2. Новизна хуже старины

На следующий день, будучи на станции «Курская», я сказал Алексею, чтобы тот ехал в отдел полиции, а я присоединюсь к нему примерно в десять часов. На этом мы и разошлись, пожелав друг другу удачи. Наумов, выслушав меня, тут же сел за составление плана на август, а я направился проверять своих дежурных. Все прошло отлично, и я уже собирался поехать к Алексею в отдел полиции Басманного района, но тут вспомнил про Сергея. Можно было поговорить с ним, но я отказался от этой идеи. Во мне не осталось уже никакой жалости к его несчастному положению, и только желание восстановить справедливость заставляло меня довести расследование до конца. Когда я наконец приехал на место нашей встречи, то сразу понял, что в этом отделе творится черт-те что: в дверях показался Алексей с перекошенным от злости лицом — никогда еще не видел его таким... Он заметил меня и подошел. — Ненавижу ментов, бля! — в первый раз со дня нашего близкого знакомства он стал материться. — Ты представляешь себе, до чего они продажные? — даже на «ты» перешел... Видать, там совсем что-то непонятное творится. — Что случилось? — я растерялся от всего увиденного и услышанного, и мне хотелось скорее узнать, в чем дело. — Сначала меня долго не хотел впускать дежурный, но я предъявил ему свое удостоверение, и ему пришлось-таки меня пропустить. Начальника я на месте не нашел, зато нашел Лукьянова. Я тебе скажу, это такая мразь... Он сказал, что ему заплатили хорошие деньги, и он поэтому не станет расследовать дело Шевченко. Мне пришлось забрать у него эти деньги на экспертизу. Вот, — он протянул мне упакованную в бумагу и еще в целлофан пачку денег. На вид в ней было около пяти банкнот — правда, я не считал, сколько там было на самом деле. Просто мне так показалось. — И еще: ты, пожалуйста, прости меня, что я немного не сдержался. — Все в порядке. И кто же такой богатый, чтобы вот так легко разбрасываться крупными суммами денег? Скорее всего, это Горский-младший: его отец ведь менеджер по внутренним коммуникациям и получает очень хорошую зарплату. Кстати, а его разве в отделе не оказалось? На мой вопрос Алексей ответил, что он на рейде и вернется только через два часа. Отлично. А мы тем временем снимем отпечатки пальцев с пачки денег и приедем обратно допросить Максима. Мы отправились в наш отдел полиции. Резкая перемена: здесь хоть чувствуется порядок! Сергей — ответственный начальник, не то, что этот Альберт Хайруллин, которого даже на работе не найти. Не удивлюсь, что менты из Басманного ОВД избивают задержанных! А у нас сразу прогонят за это: случай со Смолиным, врезавшим Вадиму в нос, тому яркий пример. Правда, это не совсем так: дело было в связях… Впрочем, в России без них никуда! Ну почему я всегда вспоминаю покойного?! С каким-то мазохистским наслаждением я прокручиваю в голове эпизоды, связанные с ним... Когда мы с Крохиным закончим расследование, я обязательно схожу в церковь и поставлю свечку на помин его души. Надеюсь, Алексей не откажется пойти со мной, ведь он обязан Вадиму за то, что во Франции он спас его от смерти, да к тому же такой кошмарной... Придя в ОВД (тот же молодой дежурный без лишних слов пропустил нас, отдав честь), мы пошли было в кабинет Раисы, но тут я вспомнил, что она ушла в отпуск, и встал как вкопанный. Что же нам теперь делать? Кто же снимет отпечатки пальцев с денег, полученных Лукьяновым неизвестно от кого? Я побежал к Сергею, чтобы выяснить, есть ли в отделе другой криминалист. Встретил я его неподалеку от места, где были мы: он шел по коридору с папкой в руках. — Сашка! — радостно закричал он и подошел ко мне. — Привет! Как дело продвигается? — Не очень хорошо... — вздохнул я. — Продажные менты, садист-осужденный, сломанные жизни многих девушек — в общем, мексиканский сериал. Да еще и племянник одной из них вроде как подкупил своего коллегу, следователя, чтобы он ничего не расследовал! Не знаю, он ли подбросил Шевченко героин... — Надо же... А зачем ты к нам приехал? Кто тебе нужен? — Криминалист. Раиса ведь уехала в отпуск, так нет ли у тебя другого? — Прости, но нет. Вот это очень плохо... И скажите, пожалуйста, что делать? Я едва не выматерился, но чудом сдержался. — Ну, и как нам быть? Нам надо снять отпечатки пальцев с пачки денег, а без криминалиста как это сделать? Сергей тоже задумался, но вдруг с довольным видом кивнул головой. — Можете сами попробовать. Я вам дам ключи от ее кабинета. Никогда еще не приходилось выступать в роли эксперта-криминалиста... Хотя за последнее время кем я только не был: и начальником следственного изолятора, и детективом, и психологом... Однако делать нечего — придется самому на пару с Алексеем снимать отпечатки пальцев. Сергей отправился за ключами, а я пошел сообщить Крохину, что нам предстоит превратиться в криминалистов. Услышав эту новость, он заметно растерялся, но быстро пришел в себя. — Что делать, придется самим над этим работать, — спокойно заявил он, — правда, никогда я не занимался такими делами. Но мы справимся, я надеюсь на это. Тут пришел Крутовской, и мы пошли в кабинет Раисы. Я тоже надеялся, что у нас получится снять отпечатки... Достав из кармана пакет с деньгами, я снял целлофановую упаковку и положил его на стол. Руки дрожали, как у законченного алкоголика — а что, если мы не сможем снять отпечатки пальцев? И как вообще это делается?! — Знаешь, — обратился я к Сергею, — ты посоветовал какую-то хрень. Мы же не профессионалы. Не получатся у нас хорошие результаты. Лучше отдать эти деньги на экспертизу нормальному специалисту. — Господи, да где же его взять? Нет его, ты понимаешь? — воскликнул тот. — Прикажешь ждать целый месяц, пока Маликова не вернется? — А вы прикажете по ошибке снова предъявить обвинение невинному человеку? — вмешался Крохин, с которого его недавний оптимистический настрой слетел со скоростью света. — С меня лично хватило случая с Шевченко. — Ну что с вами делать, мужики… — вздохнул Сергей. — Придется позвонить в другой ОВД. Он достал из кармана мобильный и стал звонить какому-то Лапшину. Долго говорил с ним, иногда ругался, но в конце концов довольно заявил, что скоро приедет эксперт из знакомого нам с Алексеем до боли Басманного отдела полиции. Я даже изумился, как Сергей может доверять кому бы то ни было из этого сборища разгильдяев. — Лапшин хороший мужик и разбирается в своем деле, — успокоил он меня. — Не бойся, он все сделает как надо. Если бы это было так... Хоть бы этот Лапшин оказался единственным нормальным сотрудником из этого ОВД. Через полчаса мы, ожидавшие с нетерпением этого эксперта, вышли на улицу, так как Крутовскому пришла эсэмэска от него, что он придет в это время. И действительно, скоро показался человек с чемоданом в руке, быстро шедший к нашему отделу полиции. Приглядевшись, я заметил, что он уже не молод: на вид ему было лет пятьдесят. А выглядел он совсем не как полицейский: был одет в майку и джинсы. Только чемодан криминалиста выдавал в нем не обычного жителя Москвы. — Мир честной компании! — поздоровался он каким-то странным образом. Сергей украдкой, потихоньку, сказал нам обоим, что у него есть такая привычка. Ну, мы тоже с ним поздоровались, представились. — Лапшин Денис Викторович, эксперт-криминалист, — представился он в ответ. — Так зачем ты меня позвал, Серега? — Наша криминалистка ушла в отпуск, а они двое свое собственное расследование проводят, — кивнул Сергей на нас с Алексеем. — Им понадобилось снять отпечатки пальцев. — Все сделаю в лучшем виде. Мы все вчетвером отправились в кабинет Раисы. Скоро Лапшин объявил: — На бумаге, которой обернули эти деньги — кстати, знаете, сколько там оказалось? Двадцать пять косарей! Мои глаза едва не вылезли из орбит. Двадцать пять тысяч рублей?! Больше половины моей зарплаты? Ради того, чтобы подкупить продажного мента, неизвестный швыряется направо и налево такими деньгами?! Алексей и Сергей тоже смотрели на эксперта расширенными от изумления глазами. — Сколько?! — в один голос вскрикнули они. — Да, вы не ослышались, — подтвердил Лапшин. — Пять купюр по пять тысяч рублей. Повезло же кому-то... — Вы знаете Лукьянова? Эксперт кивнул. — Вот именно ему и повезло. — За что ему столько дали? — изумился он. — Следак из него так себе. Но Альберту Маратовичу на это, мягко говоря, плевать. — Это неважно, — махнул на него рукой Крутовской. — Ты лучше скажи результаты исследования. Что тебе удалось выяснить? — В общем, там его отпечатки, ваши, — сказал он мне, — и Максима Горского, одного из наших полицейских. Эх, не стоило мне брать руками эту пачку... Надо было или пинцетом, или хотя бы в резиновых перчатках. А все-таки я был прав, когда подозревал, что сын Павла Горского замешан в этом деле... Ну вот что ему такого сделал Сергей, чтобы тот подкупил Лукьянова? Хотя он бы и без денег не стал ничего расследовать. — Он в отделе сейчас? Нам надо срочно с ним поговорить! — нетерпеливо воскликнул я. — Я видел его машину на нашей парковке, но самого не застал. Пойдемте вместе: мне все равно надо заключение написать о том, что его отпечатки обнаружены на пачке с деньгами, — предложил он нам обоим, и, забрав деньги, уже упакованные обратно, мы трое пошли к выходу, распрощавшись с начальником отдела. — Светит им обоим крупный штраф... — хмуро сказал по дороге Крохин. — Или тюрьма. — А сколько они могут получить? Мне было интересно, как наказываются взятки в нашем кодексе, который я читал последний раз в институте, готовясь к семинарам по уголовному праву. Закончил-то я его около десяти лет назад, так что вся информация давно уже вылетела у меня из головы. — Размер взятки в нашем случае — двадцать пять тысяч. Это значительный размер. Так что, согласно 290-й статье, за это Лукьянову полагается либо штраф около пятисот тысяч, либо максимум восемь лет тюрьмы с ним же или с лишением права работать в ОВД. А Горскому — примерно то же самое, — так Алексей закончил свою маленькую лекцию. — Интересно, где же опер возьмет полмиллиона рублей, чтобы штраф выплатить... Ведь в ментовке зарплаты не очень большие. Горский-то богатый, а Лукьянов... не думаю. — Это его дело — пусть крутится, как умеет, и ищет деньги. Нас это не касается. А я, как судья, должен вынести им обоим справедливый приговор, — здесь он покраснел и устремил взгляд куда-то в небо, словно просил у бога прощения за свой грех. Я понял, чего он застыдился: своего решения отправить Шевченко в тюрьму на десять лет из-за какого-то психопата с ножом. Кстати, в Люберцах за это время ничего такого с нами не происходило — и это даже не подозрительно, по моему мнению. Конечно, человек добился чего хотел: его враг сидит пока еще в следственном изоляторе и оттуда не выйдет. Да, не выйдет — за его прошлые деяния мы найдем ему подходящее наказание. Где-то годков двадцать в снежной Магаданской области. Пока мы разговаривали обо всех этих юридических делах, Лапшин молча шел впереди нас. Мы уже даже забыли об его существовании и только, глядя вперед, понимали, что не одни. Он же не вмешивался в наш разговор и вообще явно думал о своем. — Ты веришь в бога? — неожиданно спросил я Крохина. После того, как он сам перешел со мной на «ты», и я, наверное, тоже могу так с ним говорить. Но материться все-таки я при нем ни за что не стану. Его, однако, можно понять: честный человек встретился с нечестным и циничным, и, естественно, это его поразило. Вот он и не сдержал эмоций. — Не могу сказать. Я даже во Франции о нем не вспоминал, а ведь прошла бы еще секунда — и я бы уже был убит. В такие минуты как-то начинаешь переосмысливать свою жизнь, но тогда я был не в том состоянии, чтобы вспоминать пережитое. Все так быстро происходило… Впрочем, отрицать не стану: он есть. А ты как считаешь? — Всегда был атеистом, но сейчас почему-то начал верить. Ты знаешь, какая любимая фраза у Шевченко? «Вот тебе крест, я не виноват!» — Негодяй! — рассердился Крохин. — Ведь мы же выяснили, что он сломал жизни многих девушек и издевался над тем бывшим следователем из нашего района! И он еще смеет так говорить? Саша, не освобождай его, ради бога! — И не собираюсь. Я спросил его в самом начале расследования, были ли у него враги, или, может быть, ему кто-то завидовал, а он едва не расплакался и сказал вот эту фразу, которую я тебе процитировал. Кстати, а что ты меня просишь не освобождать его: ведь ты же судья? Он покраснел и отвернулся от меня, поняв, что просьба его была не слишком разумной. Но срок все-таки надо рассчитать по новой; это долг нас обоих. Вот только интересно, сколько же лет он отсидит?.. Решим потом, когда выберем в Уголовном кодексе нужные статьи. Мы втроем все шли и шли, и, когда уже дошли до Басманного ОВД, Крохин опять заметил как бы про себя: — Я и сам не лучше Шевченко. Саша, отойдем ненадолго, а то я не хочу, чтобы эксперт подслушал этот разговор. Денис Викторович, — обратился он к Лапшину, — идите в отдел, сделайте, что вам необходимо, и приведите, пожалуйста, сюда Максима Горского. — Сей момент, — и он ушел. А мы сели на какую-то скамейку неподалеку от здания отдела полиции. Место, где мы расположились, было тихим и безлюдным, и там Алексей продолжал говорить: — Знаешь, я ведь тоже могу сесть, и надолго. Хоть меня и знают как беспристрастного судью — впрочем, до истории с Лиановским так и было — но у меня за плечами уже четыре нарушения... Ты читал дневник Вадима и знаешь, что я помог ему скрыть убийство этого рецидивиста и его подельников... Я освободил его самого полгода назад из-под ареста, я, наконец, отправил Павлова в Сибирь... Ой, лучше бы он не сбежал оттуда: может, был бы жив до сих пор... Если сложить все эти мои деяния, получится большой срок... А я не хочу в тюрьму — мне плевать, кто что скажет, просто самому неприятно осознавать, что уже немало натворил! Да и Анастасия — несчастная женщина: муж с десятого этажа спрыгнул, новый любимый... да, она любит меня, сама призналась... — вздохнул он, — новый любимый в тюрьму сядет... А она? С ней-то что будет? Разуверится во всех мужчинах. — Добрый ты человек... Редкость в наше время. — Нет, ты ошибаешься. Я такой далеко не со всеми людьми, а только с теми, кто мне дорог или просто приятен. — А я тебе разве был приятен, когда в суде... ну, ты помнишь, как я с тобой там поступил? — вспомнив, как я его там едва не придушил от внезапно нахлынувшей на меня злости на то, что он вынес Сергею обвинительный приговор, я залился краской от смущения. — Ты хорошенько меня встряхнул. Я помню, — спокойно ответил он. — Но ты не виноват — он, вероятно, сказал тебе, что невиновен, и ты на меня заочно рассердился. А я впоследствии разглядел, что у тебя добрая душа, и полюбил тебя, как друга. Ты ведь сразу же извинился за свой поступок, возился со мной, когда у меня был ночной припадок и жуткая головная боль... Значит, и я тебе стал дорог? Я опять густо покраснел и ничего ему не ответил, а только кивнул. Он читает мои мысли... Мне захотелось сказать ему что-нибудь доброе и приятное, но тут вернулся Лапшин вместе с молодым человеком в ментовской форме. Подойдя к нам, парень отдал честь. — Здравствуйте. Лейтенант Максим Павлович Горский, — представился он. — Начальник ФКУ СИЗО по соседнему району Александр Иванович Мартынов, а мой друг — судья Алексей Дмитриевич Крохин, — представил я нас обоих. — Мы здесь по поводу дела о вашем коллеге, обвиненном в наркоторговле. Удивительно, но на его лице не дрогнул ни один мускул. — А от меня-то вы что хотите? — Вы же предлагали деньги Лукьянову, чтобы он ничего не расследовал. Кстати, хорошие деньги: двадцать пять тысяч рублей. Вряд ли другой полицейский располагает такими средствами. А у вас отец богатый. — Мой отец богатый, здесь вы правы. Но почему именно я подкупил Антона? Интересно, как он запоет, когда увидит заключение эксперта? — Денис Викторович, вы сделали заключение? — спросил я у него. Тот ответил утвердительно и, достав из кармана сложенную вчетверо бумагу, развернул ее и помахал перед лицом Горского-младшего. Мы с удовольствием наблюдали, как оно менялось на наших глазах: поочередно друг друга сменяли растерянность, испуг и — неожиданно — спокойствие. — Хорошо, сознаюсь. Я действительно подкупил Антона, чтобы он не расследовал дело о Шевченко. — Вы коллегу по фамилии называете? — вмешался Крохин. А ведь и правда, это довольно подозрительно. Лукьянова он по имени назвал, а Сергея — по фамилии. — А за что его по имени называть? Он редкая сволочь. Вот это уже интересно! Он и на работе успел себе врагов нажить? Зачем он тогда меня обманул, когда сказал, что их у него нет? А Максим продолжал: — У нас недавно был день рождения начальника. Известно, что в таких случаях бывает. Шевченко напился и начал рассказывать мне о своих любовных приключениях. Мне стало так неприятно, что и словами передать нельзя. А уйти было невежливо с моей стороны: Альберт Маратович бы мне этого не простил. — А что сказал ваш начальник по поводу ареста Шевченко? — Сказал: «Такой скромный и тихий — и вдруг наркоторговец?» Тоже мне, скромный: столько девушек соблазнил и бросил! Может быть, кто-нибудь из оскорбленных родственников подбросил ему эти пакетики с героином! Верно он говорит... Хотя... здесь у меня в голове что-то щелкнуло. У Крохина, видать, тоже, поскольку он сразу же спросил Горского: — Максим Павлович, а откуда вы знаете, что это был именно героин в пакетиках? Ведь мы вам об этом еще не сказали. Он явно растерялся, но тут же попытался скрыть это. — Н-не знаю... — голос его дрожал. — Начальник говорил... — Сдается мне, что ваш начальник, впрочем, как и все в тот день, был в доску пьяный! — усмехнулся я. — Вы уж извините, но придется вам пройти с нами в другой ОВД. Там мы продолжим наш разговор. Странно, но он не стал сопротивляться: угрожать богатым отцом или даже убегать, а спокойно пошел с нами. Лапшин вернулся на работу, успев отдать нам заключение экспертизы, а мы отправились в отдел полиции. Максим шел в центре, а мы с Алексеем пристально следили за ним на случай, если он все-таки захочет сбежать. Вдвоем мы, пожалуй, смогли бы удержать его: он был худощавым парнем, а мы оба — довольно крепкими, хотя и невысокого роста. Со стороны мы, наверно, кажемся близнецами: различаемся только цветом волос: у меня — черные, у него — рыжие. — Ты думаешь, он тот, кого мы ищем? — спросил я. — Если не бежит от допроса в полиции, наверно, невиновен. А вот я лично так не думаю. Не знаю, почему, но Горский-младший не понравился мне с первого взгляда. Его нелюбовь к Шевченко, подозрительное знание о том, что за наркотики ему подкинули, смутили меня. Да и глаза у него были какими-то странными — бегающими туда-сюда, словно Максим искал ответы на наши вопросы и поэтому смотрел куда угодно, только не на нас обоих. Горский молчал и спокойно шел между нами. Меня удивляло его равнодушие к тому, что через некоторое время его будут допрашивать, как преступника. Или он и правда невиновен, или же все-таки виновен и ясно чувствует свою вину. Скоро мы подошли к зданию нашего районного отдела полиции. Дежурный, усмехнувшись, поинтересовался у меня: — Ваше расследование успешно завершилось, Александр Иванович? — Может быть, — ответил я, и мы трое пошли к изолятору временного содержания, благо, я знал, где тот находится. Помнил с того дня, когда мы с Крохиным и Крутовским допрашивали Смолина. Я сказал охраннику, чтобы он закрыл Горского ненадолго, а сам с Алексеем пошел искать начальника отдела. Нашли мы его в кабинете, читавшего газету (не надо думать, что мы нахально ворвались к нему без стука: кабинет был открыт из-за жаркой погоды — наконец-то наступило нормальное лето вместо июньской аномалии). Заметив нас, Сергей спросил: — Ну что, помог вам Лапшин? — Очень помог. Мы взяли Горского-младшего: он сейчас в ИВС сидит. — Молодцы, ребята! — обрадовался Сергей. — Идем, поговорим с ним. Времени с того момента, как Максим очутился в изоляторе временного содержания, прошло совсем чуть-чуть. Бог весть, о чем он думал, пока мы искали начальника, но, когда мы показались на пороге, он даже не удивился. — Здравствуйте, Максим. Меня зовут Сергей Павлович Крутовской, я здешний начальник. Ну что, расскажете, что случилось? — Расскажу, — к моему удивлению, тот охотно согласился. — Надоело скрываться под маской честного следователя. Дальше шла хоть и не очень длинная, но интересная история. — В тот день у Альберта Маратовича был день рождения. Юбилей — шестьдесят лет. Естественно, он устроил гулянку прямо в отделе полиции, пригласил всех следователей, экспертов и остальных сотрудников. Мне, к несчастью, досталось место рядом с Шевченко. Ну, тогда я считал его нормальным человеком... После того, как мы довольно много выпили, он задал мне такой вопрос: — Ты, наверное, считаешь меня скромным? Я, изумившись странности вопроса, ответил, что его таковым считает чуть ли не весь отдел. Ему этот ответ не понравился, и он начал мне рассказывать о том, как в молодости соблазнял множество девушек, а потом... — Неподалеку жила одна девчонка, Вика. Крепкий орешек: никак не поддавалась на мои попытки поухаживать за ней. Ну, я со злости подкараулил ее вечером, ударил по голове, затащил в кусты и отымел. Классно было от того, что в моей власти такая непокорная девица. Ты не представляешь, как я ее ненавидел — поэтому я был с ней жестоким. Она очнулась, узнала меня и стала угрожать, что пойдет в ментовку и все расскажет. Я только рассмеялся ей в лицо: она сирота и жила в детдоме, а я сын «нового русского». На чьей стороне правда-то оказалась бы, а, Макс? — он пьяно засмеялся, а мне в эту минуту захотелось убить его. Я понял, о какой девушке шла речь — это была моя тетя. Красавица, умная, независимая... Так вот почему Виктория, когда я ее спросил, знает ли она Шевченко, едва не расплакалась… О боже мой, почему я вообще решил помочь этому выродку?! Нагло врал мне в лицо, что невиновен! Алексей, услышав эту историю, побледнел и уставился на Горского с ужасом в глазах. Тот же казался спокойным, лишь глаза его выражали все, что творилось в его душе. — Вика... Эта тварь ее... господи... — Крохин испуганно перекрестился. — Вот же мерзавец этот Шевченко! — мне в голову пришли те же самые мысли, только я их не стал озвучивать — стыдился того, что выдам целую матерную тираду. И я не понимал, как он может сдерживать эмоции, когда ему рассказали такую историю. Я бы выругался так, что у присутствующих здесь завяли бы уши, а он ничего такого не сказал, хотя его с Викторией связывали хоть и неудачные, но все же отношения. — Она не любила мужчин, я это по опыту знаю, но неужели надо за это насиловать?! Если бы не было моратория на смертную казнь, расстрела бы ему не миновать! А в милицию-то она обратилась? — Нет. Эта мразь впервые сказала правильную вещь, что милиционеры не примут ее заявление. Он бы дал им много денег, и они бы еще, чего доброго, обвинили ее саму в том, что она оклеветала «бедняжку, у которого еще вся жизнь впереди». Это было в середине девяностых — они же послеперестроечные годы. В то время процветал бандитизм, вы же сами это знаете. Раньше-то, в СССР, такие вещи, наверное, не допускались. — Не уверен... — сказал я. А Горский, наконец вернувшись от лекции по истории нашей страны к тому, что было нам более интересно, продолжал рассказывать о случившемся: — Но я чудом удержался от желания убить этого мерзавца, когда услышал из его уст такой ужас. Я решил отомстить ему более изощренным способом: я надумал ложно обвинить его в наркоторговле. Поэтому я украл из комнаты, где хранятся улики, героин, который мы изъяли несколько месяцев назад, и пришел к Шевченко домой. Здесь я его перебил: — Ты пришел? Когда? Я видел на видео с камеры возле его дома только машину твоего отца и его самого, но тебя не видел. — Я пришел пешком — ведь мы живем на небольшом расстоянии друг от друга. Оделся просто, чтобы меня приняли за обычного москвича. Может быть, вы и заметили меня на видео, но не обратили внимания. На это я и рассчитывал. Когда я пришел к Шевченко, то сослался на новое дело, которое, дескать, поручил начальник именно ему. А пока он ходил на кухню сделать нам обоим кофе, я потихоньку положил героин в укромное место. Потом вернулся в отдел и как бы невзначай сказал, что видел Шевченко, который собирается продать партию героина. Что его четырнадцать килограммов — я сказал навскидку. Хайруллин поверил и выслал к нему оперов. Знаете, мне так радостно было смотреть на его растерянное лицо, когда ему показали героин в пакетиках, найденный у него в квартире. — А куда он потом делся? — Я его забрал и положил на старое место. Все равно эту комнату проверяют раз в сто лет. Это я образно говорю, но действительно там редко кто проверяет наличие старых улик. Когда судебное заседание кончается, улики складывают в пакеты, кладут в шкафчики и забывают о них навсегда. Здесь у меня в голове промелькнула еще одна интересная мысль. Почему Шевченко сразу не сказал, что в тот день у него был только Максим? Или у него тогда было много гостей? Прекрасный вопрос, честно говоря… Вот только он появился у меня уже в конце расследования. На это Горский-младший ответил: — К нему действительно тогда много людей приходило. Сам жаловался мне на это. У него был Антон, какие-то девушки, — даже в сорок лет не успокоился, донжуан проклятый… — еще кто-то приходил. Не квартира, а проходной двор. Если бы ко мне столько народа пришло за целый день, я бы под конец готов был лезть на стенку. Однако теперь понятно, почему он сразу не догадался, кто подбросил ему эти злосчастные наркотики. — Это уж не вы ли, Максим, напали на меня в подъезде моего дома? — спросил Крохин. Его беспокоил совершенно другой вопрос. — Нет. То был нанятый мной актер. Я сказал ему, чтобы он взял нож и вечером поехал в Люберцы. Ваш адрес я нашел в Интернете. Но не бойтесь, он бы вас не убил. Я же не сумасшедший: пачкать руки в крови. Это был единственный способ убедить вас посадить невинного в этом деле. Я знаю, что вы не берете взятки и отличаетесь принципиальностью. — Сука! — закричал он и накинулся на Горского с кулаками. Мы с Сергеем еле успели оттащить его от Максима, иначе он бы избил его до полусмерти. — Это был актер? Значит, он бы в любом случае не убил меня? Но мне-то откуда было знать об этом?! Ах ты, боже мой... — он закрыл лицо руками и сел на нары. Долго так сидел, и я даже испугался, что у него случилась истерика. Так и оказалось. Я сел рядом с ним и обнял за судорожно дрожавшие плечи; он поднял голову — по его щекам бежали слезы. — Господи... Знал бы я раньше, что меня никто не убьет, никогда бы не пошел на то, чтобы посадить явно невиновного человека... — плакал он. — Я видел на суде, как он был сломлен такой несправедливостью, даже кричал, что ни в чем не виноват! Пусть Шевченко мерзавец, ведь он в юности изнасиловал Вику, так судить его надо было именно за это, а не за наркоторговлю! Я понимаю твои чувства, но зачем же была нужна эта комедия?! Отравить бы тебя серной кислотой за такое! — Извращенный у вас выбор смертной казни, — слегка улыбнулся Горский. Даже Сергей — и тот засмеялся, но тут же перестал, когда услышал его следующие слова: — Это мои палачи были извращенцами и хотели таким способом убить меня! Что он наделал! Не надо было ему говорить об этом... Это же сугубо личная информация! Я заметил, что Сергей взглянул на него после такого признания расширенными от испуга и шока глазами, а Максим… тот явно посчитал слова Крохина чем-то вроде неудачного анекдота, рассказанного не в то время и совершенно не к месту. — Кто это вас так жестоко убить хотел? — недоверчиво спросил он. — Что за садисты такие? — Пошел ты к черту! Не твоего ума дело! Уведите его кто-нибудь! — истерично закричал Алексей. Сергей поспешил позвать охранника, а то бы здесь явно было бы убийство. А он (да и я тоже) вовсе не хотел, чтобы Крохин повторил судьбу бедного Вадима. И так уже много выстрадал за свою нелегкую жизнь. — В СИЗО! — коротко приказал начальник отдела появившемуся на пороге молодому оперативнику, указав на Горского. Они оба быстро вышли; Максим не сопротивлялся. Мы остались втроем, завершившие расследование, но совершенно этим не обрадованные. Предстояло самое неприятное: суд над Горским и пересчет срока для Шевченко. Десяти лет явно будет мало. Пожизненное — в самый раз для такого морального урода. Вот приедем в Люберцы, прочтем Уголовный кодекс и рассчитаем, сколько лет будет сидеть этот мерзавец. Боже мой, как я сразу не разглядел его звериную сущность? Помогал с учебой, неплохо общался... А он только из-за того, что его ухаживания отвергла девушка, просто-напросто изнасиловал ее! Теперь уже я расплакался, не стыдясь того, что это происходит на глазах двоих человек. Раньше я старался держаться, но когда осознал, что мой институтский друг — жестокий насильник, не смог скрыть слез. Крохин не стыдился того, что плачет, но у меня не такой характер. Я бессильно опустился на нары и зарыдал. Теперь мне абсолютно все равно, что обо мне подумают другие люди. Надо выплеснуть негативные эмоции. — Саша, не надо... — уже абсолютно спокойный, Алексей подошел ко мне, сел рядом и обнял. — Не твоя вина, что ты не знал об его истинном лице. Но несчастная Вика... я ему этого никогда не прощу! Хоть она и оскорбила тогда меня, но мне все равно жаль ее... — Мартынов, ну ты чего? — это был уже Крутовской, как всегда, слегка фамильярный. — Из-за этой мрази? Не плачь. Скоро его отправят из Москвы. Я покачал головой. Сергей прав. Как же мне хочется, чтобы быстрее настал тот день, когда его повезут по этапу на север… Дай бог, чтобы все его деяния дали в сумме пожизненное! — Поедем в Люберцы? — предложил нам Крохин. — Все вместе. Там и разберемся, что делать с Шевченко. А на следующий день объявим ему о нашем решении. Сергей хотел было что-то сказать, но, немного подумав, махнул рукой и решительно заявил: — Ладно, я с вами обоими поеду. Мои ребята и без меня справятся со всем. Они оба подняли меня с нар, поскольку я был так сильно обескуражен историей, рассказанной Горским-младшим, что не мог ходить и вообще чувствовал себя кошмарно, и под руки повели к выходу из здания отдела полиции. Голова шла кругом, и я не знал, что я завтра скажу Шевченко и что с ним сделаю. Если я не сдержусь — вот есть у меня такая отрицательная черта характера — то или врежу ему, или вообще убью. Хоть бы до этого не дошло... Не хочу пережить то же самое, что и покойный Вадим. Да, впрочем, кто будет мстить за такого урода? Но тут я вспомнил, что и Эдуард Лиановский, и Ян Радзинский были гораздо хуже Шевченко. Один — хладнокровный убийца и наркоторговец, а второй — гей и садист. Взять хотя бы тот случай, когда Алексея пытались столь жестоко убить, с помощью серной кислоты, или еще раньше — когда этот польский бандит избил его и Вадима прутьями. А ведь Радзинский мстил за смерть Лиановского. Но я не верю, что он на самом деле был ему лучшим другом. Хотя все может быть... Завтра возьму с собой их обоих, чтобы в случае чего они удержали меня от совершения убийства. Правда, на зоне насильников очень не любят, так что магаданские, воркутинские или сибирские зэки сами с ним разберутся. Ну, так ему и надо. А пока Наумов переведет его из одиночной камеры в двух-трехместную — других в моем следственном изоляторе нет. Да, собственно, что это я? Зачем думаю об этом? Ведь ему лучше остаться в своей отдельной камере, чтобы никто с ним не общался... Пока Сергей с Алексеем тащили меня под руки к выходу, я подумал, что уйти с работы — мысль неплохая. Я устроюсь либо в суд, либо в адвокатскую контору, или вообще, как Смолин, пойду во фрилансеры. Ведь у нас сидят одни рецидивисты, которые еще хуже, чем мой бывший приятель. Серийные убийцы, такие же насильники — в общем, особо опасные преступники. До случая с Шевченко я как-то спокойнее относился к этому факту, но сейчас мне он крайне неприятен. Тут голос Сергея вывел меня из размышлений: — На электричке поедем? — Да вы что! Посмотрите на него: он не сможет даже до ближайшей платформы дойти! — Это правильно... Тогда придется заказать такси. Мы все трое уселись на стоявшей неподалеку скамейке. Сергей достал из кармана мобильный и, как я успел заметить, стал вызывать машину через Gett, предварительно спросив адрес у Алексея. Сделав это, он вдруг обратился к нему со словами: — Слушайте, а это правда, что вы тогда сказали, или вы это придумали? Крохин, закрыв глаза, откинулся на спинку скамейки. Он не ответил Сергею, а только покраснел. Но потом все-таки сказал: — Да, чистая правда. Это было во Франции, где нас с Вадимом поймали члены одной польской мафии. Только, пожалуйста, не спрашивайте, из-за чего они со мной решили так поступить. Они просто были двинутыми на всю голову… Играли в орлянку на то, кого первого убить таким способом… Выпало, что я первый. Прошла бы еще секунда, и меня бы уже не было на этом свете, но Вадим смог обезвредить всех мафиози и спасти меня. — А как вообще они собирались влить вам три литра? — начальник отдела явно хотел спросить что-то другое, но так как был поражен этим рассказом, то и задал именно этот вопрос. — Я об этом не скажу никогда! — он еще больше залился краской. Ну, я-то знал все извращенные подробности этой жуткой казни... — Сергей Павлович, как мужика вас прошу, не спрашивайте меня об этом! Тот понимающе улыбнулся — все-таки сам догадался об ответе на свой вопрос, но говорить об этом не стал. — Ты как? — поинтересовался у меня Алексей, желая перевести разговор на другую тему. — Вроде нормально, но у меня просто в голове не укладывается, что Шевченко — жестокий насильник. — Да... А я вот не понимаю, неужели никто не знал об этом? Я тогда уже в армии служил, а то бы все-таки защитил ее. Но даже ее брат не знал о том, что Шевченко... ты слышал от Максима, что с ней сделал. — Это же стыдно вспоминать кому бы то ни было. Вот она никому и не сказала. — Ты прав... — вздохнул он. — Помнишь шестую главу из дневника Вадима? Тот негодяй Радзинский ведь тоже с ним так же поступил... Я не стал говорить Сергею Павловичу об этом. Что бы он тогда подумал о нем? Зря он напомнил мне про эту историю. Я скривился от отвращения, когда в моей голове, как по заказу, всплыли строчки, описывавшие его изнасилование. Вадим тогда кричал: «Не надо, не делайте этого, умоляю!», а главарь мафии отвечал: «А тебя никто не спрашивает!», раздевал его и начинал свое дело. А после того просто-напросто выкинул его за дверь, даже не поинтересовавшись его состоянием. Зато, как ему пригрозили убийством, он сразу воодушевился и развернул бурную деятельность, лишь бы отомстить Крохину за такие слова! Через несколько минут к нам подъехал желтый «Ниссан». Алексей хотел было помочь мне встать со скамейки, но я отмахнулся от него и поднялся сам. Мы сели в машину: Сергей — рядом с водителем, а мы с Крохиным — позади них. Мне не хотелось ни с кем разговаривать, поэтому я стал смотреть в окно. К счастью, пробок не было, и такси ехало быстро, нигде не останавливаясь. Скоро наш район скрылся из виду, и мы выехали на Третье транспортное кольцо. Однако не только у меня было плохое настроение: Алексей тоже мрачно смотрел в одну точку и вообще выглядел каким-то грустным; лицо бледное, шрамы резко выделялись на нем. Я понимал, о чем он думал: наверняка либо о том, о чем он сейчас рассказал Крутовскому, либо о том, что ему сказал Горский-младший в его же кабинете. Скорее всего, о том, что тем человеком, который неделю назад напал на него возле дома, был нанятый Максимом актер. Это же не киллер, так что он не стал бы его убивать... Получается, что нас обоих напугали совершенно напрасно — Смолин подбросил мне неудачно составленную им записку, чтобы я не расследовал эту историю с героином, а Горский нанял актера, пригрозившего ножом судье... Да, иначе бы он не пошел на такое дело — сажать невинного человека на десять лет строгого режима... Но открывшиеся перед нами обоими факты биографии Шевченко напрочь отбили желание освобождать его из СИЗО. Хоть и прошло уже двадцать три года после его преступлений, но он тогда не получил никакого наказания за них. Так неужели же нам просто закрыть на это глаза? Уж если в Германии некоторое время назад судили бывшего нациста, то и мы можем назначить срок для нашего пока еще невинно осужденного! Даже Сергей, всегда веселый и слегка нахальный, молча сидел рядом с шофером и читал на своем мобильном новости. О чем думал он — было для меня загадкой. За все время, как я знаком с ним, он никогда не принимал ничего близко к сердцу: хотя была одна вещь, которую он тяжело переживал — самоубийство Вадима, которого он очень любил и считал хорошим другом. Из его заметок я знал, что Сергей не отвернулся от него даже тогда, когда ему сообщили о том, что он серийный убийца. Сложная штука эта жизнь... Кто бы однозначно осудил поступки Вадима, когда тот убил Эдуарда Лиановского? И кто в этом виноват? Разумеется, Маликов — зачем он больше десяти лет назад прибежал в истерике к своему другу? «Я не способен на убийство... Но не оставлять же его безнаказанным за такое?» Мне даже стало смешно, когда я вспомнил эти строки из дневника покойного. Но смех вскоре пропал, почему-то сменившись желанием пофилософствовать. А ведь он и сам был виноват в том, как сложилась его жизнь. Нельзя ради блага других людей идти на все возможное и невозможное. Так что альтруистом в итоге оказался вовсе не Крохин, а Вадим. А первый вообще невинная жертва обстоятельств: ну вот из-за чего он оказался во французском плену и едва не погиб? Просто из-за садизма тех бандитов. А кто скажет, что его следует немедленно выгнать из суда и посадить в тюрьму? Да, он за свою карьеру совершил уже четыре противоправных деяния, но ведь он помогал другу, спасшему его от жестокой смерти... Но об этом знаем только я, Маликов с Раисой, Анастасия, Сергей и Горский-младший. Правда, последние двое знают только общие детали… Как только я вспомнил про Раису, так мне стало и еще больше грустно, и приятно. Где она сейчас? На курорте, в родном городе, или же в церкви, посещает своего мужа? Правда, она говорила мне, что желает развестись с ним, но мало ли что... Может, ей все-таки жаль его? Сомневаюсь, конечно, что это так, но… та поговорка о чужой душе абсолютно верна. Тем временем машина въехала в Люберцы; я узнал автостанцию, на которой, как всегда, припарковано множество маршруток. До моего временного дома оставалось совсем немного. Вот и наша многоэтажка с цветущей яблоней во дворе. «Ниссан» остановился, и водитель обратился к Сергею: — С вас семьсот пятьдесят, — тот протянул ему тысячу, получил двести пятьдесят рублей, и мы, все трое, вышли из машины. — Красиво у вас здесь... — заметил начальник отдела, рассматривая окружающий нас пейзаж. — Не то, что в Москве. — Не жалуюсь, — безучастно ответил ему Алексей, заходя в подъезд. Его плохое настроение так и не пропало... — Да только вы не о том думаете, Сергей Павлович. Нам надо рассчитать, сколько лет получат Шевченко, Лукьянов и Горский.