отправил пусть и ненавистного мне, но ни в чем не виноватого Павлова в далекую сибирскую колонию, я уже перестал считать его таковым. Как Вадим мог доверить ему свою судьбу после убийства Эдуарда Лиановского?! И как только он мог ему помочь? Ах да, конечно, весь вопрос упирается в деньги! Сколько же ему на этот раз заплатили за такое дело? До здания суда я добрался за полчаса — старался добежать как можно быстрее, но под дождем особо не побегаешь, к тому же держа в руках зонт и следя за тем, чтобы порыв ветра его не сломал или не унес (а дождь так и не прекратился). Я влетел внутрь: мне никто не успел и слова сказать. На охране я предъявил свое удостоверение и сразу же кинулся искать кабинет судьи. Нашел я его довольно быстро и резко распахнул дверь. Однако там было пусто. Я сел на какое-то кресло, намереваясь подождать Крохина и высказать ему все, что я думаю о нем и об его поступке. В мыслях у меня созревали целые тирады, состоявшие сплошь из мата… Я был готов сказать их все ему прямо в глаза… Скоро он вернулся, правда, выглядел он как-то странно: воротник пиджака был поднят, рубашка наглухо застегнута, что меня сильно изумило. Может быть, ему было что скрывать. Например, какие-либо раны… Заметив меня, Крохин явно удивился. Но не успел он сказать хоть одно слово, как я налетел на него и, схватив за плечи, прижал к стене.  — Что вы делаете? Отпустите меня сейчас же! — с усилием выдохнул он, кривясь от боли и пытаясь оторвать от себя мои руки, но я еще крепче прижимал его к стене.  — Это ты что делаешь?! — злобно процедил я. — Ты зачем дал невинному человеку десять лет колонии? Сколько тебе заплатили, продажная душа? — я резко встряхнул его; он хотел было что-то ответить, но я продолжал трясти его за плечи — его голова только безвольно качалась из стороны в сторону. — Ну, чего молчишь? Стыдишься? Тот уже не мог ничего сказать и только смотрел на меня умоляющим взглядом. Я отпустил его, и он обессиленно рухнул на пол. Поднявшись, Крохин отряхнул костюм и сел за свой стол, потирая плечи. Я взглянул на него — его пиджак был весь в пыли, лицо заливал лихорадочный румянец…  — Какие деньги? Кто мне заплатил? Вы что, с ума сошли?! — закричал он на меня, продолжая отчищать свой костюм от пыли. — Не судите ни о чем, не узнав! Павлова вы тоже ведь возненавидели именно за то, что он пошел в полицию доносить на Вадима! Я слышал об этом от него самого… Вы еще не забыли тот случай? Такие вещи не забываются. А ведь и правда, я немного погорячился… Действительно, что это я, в самом деле? Решил повторить судьбу Вадима? Ведь если бы я продолжал свое дело, то просто-напросто убил бы его! И что бы из этого вышло? Да ничего хорошего: восемь лет лишения свободы.  — А если хотите узнать, почему я так поступил, я вам расскажу, — снова заговорил Алексей. — Но не здесь.  — Где же тогда?  — У меня дома. Он издевается надо мной, что ли? По дороге к нему домой я его точно убью, если он не расскажет мне все как было! Я уже хотел снова встряхнуть его хорошенько, но он поспешил объяснить:  — Вам лучше успокоиться. Пойдемте, я вас провожу до своей квартиры. Ведь ехать нам довольно долго. Я вам все расскажу, когда вы придете в себя. Он вывел меня из своего кабинета, закрыл его на ключ, и мы пошли к метро, располагавшемуся в семистах метрах отсюда. Это была станция «Римская». К счастью, Люблинско-Дмитровская ветка почти всегда пустая, так что мы смогли благополучно сесть в вагон, не разыскивая подходящее место. Пристроились в углу вагона и поехали. Через двадцать минут мы с Алексеем уже были на Казанском вокзале; он отправился покупать нам билеты до Люберец, а я встал возле какого-то киоска с продуктами, вытащил из кармана мобильный и стал читать новости — ничего интересного наше рекламно-информационное агентство не выдало. Впрочем, как и всегда: редко когда на новостных порталах появляется сообщение, стоящее того, чтобы его прочитали. Сейчас там однообразные статьи о войне в Сирии, украинских и американских событиях… Далекому от политики человеку, вроде меня, подобное не слишком интересно. Скоро вернулся Алексей и, вручив мне один билет, повел меня к электричке.  — Сколько стоит билет? — спросил я его.  — Шестьдесят шесть рублей, — ответил он и, усмехнувшись, добавил: — Не надо, не отдавайте. Но я не стал его слушать, а вынул из своего портмоне пятидесятирублевую купюру и три монеты в десять рублей, пять и один, отдал все это Крохину. Тот сначала отказывался, но я насильно сунул ему деньги и смущенно пробормотал:  — Извините меня, пожалуйста, что я вас едва не убил в вашем кабинете. Я просто погорячился… Может быть, расскажете сейчас, что случилось?  — Нет, Александр, пока не расскажу.  — А ваша жена не узнает?  — Я не женат, — при этих словах он отвернулся от меня. — А Анастасии Олеговны дома нет.  — Ну вот, а говорите, что не женаты, — рассмеялся я. — Зачем скрываете свое семейное положение? Но Крохин покачал головой и тихо сказал:  — Анастасия мне не жена, а вдова Вадима. Я ее приютил у себя, поскольку пожалел. А она уехала в Адлер немного развеяться от своей потери.  — Ясно. А вы благородный человек, Алексей, — я немного отошел от желания отделать его и смог здраво размышлять. Да, это с его стороны было весьма порядочно — позаботиться о женщине, оставшейся вдовой… Я бы и сам так же поступил, если бы знал о смерти Вадима и если бы успел на его похороны… Но что уж теперь делать? Пока мы вели между собой такой разговор, электричка тронулась и отъехала от вокзала. Крохин сообщил мне, что нам ехать чуть больше получаса. За это время мы молчали, поскольку от жары в вагоне (все окна были закрыты, и он был полон народа) нас обоих разморило: Алексей, откинув голову на спинку сиденья, задремал, да и меня тоже клонило в сон.  — «Ухтомская». Следующая остановка — «Люберцы первые», — объявил женский голос из динамиков. Крохин резко дернулся и открыл глаза.  — Господи, едва не проспали… — сквозь сон услышал я его голос. — Александр, через три минуты приедем! — он тронул меня за плечо. Я проснулся и сначала ничего не понял. Зачем он меня разбудил? Что случилось? Но вспомнил, что нам выходить в Люберцах. Три минуты быстро прошли: электричка остановилась, и тот же женский голос объявил нашу станцию. Мы вышли на платформу — было довольно неприятно там находиться: ее всю занимали какие-то мешки и каменные плиты. Совсем как на Курском вокзале: бывал я там в прошлом месяце, когда возвращался от своих друзей из западного Подмосковья — как я вышел из электрички, то едва не упал, и даже чуть ли не на пути: камни в кладке отсутствовали, повсюду мешки, как и сейчас, в Люберцах… Вот мне интересно: чем думают все эти рабочие, когда так загромождают пространство? Хотя, чего греха таить, я был тогда немного под градусом… так что дело, с другой стороны, вовсе не в отсутствии нормальной кладки. А тем временем мы направились в город и через несколько минут подошли к коричневому десятиэтажному дому, располагавшемуся рядом с ничем не отличавшимися друг от друга оранжево-красными многоэтажками (я начал было считать количество этажей, но сбился со счета и бросил это дело).  — Ой, Алексей, что за место вы себе выбрали для жизни! — мне совершенно не понравился этот город. Мало деревьев, зато много машин — а, следовательно, пыль и неприятный стойкий запах бензина! Не за что зацепиться глазам — очень скучный пейзаж: множество похожих друг на друга домов, сельскохозяйственный рынок прямо рядом с платформой, автостанция с кучей маршруток… Мой район тоже примерно такой же, но Люберцы мне совсем не понравились — не знаю, почему. Однако двор дома Алексея выглядел вполне себе красиво: перед входом была цветущая белым яблоня, желтые, неизвестные мне, цветы… Это было единственное, что мне здесь приглянулось.  — Что государство выделило, то я и получил. Между прочим, дом вполне приличный. Ведь сиротам не выдают жилье в элитных московских районах, Александр, — так, значит, он сирота? Чего еще я о нем не знаю? А я-то хотел его придушить в суде, не зная ни о чем, что заставило его пойти на такой поступок… — И вообще, я коренной люберчанин, так что квартиру в Москве мне никак не могли выдать, — добавил он.  — А переехать отсюда не судьба?  — Не хочу. Что за глупые планы у россиян, чтобы купить себе квартиру — ввязываться во всю эту историю с ипотекой и тем, что дальше последует! Я не такой человек, чтобы зря тратить деньги. А вы знаете, — он неожиданно заговорил совсем о другом, — Вадим продал свою квартиру на «Славянском бульваре» неизвестно кому. Каким-то непонятным субъектам. Меня это тогда очень сильно покоробило. Ведь мне бы тоже хотелось пожить по-людски. Ай, да что это со мной? Не надо плохо говорить о мертвых, — вздохнул Алексей. — Ладно, идемте. Скоро вы все узнаете об этом деле. Мы поднялись на второй этаж, он достал из кармана пиджака ключ и открыл дверь. Я увидел перед собой небольшую комнату, чистую, казавшуюся нежилой, если бы на крючках на стене не висели легкая черная ветровка и синяя куртка. Под ними стояли лотки для обуви, где находились черно-белые кроссовки, черные ярко начищенные лакированные ботинки и светло-коричневые дамские туфли. Здесь также стоял маленький платяной шкаф. Крохин, вернувшись в подъезд, положил там свой зонт; я последовал его примеру. Затем он скинул с себя свой серый пиджак и повесил его на свободный крючок, оставшись в одной рубашке. Расстегнул ее воротник, и вот здесь-то я заметил то, что еще больше удивило меня: на его шее была косынка. Раньше я этого не видел, потому что его пиджак и рубашка были застегнуты на все пуговицы, и он все время ходил с поднятым воротником. Да и косынка его была того же цвета, что и рубашка, поэтому я и не заметил ее прежде.  — Что это? — спросил я его, показав на косынку.  — Это как раз то, о чем я хотел с вами поговорить, — и он развязал ее. Я увидел (как я и подозревал) небольшую рану на его шее. Кровь из нее уже не шла, только на косынке остались пятна.  — На вас напали?! — в ужасе воскликнул я. Так вот оно в чем дело… А я думал… да о чем я думал, мне стыдно вспоминать! Я хотел убить его, не зная, что дело вовсе не в деньгах, а в попытке убийства! Сначала-то я не верил, что его могли ранить…  — Да, уже второй раз за мою жизнь меня пытались убить… Вашу попытку я не считаю.  — Второй? — я подумал, что ослышался.  — Именно так, только об этом не буду рассказывать. Пойдемте в гостиную, — он снова завязал косынку и провел меня туда. Гостиная в его квартире представляла собой небольшую, но уютную комнату с бежевыми обоями, скромно обставленную. Стоял книжный шкаф, на нижних полках я успел заметить множество папок с уголовными делами. На остальных полках стояли книги русских и французских авторов. Телевизор в комнате отсутствовал: там был только диван, книжный шкаф и журнальный столик, на котором стояла ваза с желтыми лилиями.  — Садитесь, пожалуйста, — Крохин указал рукой на диван. — Я сделаю чай. Через пять минут он вернулся с двумя чашками чая и сахарницей на подносе, поставил все это на журнальный столик и сел рядом со мной.  — Ну, не томите… — мне уже не терпелось узнать, кто на него напал и зачем.  — Вчера я возвращался домой и не успел я войти в подъезд, как мне приставили нож к горлу, и кто-то сказал мне: «Завтра ты должен вынести обвинительный приговор некоему Сергею Шевченко. Ты понял меня? Делай все, что посчитаешь нужным, только чтобы он оказался за решеткой. Если ты этого не сделаешь, то будешь убит. Не вздумай об этом кому-нибудь рассказать. Иначе я тебя найду и живьем закопаю». Я все это отлично запомнил… Вы, может быть, думаете, что я боюсь смерти? Это верно.  — Почему?  — Ой, нет, и не спрашивайте… — он закрыл лицо руками и отвернулся от меня. — Это был такой кошмар, что мне до сих пор он снится.  — Нет, расскажите, — решительно сказал я. Алексей со стоном опустил голову на журнальный столик, отодвинув свою чашку куда-то в сторону.  — Ну зачем вам это знать? — воскликнул он, подняв голову и сверкнув на меня глазами. — Зачем вам знать, что чувствует человек, которому ни за что ни про что собираются влить три литра серной кислоты?! Да, не удивляйтесь, со мной хотели сделать именно это члены польской мафии только за то, что я в сердцах сказал, что сам расправлюсь с их главарем за его мерзкий поступок! Слушая его исповедь, я молчал и только с ужасом смотрел на него широко открытыми глазами. Какие три литра кислоты? И что же такого совершил главарь мафии? Последний вопрос я невольно задал ему вслух. Слегка успокоившись, Алексей ответил:  — Этот мафиози был гомосексуалистом и изнасиловал… нет, не меня, а Вадима. Я как это от него услышал, так и сказал, что убью этого негодяя! А он за эти слова решил так жестоко со мной разделаться. О боже мой, что я услышал… Теперь я понимаю, почему Вадим ничего не рассказывал мне о своей поездке на Лазурный берег. Нет, он, конечно, говорил о посещении какого-то римского поселения, по-моему, Цеменелума, и еще чего-то, но когда я его спросил, как началась его поездка, то он резко замолчал и потом от него нельзя было добиться ни одного слова. Да, для него, мужика, это очень унизительно… Это же надо… Нет, ну если бы я знал об этом, я бы сам убил Павлова за то, что он пошел в полицию… Интересно, а он знал, что Вадим пережил в плену? Я спросил об этом у Крохина, и тот кивнул.  — Да, Павлов узнал обо всем перед смертью, когда они встретились в Одинцово. Анастасия дала мне почитать его заметки — он вел дневник, вам это известно?  — Я этого не знал. Вы не дадите ли мне его на время? Я тоже хочу его прочитать.  — Ну, хорошо. Только не забирайте его с собой, читайте здесь, а иначе Анастасия мне не простит того, что заметки ее мужа пропали, — Крохин подошел к шкафу, снял со средней полки тетрадь в черном кожаном переплете и протянул ее мне. — Держите, Саша. Простите меня за мою фамильярность, но после моих откровений мы уже можем обращаться друг к другу не по полным именам. Не правда ли? Я ему не ответил, а открыл тетрадь и стал читать. Первую часть я прочел где-то за пять минут, вернее, просто пробежал глазами. Вот, значит, из-за чего тогда Вадим попал в больницу… Не смог выдержать того, что он в первый раз совершил убийство, да еще и тройное… Я не мог спокойно читать о том, как Маликов умолял его о мести за свою погибшую семью. Честное слово, я и не подозревал, что такой слабый по характеру человек может стать следователем и быть на хорошем счету у начальства. А Сергей Павлович его очень ценил до того момента, как узнал об этой истории. Еще хорошо, что у него хватило ума уйти в церковь замаливать свой тяжкий грех. А Алексей не из-за денег помог Вадиму, а ради их дружбы… Я поднял глаза, полные слез, на него — он тоже выглядел каким-то грустным.  — Простите меня еще раз за то, как плохо я о вас думал.  — Да чего уж там… — ответил он. — Главное, что вы все осознали. Но все-таки нехорошо было с вашей стороны нагло врываться в мой кабинет и так со мной поступать… Ладно. И что вы теперь будете делать?  — С чем?  — Не догадываетесь? С делом Шевченко. Я вам буду во всем помогать, если понадобится. Мне надо искупить свою вину перед ним.  — Альтруист вы, скажу я вам, — усмехнулся я. — Всем готовы помочь. Ой, не доведет это вас до добра…  — Нет, я не альтруист, вы ошибаетесь. И помогаю я далеко не всем. Только друзьям. А этот случай всего лишь редкое исключение. Сами подумайте: я отправил невинного человека в тюрьму только потому, что мне пригрозили убийством. В юности я был изгоем, честно говорю. Это я к тому, что у меня и сейчас очень мало друзей.  — За что вас не любили? — мне было очень интересно это узнать. Да, он преступил закон, но ведь это ради того, чтобы его не убили… Но на самом-то деле он хороший, добрый и умный человек. «А еще два часа назад я был готов его задушить…» — подумал я и от стыда покраснел. Вспомнил я, как держал его за воротник и вжимал в стену, а тот ничего не мог сказать и только смотрел на меня… А всему виной проклятые пришедшие в голову первыми мысли…  — А что, разве по мне не видно? — спросил он с кривой усмешкой. — Посмотрите на меня: что вы видите?  — Вижу хорошего человека, которого я, идиот, едва не убил…  — Да нет же… — вздохнул он. — Вы посмотрите, как я выгляжу. Посмотрите на мои шрамы… Я посмотрел на него — его лицо, действительно, покрывали редкие, но глубокие шрамы, похожие на царапины — сначала я этого не заметил, поскольку был в состоянии аффекта и не рассматривал его, хоть и был с ним лицом к лицу. Но его увечья не казались мне причиной того, чтобы его гнобить за это. Так я ему и ответил:  — Ну, подумаешь, какие-то шрамы… Что, вас из-за этого не любили?  — Сначала из-за моего цвета волос, а потом, как я в пятнадцать лет перенес тяжелую болезнь, из-за этих шрамов. Вы знаете, какие дети жестокие, а в детдоме — особенно. Вот представьте себя на моем месте: кругом блондины, брюнеты, шатены, а ты один рыжий. Ну как им меня, такого, не дразнить? Да, «белым воронам» во все времена приходилось несладко… Я это знал. Когда-то, в далеком детстве, я очень любил складывать оригами. Ох и доставалось же мне за мое увлечение от других мальчишек… Ведь они были обычными ребятами — любили погонять в футбол, подраться, разбить где-нибудь окно, а маленький Саша Мартынов сидел дома и делал из бумаги фигурки. Мальчишки называли меня «девчонкой», но после того, как отец показал мне пару-тройку приемов из самообороны, перестали это делать и даже понемногу стали меня уважать. А оригами я научился делать весьма неплохо — мои произведения нравились всем. Так что история эта закончилась счастливо. Не то, что у Крохина — ему же не избавиться от своих рыжих волос! А краситься — это удел девушек, а не мужчин. — Вы не могли дать им отпор? — спросил я у него.  — Нет. Я вообще был слабым физически. Мало мне нестандартной внешности, так еще и болел постоянно… — вздохнул он.  — Так, давайте без комплексов, пожалуйста. Вам сколько лет?  — Сорок один, — и он за это время так и не женился? До чего же могут довести комплексы… Мне очень захотелось сказать ему что-нибудь ободряющее.  — Вот! И вы двадцать шесть лет переживаете из-за того, как вы выглядите? Не стоит, ей-богу, не стоит. Человек не выбирает, каким ему родиться.  — Ах, если бы вы знали, как я раньше из-за этого страдал… Знаете дразнилку: «рыжий-рыжий, конопатый — убил дедушку лопатой»? Я ее слышал чуть ли не каждый час… Всякий раз у меня слезы к глазам подступали… Сейчас мне гораздо легче. Ну все, — он резко оборвал свой рассказ, — хватит. Вас проводить до вашего дома или вы останетесь у меня?  — Вы до платформы «Новая» поедете ради меня?  — Но ведь это же недолго: двадцать минут езды на электричке… Мы с вами на одном направлении живем, — начал было он, но я наотрез отказался от этого предложения. Мне не хотелось оставаться у себя дома: меня там никто не ждал. Ну разве что Валет, но утром я его плотно накормил и сменил наполнитель, так что он вполне может прожить без меня хотя бы один день.  — Нет, пожалуй, я останусь здесь, а утром вместе поедем в Москву. Алексей явно обрадовался моему решению.