2. Новизна хуже старины

Он не стал меня жалеть и разбудил в то же самое время, как и в первый раз, когда я остался ночевать в Люберцах. Слава богу, я был привычен к подобным пьянкам (в молодости я выпивал целую бутылку водки за вечер, а мартини... да что мартини? Детская забава!) и поэтому сегодня особо не страдал от похмелья. Мы пришли на платформу, и оказалось, что электричка приедет через пять минут. Пользуясь моментом, Крохин (я заметил, что он уже давно хотел мне что-то сказать) обратился ко мне: — Я вот о чем подумал: почему бы вам не просмотреть камеры видеонаблюдения в районе дома Шевченко? Это, конечно, хорошая идея, но как мне получить доступ к этим записям? Так я и заявил ему, а он ответил: — Обратитесь в районную прокуратуру: там работает отличный технический специалист по имени Николай. Должен вам помочь. — А чего бы вам самим это не сделать? — Саша, — он невольно закатил глаза, — а ничего, что у меня очень много дел в суде? А вы сидите у себя в следственном изоляторе и ничего не делаете. Я, конечно, прошу прощения за мою резкость, но это наверняка так и есть. — Вы правы, — я вспомнил мороженое и карты, и застыдился того, что он угадал, как я провожу рабочее время. Но ничего с собой поделать не могу — такой уж я человек. — Ладно, поеду в прокуратуру. Скоро подошла электричка, мы сели и поехали. Имя технического специалиста, которого мне посоветовал Алексей, показалось знакомым. Николай... Здесь я вспомнил: его в третьей части своего дневника упоминал покойный Вадим. Это тот молодой человек, который очень не любил Маликова, пока тот был еще прокурором, впрочем, как и его коллеги — Евдокимов и Куликов. Я поделился своими воспоминаниями с Алексеем, и он усмехнулся: — До чего же мир тесен... Все крутится вокруг прошлого дела с Лиановским! Я не удивлюсь, если в итоге наш наркоторговец окажется связанным с ним. Все может быть, конечно, но я не уверен, что Лиановский будет замешан и в этом деле — ведь он погиб от руки Вадима около трех лет назад. Это немного стремно: подозревать покойника в современных уголовных делах! Если я всерьез буду проверять эту версию, то прослыву сумасшедшим, а мне этого совсем не хочется! — А вы не знаете, где эта прокуратура? — Рядом с ней находится станция «Новая», — ответил он. — Выйдете сейчас на ней, а потом... я не помню, куда дальше. Но вам помогут Яндекс.Карты. Тем временем наша электричка подошла всего лишь к платформе «Выхино». Ехать оставалось еще долго... И как это я сам не додумался до такой простой мысли — проверить камеры видеонаблюдения! Что послужило причиной того, что мой мозг отключился? То ли анонимная записка, то ли эта дурацкая ссора с Крохиным, то ли еще что-нибудь... А он заметил, что мне стало грустно, и успокаивающе положил руку на плечо. — Не расстраивайтесь, что я первый сказал об этом... Вы тоже много сделали для нашего расследования! — Да я ничего, — смущенно улыбнулся я ему, — просто слегка неприятно сознавать, что ты оказался... как бы это сказать... в дураках, что ли. — Ай, ладно вам: «в дураках», — махнул рукой Алексей. — Вы умный человек, Саша, — я покраснел от его слов. Не знаю насчет ума... — Кстати, а где он живет? — Кто? — Сергей. Вот уж чего не знаю... Сложный вопрос. Крохин заметил на моем лице растерянность и поспешил меня успокоить: — Ладно, Николай разберется. Пробьет его по базе жителей Москвы. Еще через некоторое время мы подъехали к станции «Фрезер». Мне надо было выходить на следующей. Я встал и хотел было идти к выходу из вагона, но Алексей удержал меня. — Удачи вам, Саша, в расследовании. Я бы с удовольствием вам сегодня помог, но у меня много дел... Да, и извините меня, что потратили лишних сорок четыре рубля... Билет-то стоит двадцать два. — Это неважно, — нет, конечно, сорок четыре рубля — деньги неплохие, но в данный момент мне на это действительно было наплевать. Я опять встал с сиденья и пошел к выходу, Крохин направился за мной. — «Новая». Следующая остановка — «Сортировочная», — объявили из динамиков. Я хотел было выйти, но он вдруг крепко обнял меня. — Еще раз удачи вам. А я еду на Казанский. Вечером жду к себе. — Спасибо, — тихо сказал я; он отпустил меня, и я вышел на платформу. *** Мне действительно пришлось воспользоваться навигацией в моем смартфоне, чтобы добраться до прокуратуры. К счастью, дорога не заняла у меня много времени. Тот же самый постовой, которого описал Вадим в третьей части своего дневника — молодой брюнет в черной форме — узнав цель моего визита, вызвал по телефону этого технического специалиста, оказавшимся парнем на вид лет двадцати пяти, немного похожим на Алексея (тем, что у него тоже были рыжие волосы, как и у него). Одет он был так, что в первое мгновение я даже принял его за какого-то хипстера — на нем была темно-зеленая толстовка, голубая рубашка со странным желто-зеленым монстром и джинсы. Я грешным делом подумал, что этот Николай — разгильдяй и бездельник. Но я ошибался: как только мы вошли к нему в кабинет, и я дал ему свой номер телефона, он очень быстро пробил адрес Сергея — оказывается, он живет почти в центре Москвы, возле метро «Бауманская». А камеры видеонаблюдения записали много людей, бывших рядом с домом: и вот как теперь среди них вычислить того, кто подбросил ему героин?! Но тут нам попалось интересное видео — к дому подъехал черный автомобиль, по виду дорогой. Оттуда кто-то вышел, зашел в дом и через несколько минут вернулся. Я уже было обрадовался, что мы нашли нужного нам человека, однако Николай сказал, что не может увидеть его лицо. Он, как бы желая успокоить меня, сообщил, что попробует рассмотреть изображение с разных ракурсов и все-таки выяснить, кто же это такой. — Вы никуда не спешите? — спросил он. Откровенно говоря, нет. Делать мне у себя было нечего — Алексей тогда, на платформе, сказал чистую правду. Все свои дела я, скрепя сердце, поручил Наумову, так что мог оставаться в прокуратуре хоть до конца рабочего дня. У него явно стало легче на душе, когда он это услышал. Но не успел он сделать то, о чем говорил, как в кабинет вошел какой-то мужчина с бородкой. — У нас новый материал, — с порога заговорил он. — Убийство. — Леонид Иванович, можно не в это время? Человеку нужна помощь. Названный Леонидом Ивановичем (я понял, кто он: прокурор Куликов, которого Вадим очень не любил за его любопытство) только сейчас заметил, что они с Николаем не одни. — Здравствуйте, у вас что-то случилось? Я с ним тоже поздоровался и сказал, что приехал ради записей с камеры видеонаблюдения. Он явно удивился: думал, что я обычный посетитель, а все оказалось совсем не так. — Вы следователь, что ли? Тогда зачем вы сюда приехали? — Я начальник следственного изолятора в этом районе. При моих словах на его лице появилось такое выражение, как будто я сказал что-то странное. — Так ведь еще недавно другой был. Знаете, такой высокий зеленоглазый шатен... Новицкий, что ли, его фамилия... Мое сердце словно сдавило железными обручами. Нарочно, что ли, мне все вокруг напоминают о моем друге?! — Он умер, — сказал я, как отрезал. Не могу об этом говорить ни с кем, разве только с Крохиным, поскольку только мы оба знали все, что произошло из-за убийства Эдуарда Лиановского. — Как это? — изумился Куликов. — Он же еще молодой был; ведь ему и сорока не было. Я один раз встречался с ним и хорошо запомнил его. — Слушайте, вам-то какое до этого дело? Вы что, его друг или родственник? — или этот чересчур любопытный прокурор пытается вызвать у меня жалость (что ему отлично удалось), или в самом деле жалеет об его смерти! Скорее всего, первый вариант. — Нет, просто интересно. Он, кажется, убил известного рецидивиста Лиановского, не так ли? Совесть его, что ли, стала мучить? Иначе был бы жив до сих пор… Вот тут я наконец понял такую неприязнь Вадима к этому прокурору. Сначала, когда я впервые прочитал об этом инциденте с допросом о гибели Лиановского, я подумал, что он преувеличивает: ну не может быть, чтобы человек с такой наглостью лез в чужую жизнь и столь цинично говорил о смерти другого, совершенно незнакомого ему человека! Но теперь я стал с ним абсолютно согласен, когда увидел это своими глазами. Нет, что за нахальный вопрос: «совесть его стала мучить?» Интересно, как бы он сам ответил на него? А мне слушать все это, честно говоря, надоело. — Вот что, — я решительно встал со своего стула и подошел к нему вплотную. — Вы интересуетесь этим с целью обсудить эту историю с кем-нибудь за рюмкой? Я вам не позволю чернить память о покойном и ничего вам не скажу. Николай, — обратился я к техническому специалисту, — сообщите или мне, или Алексею Дмитриевичу Крохину о результатах вашей работы. Вы знаете, как со мной связаться, — и я быстро вышел из кабинета. Однако не успел я отойти даже на небольшое расстояние, как повстречался с другим прокурором, человеком средних лет, невысоким и носившим очки в модной оправе. Я догадался, что это Евдокимов. — Вы ищете меня или Куликова? — спросил он меня. — Никого я не ищу, — отмахнулся я от него. — Я приехал сюда по делам. — А зачем вам понадобился наш специалист? Вы сейчас из его кабинета вышли, я видел. — Это мое дело, не ваше, — и я, не прощаясь, пошел дальше. Я услышал, как он пробормотал мне вслед что-то явно матерное, но мне было на это наплевать. Сейчас я понимаю Маликова, не любившего своих коллег за их нахальную бесцеремонность. Всем есть дело до того, куда ты пойдешь, что ты делаешь... Ненавижу это. А все-таки мне не стоило тогда огульно хаять поступок Владимира, когда тот уволился отсюда. Наверняка, когда они узнали о гибели его семьи от рук Лиановского, то начали бы обсуждать это между собой, что нанесло бы ему страшную рану. Хорошо, что он успел уйти из прокуратуры. Я его не осуждаю. Я все думал об этом, пока шел к выходу из здания. Слава богу, мне никто не встретился, кроме постового. Он тоже пристал было ко мне с вопросами, но я злобно сверкнул на него глазами, и он отступился. Может быть, я показался им всем грубым, но разве можно лезть в чужую жизнь и обсуждать чужую трагедию? Допустим, они бы узнали, что Вадим выбросился из окна десятого этажа, и стали бы говорить об этом вместо того, чтобы работать. А ведь к этому привело и пережитое им... прости господи, изнасилование, донос Павлова и потом — его заказное убийство. Вот, например, узнав о насилии над ним, его бы за глаза назвали геем... А в России-то таких людей очень не любят... Нет, я никому, никогда и ни за что не позволю так отзываться о мертвом, будь он хоть святым, хоть серийным убийцей, как и в этом случае. Не его вина, что он встал на скользкий путь. Вадим, конечно, в своих заметках называл причиной своих несчастий «комплекс хорошего человека». Но я лично так не считаю. Я думаю, что это все произошло из-за того, что у него тоже, как и у Павлова, было обостренное желание восстановить справедливость, только развивавшееся в правильном русле. Да, не удивляйтесь и не вините меня ни в чем — я согласен с тем, что отъявленных преступников стоит убивать. Кто знает, что еще они могут натворить, если выйдут из тюрьмы, а убил их — и уже знаешь, что они никакого зла больше не сделают. Разумеется, в глазах простых людей и ты преступник, но цели-то у тебя были благородные. Но не объяснишь это нашим судьям. Но, насмотревшись по телевизору передач вроде «Суда присяжных», я понял, что от судьи здесь мало что зависит. Все дело в присяжных заседателях, а как их набирают? Возьмут с улицы необходимое количество людей — и все! Как они скажут, так и будет. А они кто? Простые обыватели с кучей стереотипов в голове. Я это знаю. Вот я заговорил о «Суде присяжных». Но ведь есть и продолжение этой программы — «Окончательный вердикт». Что из этого следует? А то, к чему ведут эти самые стереотипы мышления. Присяжные, выслушав адвоката, прокурора, свидетелей, строят свою версию событий, часто неверную, и невинный человек отправляется в камеру, а виновного почему-то оправдывают. А потом адвокат, работа которого — во время процесса защищать подсудимого, должен восстановить справедливость и посадить виноватого. Вот откуда мой скептицизм в отношении русских судов. С этими мыслями я шел к себе в СИЗО. Что мне делать — я не знал. Допрашивать Сергея мне совсем не хотелось: что я от него услышу? «Вот тебе крест, я ни в чем не виноват!» Эта фраза просто выводит меня из себя. Интересно, что он хочет сказать тем, что постоянно ссылается на бога и на крест? По моему мнению, это даже хуже, чем мой атеизм. А вот если окажется, что он виноват в том, что его подставили с этим героином, это будет уже страшный грех. Вот же циничный этот «замкнутый студент»! Знай я раньше, в институте, что он такой... ни за что не стал бы с ним общаться! На половине дороги я внезапно остановился. Мне очень не хотелось идти на работу: день выдался хороший, дождь, заливавший Москву все эти дни, прекратился, и на улице было прекрасно — ни жарко, ни холодно. Так что я решил прогуляться по району и свернул куда-то в сторону метро «Авиамоторная». И вот здесь я обнаружил, что пришел неизвестно куда. Я посмотрел вокруг и увидел розовое с белыми полосами трехэтажное здание — я узнал его. Екатерининский дворец, а рядом с ним находится парк. Мне почему-то захотелось зайти туда и полюбоваться всей красотой этого места. Последний раз я был в парке около трех лет назад, когда еще не было этой истории с Эдуардом Лиановским. А после того мне стало не до посещений каких-либо общественных мест. Я вошел внутрь и направился в сторону Крестового пруда, где располагается полуразрушенный «грот» — то бишь, красная стенка с белыми колоннами под мостом, окруженная кустами. Неподалеку находится белая элегантная беседка, где отдыхал еще император Петр Первый. Возле нее я заметил какую-то девушку, показавшуюся мне знакомой. Я подошел к ней — это была Раиса. Она стояла, пристально глядя на бюст Петра Великого, стоявший прямо посередине беседки. — Добрый день, Раиса. Почему вы не на работе? — Здравствуйте, Александр Иванович. У меня начался отпуск, — ответила она, оторвавшись от рассматривания монумента. — Вы все еще расследуете ваше дело? — Да... Но у нас возникли сложности. Она посмотрела на меня с легким интересом. — Что же случилось? — Невозможно понять, кто же приезжал к Сергею с целью подставы. Мы просмотрели записи с камеры видеонаблюдения, и ничего не ясно. — Разберетесь. Я верю в это. Давайте немного прогуляемся. Смотрите, как здесь хорошо, — я подал ей руку, и мы пошли по мосту через Крестовый пруд. Зеленые просторы наводили нас обоих на какой-то романтический лад; мы уже не говорили о расследовании, а просто беседовали о жизни. Девушка из Калининграда, дочь инженера и секретарши, простых людей, ставшая в Москве судебно-медицинским экспертом... Знавшая с малых лет, чего она хочет от жизни (правда, сначала-то она училась на врача, но случайная встреча с Сергеем Павловичем в метро привела ее в наш отдел полиции) — поэтому учившая на «отлично» только любимые предметы: биологию, физику, химию... Она совершенно не такая, как те девицы, к которым подходят слова «Девочка должна...»: глупые, наивные, любящие розовый цвет и слащавую поп-музыку вроде Селены Гомес или Джастина Бибера... Спросите, откуда мне известны такие факты? Это довольно просто: я люблю иногда после работы (дома совершенно другая атмосфера, нежели на моей тяжелой работе) заглянуть на кое-какие сайты, где интересно и доступно описываются житейские психологические ситуации. Там я и прочитал о таком явлении, как «гендерные стереотипы». Честно говоря, никогда не одобрял подобного воспитания, и, будь у меня дети, я бы сказал им: «Жизнь ваша, и делайте с ней, что хотите». Но я убежденный чайлдфри. Они разумные люди: живут для себя и не обращают внимания ни на кого. Мне близка их позиция. Найти любимую женщину — это святое, но детей заводить вовсе не обязательно. Смешно слушать, что в старости никто не подаст этот пресловутый стакан воды. Нет, Раиса не такая, как обычные девушки. Умная, проницательная, словно видящая тебя насквозь... Красавица в бело-голубом платье. Ни с одной из своих девушек мне не было так легко и свободно, как с ней. Все они были словно под влиянием стереотипов — такие, как я недавно описывал, или же наоборот — пытались откреститься от своего пола и слегка перегибали палку — а мне была нужна совсем не такая женщина, а похожая на Раису. Всю жизнь я просто-напросто развлекался с красивыми девушками, и ни одна из них не запала мне в душу, и вот я наконец нашел такую в нашем отделе полиции. «Но, боже мой, — с грустью подумал я, — она ведь жена Маликова, и нам никогда не быть вместе». Однако Маликов в церкви, все время молится за упокой души Вадима... Может быть, у меня есть хотя бы небольшой шанс? Это не комильфо — отбивать жену у мужа, но я ничего не мог с собой поделать. И досталось же Владимиру такое сокровище... Я хоть и говорил сам себе, что не осуждаю его, но все же еще отношусь к нему с легким пренебрежением. — Расскажите и вы что-нибудь о себе, — донеслось до меня. — Ну, я родился в семье военного: отец был отставным майором, мать — учительницей в институте. Нет, вовсе не в том, где я учился. Я в молодости хотел быть юристом: очень любил обществознание и даже окончил юридический факультет, но потом поступил в спецназ ФСИН, а затем сюда. Так бы и остался заместителем Вадима, но, к сожалению, он погиб, и вот я стал начальником здешнего следственного изолятора. — Царство ему небесное, — перекрестилась Раиса. — Вы верующая? — Иногда вспоминаю о боге, но не часто. Понимаете, я после того, как Володя ушел в церковь, полюбила философию. Вот мне и пришла в голову мысль: если бог такой могущественный, как его описывают в своих книгах старые авторы, почему же тогда в мире есть войны, насилие или хотя бы возможности создавать фальшивые дела, как в вашем случае? Вы согласны? — Не могу сказать. Я тоже атеист, как и вы, но по другой причине. Отец мой всегда твердил, что религия — «опиум для народа». Не ругался за проявление религиозных чувств, но явно не одобрял их. Правда, я и сам не стремился к вере. — Атеизм генетически, что ли, передается? — рассмеялась она. — Не совсем, — не принял я ее шутку. — Я же сказал, что отец называл религию опиумом для народа, и это отразилось на мне. Дети ведь отлично запоминают слова родителей. — «Она облегчает его страдания», — процитировала она конец всем известного изречения Карла Маркса. — Это тщательно замалчивали в советскую эпоху. Видите, к чему приводит утаивание информации? Миллионы людей стали атеистами, церковь считали чем-то вроде «врага народа». — Раиса, вы такая умная, что я на вашем фоне кажусь идиотом... — она опять рассмеялась. — Прошу вас, Александр Иванович, не надо этих комплексов. Они мешают людям жить. Да, она абсолютно права. Но от них никуда не денешься, если только не обратишься к психологу. Однако это в России такая редкость... к ним обращаются лишь тогда, когда уже совсем все плохо, а идти к ним ради избавления от комплексов считается бредом. Мы еще некоторое время гуляли вдоль пруда, но тут меня отвлек звук, оповещающий о новой эсэмэске. Она оказалась от Николая: тот сообщил, что смог выяснить, кто был этот человек на дорогой машине. Некий Павел Горский. Хотя бы одна хорошая новость за весь день... Я уже собрался было отправиться по адресу, который был указан Николаем в сообщении, но тут Раиса, заметившая эсэмэску на экране моего телефона, внезапно спросила: — Кстати, вам известно, куда делся героин? Меня словно обухом ударило по голове. Это же такая важная улика, а ни я, ни Алексей не знаем, где она находится! Вот же мы оба дурака сваляли... Конечно, пережитое: анонимка, шокирующие факты об истинной сущности Шевченко — выбили меня из колеи, но неужели настолько, чтобы забыть об основной улике?! — Боже ты мой... Как же я мог забыть об этом? — я схватил руку девушки и поцеловал (в знак благодарности, разумеется, а не чего-либо крамольного). — Раиса, вы чудо! Спасибо вам за то, что напомнили про героин. Я помахал ей рукой и побежал к выходу из парка — слава богу, что он располагается неподалеку от места моей работы: необходимо пройти улицу, затем проезд и свернуть в другую улицу. Мне очень нужно допросить Сергея о таинственно исчезнувшем героине: но он не говорил мне, куда он делся после обыска его квартиры. Да, если бы эта умная девушка не напомнила мне об этом, мы с Алексеем и не вспомнили бы о том, куда же он пропал! Ну, или вспомнили бы, но было бы уже поздно!.. И почему я сам не догадался расспросить Сергея? Все было как всегда — довольно спокойно. Правда, Наумов, увидев меня, начал что-то говорить о том, что я стал пропускать работу, но мне было не до того. Я только раздраженно отмахнулся от него и попросил, чтобы он вместо чтения морали вызвал Сергея в комнату для допросов. Скоро Наумов привел его. — Куда девался героин? — вот как мне было интересно: даже не поздоровался с ним! А, впрочем, много чести! — Не знаю. Коллеги увезли его в отдел полиции, — видя мое сомнение, он собрался было опять сказать свою любимую фразу, доводящую меня до белого каления, но я зажал уши (видит бог, не могу ее слышать) и поспешил изобразить на лице доверие к его словам. Нет, все-таки надо поговорить с этим Альбертом Хайруллиным. Что-то здесь не так, я чувствую это. Хорошо, что не было никаких дел, требующих моего присутствия, так что всю работу можно свалить на Наумова, а самому поехать в ОВД. Когда я вышел из здания следственного изолятора, порядком раздосадованный тем фактом, что мне опять придется ездить по Москве, я вдруг понял, что запуган, и совершенно зря. Вспомнилась мне записка Смолина, вернее, отрывок из нее: «знай, что за тобой и твоим приятелем слежка». Но нигде я не видел подозрительных людей. Или он таким образом хотел запретить мне продолжать расследование, или же сам верил в это... Мне захотелось поговорить с ним об этом (Сергей Павлович его уже отпустил из ИВС после нашего с ним разговора; и за что это он его невзлюбил? Узнав его печальную историю, я уже не обижался на него за то, что он в декабре врезал задержанному Вадиму кулаком в нос... ведь после избиений, продолжавшихся едва ли не каждый день, любой может слететь с катушек...), но сначала я решил поехать в Басманный РОВД. А разговор с Константином может подождать до конца расследования, когда я перееду к себе обратно из Люберец. Здесь мне вдруг стало так больно, как не было даже тогда, когда я узнал о суициде Вадима. Как не хочется думать об этом... Ей-богу, ради того, чтобы еще немного пожить в Люберцах на законных основаниях, я даже готов расследовать это дело как можно дольше. Можно, конечно, купить или же снять квартиру в этом городе, но это явно невозможно. Если бы у меня были тридцать шесть миллионов, как у покойного, то я бы сразу же купил квартиру в Люберцах, но нет... Уж эти мне деньги — ну как без них в современном мире? Перед тем, как отправляться по месту назначения, я написал Алексею сообщение, чтобы он приезжал туда же. Однако он ответил, что не может. Дескать, много дел. Ну, если так, то я поеду один. Моя поездка оказалась напрасной: дежурный сначала долго не хотел меня пускать, несмотря на то, что я ему предъявил свои документы и пригрозил тюрьмой за это. Он упрямо стоял на своем, говоря, что не положено. Под конец он все-таки признался, что начальника сегодня нет. Что за мистика творится в этом отделе полиции? Наш гораздо лучше организован. Наконец я не выдержал и напрямик спросил у дежурного: — Кому передали дело Шевченко? — Лукьянову, но он сейчас на выезде. Завтра вы сможете с ним поговорить. Что же это, черт возьми, такое?! Я, не глядя на дежурного и не прощаясь, быстро пошел прочь от здания ОВД. Ни одного нужного мне сотрудника нет на месте! Пришлось мне возвращаться обратно. До конца рабочего дня времени оставалось еще очень много, и оно тянулось так долго, как резина... Мне было скучно, и я, просидев у себя в кабинете около трех часов, самым наглым образом решил уйти с работы. В Люберцы я не мог вернуться, поскольку ключ от квартиры был у Крохина, а он мне сказал, что у него много дел (поэтому он наверняка просидит в суде до конца дня). Так что я пошел к себе домой. Мне хотелось поговорить со Смолиным об его записке. Зачем он написал про слежку, хотя никто не следил ни за мной, ни за Алексеем? Я знал, что он, уволенный со своего поста, сидит дома с декабря. Добравшись до своего дома, я сначала зашел к себе. Валет с радостным мяуканьем подбежал ко мне, слегка пошевелив кончиком хвоста. Выглядел он сытым и довольным. — Привет. Скучал по мне? — я погладил его по спине. Он опять замурлыкал. Я сложил необходимые вещи (несколько рубашек, джинсы и свой официальный черный костюм) в маленькую сумку. Затем я подошел к двери Константина и позвонил. — Вам чего? — спросил явно недовольный визитом бывший следователь, вышедший на порог. — Мне надо с тобой серьезно поговорить. — Ладно, заходите, — он махнул рукой куда-то вглубь. Его квартира резко отличалась от квартиры Алексея. Вещи в прихожей просто-напросто лежали на стульях, лишь форма полицейского аккуратно висела на плечиках. Гостиная тоже была совсем не такой уютной, как у Крохина: везде были старые газеты, сложенные стопкой, на столике стояли пепельница, полная окурков, рюмка из-под водки и включенный ноутбук. Я скривился от отвращения, увидев эту неприглядную картину, но постарался не показать виду. — Ну, говорите уже, зачем пришли? Меня мой бывший начальник недавно из ИВС отпустил, но я все еще весь на нервах, — он устало плюхнулся на диван. Я тоже сел, не дожидаясь приглашения. — Ты помнишь, что ты мне написал в своей анонимке? Странно ты как-то это сделал. — Прекратите тянуть время! — рассердился Смолин. — Говорите, в чем дело, или идите отсюда. — Зачем ты мне написал, что за мной и Крохиным идет слежка, когда ничего такого не было?! — Я просто не хотел, чтобы вы расследовали это дело. Можно сказать, боялся за вас. Боялся он за меня... А я-то был так напуган этой воображаемой слежкой! Написал бы как-нибудь по-другому, а то выдумал черт знает что... — Ну вот зачем надо было выдумывать слежку? — Другого ничего на ум не приходило, так что уж извините меня. — А откуда ты знаешь, что меня могут убить? Это не ты ли случайно в Люберцы ездил, чтобы напугать Крохина? — Чего? — Смолин вдруг рассмеялся. — Какие еще Люберцы? Я всю прошлую неделю, впрочем, как и все время с декабря, дома сидел. За мной только приехали бывшие коллеги и отвезли в отдел в воскресенье — это был единственный раз, когда я покинул квартиру. — Ты уже полгода не работал? А на что же ты живешь? — этот вопрос очень сильно интересовал меня; ведь он же не такой богатый, каким был покойный — тот имел тридцать шесть миллионов рублей, вырученных от продажи шикарной квартиры на «Славянском бульваре». — Я теперь фрилансер. Работаю в Интернете. Деньги мне на карточку переводят. Как меня прогнали из ментовки из-за этого случая с Новицким, мне было стыдно на людях показываться. Вот я и работаю удаленно. А насчет того, что вас могут убить... я знаю, что ваше расследование к добру не приведет. Шевченко тогда, в молодости, такого натворил, что боже мой... — здесь он внезапно замолчал и перевел тему: — Забудьте о том, что я сейчас сказал, и не спрашивайте его об этом. А то, если он узнает, что это я вам рассказал, он убьет меня. Он и так причинил мне много горя: разрушил мое детство, в двадцать восемь лет лишил меня любимой девушки. — Зачем она ему сдалась? — Он просто всегда хотел всем доказать, что он крутой. Дескать, ни одна девушка ему никогда не откажет. Вот и моя Соня тоже променяла меня на него, а он скоро ее бросил. Знаете, ведь имя Софья обозначает «мудрость», а где же она в ее поступке? — Ладно, не будем об этом. Ведь тебе наверняка неприятно вспоминать этот инцидент, — он закивал. А Сергей-то, оказывается, еще хуже, чем я о нем думал. Вот это да... Нет, ну как можно влюбить в себя девушку, а, когда она ответит тебе взаимностью, бросить ее?! Мне уже совсем не хочется продолжать расследование. Пусть он сидит все десять лет в тюрьме! Но все же я доведу это дело до конца. Правда, что же он такого еще натворил? Однако я вряд ли добьюсь ответа на этот вопрос от Смолина. Он до сих пор его боится и ненавидит. Я его понимаю. Что-то мне сейчас встречаются люди, которых в детстве не любили: Алексея за его рыжие волосы, Смолина вообще неизвестно за что… да и надо мной тоже посмеивались за мое увлечение оригами. — А нельзя ли поговорить с этой Софьей? — Я не знаю, что с ней теперь. Она ушла тогда с ним под руку, даже не оглянувшись на меня... Я до сих пор никак не могу понять, почему почти все девушки слетались к этому негодяю, как мухи на мед. — Но хотя бы ее фамилию ты помнишь? — Золотарева Софья Андреевна. Если поедете к ней, передайте ей привет от меня. Я уже собрался было уходить, но сначала написал Николаю эсэмэску, чтобы он пробил эту девушку по базам данных. Скоро пришел ответ, где был ее адрес. Она живет возле метро «Марьина роща». Я, матерясь сквозь зубы из-за того, что мне опять придется весь день провести в разъездах, встал с дивана и направился к выходу. Смолин пошел за мной. — Ты куда собрался? — спросил я его. — Я хочу вместе с вами поехать к ней. Ведь очень давно ее не видел и совсем ничего о ней не слышал, — ответил он, поспешно переодеваясь в легкий джинсовый костюм. Когда он уже был готов, мы вышли из дома и направились к метро. Через некоторое время мы были возле дома, где живет эта Софья Золотарева. Вошли в подъезд, и я позвонил в дверь. Софья оказалась, хоть она и ровесница Смолина — то есть ей около тридцати лет — девушкой, которую можно было принять за немолодую женщину. Жизнь ее явно побила... Красоты в ней особой не было; одета она была в черное платье с белым рисунком. Константин, увидев ее, схватился рукой за сердце, но не упал. — Софьюшка, что же с тобой стало... — очень тихо, почти беззвучно прошептал он, но я это услышал. — Здравствуйте, Софья Андреевна, я начальник СИЗО... — начал было я, но она меня перебила: — Вы хотите меня посадить? — Да нет, — усмехнулся я, — вы что? Я просто хотел с вами поговорить о Сергее Шевченко. Лицо ее исказилось то ли от гнева, то ли от боли. — Этот подлец сломал мне жизнь. Зачем я только бросила своего парня? Он же любил меня... — Я и сейчас тебя люблю, Софьюшка, — вышел вперед Смолин, до того времени тихо стоявший где-то в коридоре у двери. — Что с тобой сделал этот...? — он так его назвал, что даже я покраснел. Но Софья даже не удивилась тому, как он его обматерил, а удивилась, что он здесь. — Костя?! — она пошатнулась и схватилась за стену. Но он не дал ей упасть и успел подхватить ее. — Ты еще помнишь меня, Сонечка? — После того, как Шевченко бросил меня, я вспоминала о тебе, но мне было стыдно вернуться. — Ну что же здесь стыдного? Не твоя вина, что ты не разглядела его мерзкую сущность. Я виноват, что не рассказывал тебе, как он со мной поступал с того времени, как мне исполнилось семь лет. А он бил меня чуть ли не каждый день. В детском доме всем на всех наплевать... — Господи, если бы я знала об этом! Нет, ну какая же я идиотка, что повелась на его красивые слова... — здесь она расплакалась. Мы оба кинулись ее утешать, но она быстро успокоилась. — А почему он в тюрьме? — Ему кто-то подбросил наркотики и обвинил в торговле ими. — Не расследуйте это дело! Пусть он сидит хоть всю жизнь... Он это заслужил! Софья, закрыв лицо руками, побежала в комнату. Константин пошел за ней, едва успев попрощаться со мной. А я направился к метро, размышляя обо всем, что я сейчас увидел и услышал. Мне было очень жаль эту бедную девушку, но они все-таки со Смолиным встретились, и я рад за них. Пусть у них все сложится хорошо. А я решил поговорить с Горским. Павел Горский живет неподалеку от дома Шевченко — возле станции метро «Курская», где-то у вокзала. Он оказался менеджером по внутренним коммуникациям (получает очень даже достойную зарплату — в диапазоне от ста до двухсот пятидесяти тысяч рублей; вот откуда у него деньги на дорогую машину... Видно, хороший специалист! Или ворует…) Живет он с сестрой Викторией и сыном Максимом — а жена его умерла около пяти лет назад. Эти сведения сообщил мне Николай в своей эсэмэске. Я довольно быстро нашел его дом и позвонил в нужную квартиру. Дверь открыла высокая светловолосая женщина лет сорока в ярко-синем шелковом халате, все еще красивая. — Здравствуйте. Вам кого? — спросила она у меня. — Вашего брата. — Паши сейчас нет дома; он на работе. И сына его, Максима, тоже нет: он на выезде. На выезде? Получается, что этот Максим работает следователем?! Молодой человек из богатой семьи — и вдруг опер? Зачем это ему надо? Может быть, обеспеченной, или как сейчас говорят, «золотой» молодежи не хватает экстрима? Правда, обычно они восполняют нехватку адреналина безумными гонками на дорогих машинах или еще чем-нибудь в этом роде, но работать в полиции? Что это за странности такие? Вот и Шевченко тоже жил в богатой семье, о чем нам с Алексеем и Сергеем Павловичем рассказывал в ИВС Смолин, и на тебе — мент! Да, чужая душа — потемки, Крохин упомянул эту поговорку, когда мы были в Люберцах... Не могу понять, зачем богатым людям работать в полиции. Денег ведь там платят не очень много... Вряд ли они мечтают ловить преступников и восстанавливать справедливость, хотя среди наших полицейских таких очень мало! — А зачем вам понадобился мой брат? — поинтересовалась моя собеседница. — Скажите, пожалуйста, куда и к кому он ездил в прошлое воскресенье? — Не помню точно; вроде сначала к своей любовнице, но потом он позвонил мне и сказал, что поедет на работу. Да объясните, в чем дело-то? — Вы знакомы с Сергеем Владимировичем Шевченко? На мой вопрос она не ответила; только лицо ее как-то странно исказилось, а на глазах показались слезы. Видно, этот негодяй и ей сломал жизнь, как и Софье Золотаревой... Я не стал ее мучить своими расспросами и, попрощавшись, ушел. Оставшееся время я просто шатался безо всякой цели по моему району; но сначала, поскольку после всех этих допросов я сильно проголодался, зашел во вьетнамский стрит-фуд у Курского вокзала. Заказал себе их национальный суп-лапшу с мясом и бутылку пива. Пока ел, я решил написать Николаю, чтобы тот выяснил, в каком отделе полиции работает Максим Горский. Скоро пришел ответ, изрядно меня обескураживший: в Басманном ОВД. Вот прямо сердцем чувствую, что разгадка этой тайны, кто же подкинул Сергею эти злосчастные пакетики с героином, кроется здесь... Но надо, прежде чем делать поспешные выводы, поговорить и с их начальником, и с Лукьяновым, который, так сказать, «ведет» это дело, и с самим Горским-младшим. После этого я опять отправился бродить по району: около часа ходил по Таганке и наконец вышел к станции «Римская». Мог бы, конечно, вернуться к дому Павла Горского и еще раз побеседовать с его сестрой, но мне не хотелось снова причинять ей боль расспросами о Шевченко. Было очевидно, что у нее был неприятный опыт общения с ним. Когда почти наступил конец рабочего дня, я побежал к зданию суда — еще хорошо, что оно находится рядом с метро: между ним и этой станцией около девятисот метров. И я успел вовремя: я заметил Алексея, выходившего из суда с портфелем в руке, одетого в свой неизменный серый костюм. Он тоже увидел меня и поспешил мне навстречу. — Саша, добрый вечер. А я уже хотел идти к вам на работу, а вы сами появились здесь. Его бы наши охранники не пустили... Мы до сих пор считаемся вотчиной Федеральной службы безопасности, хоть и двенадцать лет назад перешли под контроль Минюста, так что вход к нам позволен очень ограниченному кругу лиц. Все наши сотрудники (это я об охранниках) служат в ФСБ, только Павлов на тот момент, когда он устраивался сюда, уже не служил. Он всего лишь чем-то понравился Вадиму, и тот взял его на работу. А Павлов подвел его под монастырь, за что и сам пострадал… К нам даже адвокатов — и тех редко пропускают; у нас создаются целые очереди, и те, кому повезет — пройдут, однако таких очень мало. Только в 1993 году было сделано исключение для журналистов. Но я же начальник данного СИЗО, так что если бы не было надо мной людей из госструктур, то легко бы пропустил его. — Я через три часа ушел с работы. Зато узнал много полезной информации по нашему с вами расследованию. — Весь во внимании, — он с довольным и заинтересованным видом кивнул мне. Я начал рассказывать ему о том, как Сергей считал себя крутым парнем и потому влюблял в себя девушек, а когда те отвечали ему взаимностью, бросал их без зазрения совести. Рассказал о сломанной жизни Софьи, о сестре Горского... Услышав эту фамилию, Алексей резко побледнел, так что я даже испугался, как бы у него опять не развилась сильная головная боль, какая была на выходных, пошатнулся и едва не свалился на асфальт, чудом не уронив портфель, если бы я не успел поймать его за руку. — Что с вами? — обеспокоенно спросил я его. — Может, скорую вызвать? — Не надо. Просто... вы сказали, Горский? У нас в детдоме была девушка, Вика, сестра его. Первая красавица была. Я был страстно влюблен в нее, впрочем, как и половина наших парней. А она очень сильно оскорбила меня: дескать, у меня все лицо в шрамах, и я рыжий... Она сказала, что с такими девушки только за деньги могут встречаться. Знаете, после таких слов в мой адрес я поклялся, что никогда больше ни в кого не влюблюсь. Но Анастасия меня все же чем-то зацепила... — Странные мы с вами люди, Алексей, — усмехнулся я, — влюбляемся в чужих жен, а свободную девушку никак не можем найти. Он весело посмотрел на меня: от его бледности и грусти на лице не осталось и следа. — А вы тоже, что ли, влюбились в кого-то? — Я сегодня пошел в наш районный парк прогуляться и там встретил Раису. Она произвела на меня такое впечатление, что я был бы очень рад отбить ее у Владимира. Ведь он живет в церкви и все время молится за упокой души несчастного Вадима... Ему наверняка не до жены. — Саша, это подлость. Лучше не делайте этого. — Да-да, вы правы. Но Раиса говорила мне еще в отделе полиции, когда я принес ей эту записку от Смолина, что разведется с ним. Она не знала, что Вадим попросил Крестовского нанять киллеров для убийства Павлова. Владимир даже не показал ей его предсмертную записку. — Может, он не хотел ее шокировать? — Все возможно... только вот Раисе это не понравилось. Наш разговор явно затянулся: когда мы наконец закончили обсуждать расследование и наши сложные любовные дела, на улице стало гораздо меньше людей, чем было раньше. Мы поняли, что уже пора идти к метро, а затем на Казанский вокзал — но тут я осознал, что в Люберцах мне больше нечего делать: слежка за нами была выдумкой Смолина. Однако мне не хотелось возвращаться к себе домой. Здесь передо мной встала дилемма — или честно сказать Алексею, что никто за нами не следит, расплатиться с ним за мое проживание у него и вернуться домой, или продолжать ломать комедию (в смысле, не говорить о том, что нам ничего не угрожает). Я не знал, что делать, но, немного подумав, решил все-таки выложить ему все начистоту — да, даже и мое желание остаться в Люберцах, несмотря ни на что. — Вы не рассердитесь на меня, если я скажу, что хочу остаться у вас на квартире на время расследования? — я решил начать так. — Чего мне сердиться? За нами ведь следят и вообще могут убить. — Дело в том, что все это выдумал Смолин, — горестно вздохнул я, — он таким образом хотел, чтобы я прекратил это расследование... Я сегодня с ним разговаривал, и он мне во всем признался. — Вот же кретин! — Крохин злобно сдвинул брови. — Это я не о вас говорю, а об этом следователе. Но все равно, оставайтесь у меня — мне одному скучно. Всю жизнь жил один, вернее, до зимы, когда решил приютить у себя Анастасию. Да и мой страх одиночества... как она его называла? чем-то вроде топофобии... может быть, исчезнет. — Неужели вас совсем никто не любил? Даже девушки не было? — Была одна. В двадцать лет, до того, как отправиться в горячую точку, где я и был ранен, я познакомился с Надьей. Мы тогда вели военные действия в столице республики, и там она сама обратила на меня внимание. Странно как-то он произнес имя своей девушки: «Надья». Что это за имя? Явно не наше, русское — «Надежда». И вообще интересно, кто она по национальности. — Она из цыган, — добавил Алексей. — Правда, так ничего у нас и не получилось серьезного: это был не роман, а просто секс на одну ночь. — И что, все так плохо прошло, что она о вас больше не вспоминала? — Вовсе нет... Она всего лишь была нимфоманка. Им не до того, чтобы в кого-то влюбляться. Эта категория женщин считает мужчин вещами, Саша. Встречались вам такие? Я покачал головой. Он продолжал рассказывать: — Да и я после того, как Вика оскорбила меня, сказал сам себе, что никогда больше никого не полюблю. Вы ведь уже знаете это — я совсем недавно об этом говорил. Считайте, что я использовал Надью как проститутку. Потом, правда, раскаивался, но найти ее и извиниться было невозможно. После своего ранения и той истории я вернулся в Москву, поступил в юридическую академию и стал работать в суде. Было не до того, чтобы искать Надью. — А сейчас что собираетесь делать? Вы женитесь на Анастасии? — Не в это время! Прошло всего полгода — даже меньше! — со дня смерти ее мужа, и я на ней женюсь? За кого она будет считать меня? Когда она немного оправится от своей потери, я обязательно сделаю ей предложение. Надеюсь, что смогу стать ей другом и помощником. Хотя… — он на мгновение закрыл глаза, словно вспоминая что-то, — мы эти шесть месяцев жили весьма неплохо. Можно даже сказать, что я был с ней счастлив. И как я только не забыл это понятие за весь этот кошмарный год… — у него снова начались воспоминания о французском плене. Ну вот зачем его потянуло в эту степь? Говорили о любви, и на тебе — пришли к тому, о чем писал покойный в шестой части своих заметок. Конечно, нельзя совсем выбросить из головы такое, но надо же как-то учиться абстрагироваться от плохих мыслей! А деликатный он все же человек... Не то что я — я ведь мечтаю отбить Раису, которую уже успел полюбить, у ее мужа! За этим разговором мы не заметили, как дошли до метро. Я очень обрадовался, что Алексей понял мое желание остаться у него. Когда мы приехали в Люберцы (мы не стали говорить о нашем деле, пока были в электричке), то договорились разделить наши обязанности на следующий день: поскольку у Алексея завтра не будет дел, как он мне сказал, я предложил ему поехать поговорить с Максимом Горским и с его отцом (ну вот как можно ехать к любовнице на пару минут? Процесс-то долгий... Значит, что-то здесь не так!), но он наотрез отказался и твердо заявил, что лучше он побеседует с Лукьяновым и с самим начальником отдела. Мне самому нужно было проверить оперативную обстановку и то, как мои дежурные смены несут службу, еще и дать Наумову задание составить план надзора за моими осужденными на август, хотя июль еще не кончился (но лучше раньше, чем позже) — в общем, дел у меня было хоть и меньше, чем в бытность мою заместителем Вадима, но все равно много (и как это я раньше считал, что заместителем быть проще? Я сильно ошибался). Еще хорошо, что ничего не происходило в самом следственном изоляторе, а то бы пришлось ехать в отдел полиции и вместе с Сергеем Павловичем снаряжать патруль. Этим я решил заняться после того, как завершу расследование — а важные дела, то есть проверка несения службы дежурными, займут у меня где-то около часа. А затем можно и отправиться в Басманный ОВД.