2. Новизна хуже старины

Я очень надеялся, что Сергей получит пожизненный срок за то, что натворил двадцать три года назад, но меня мучила мысль о прошествии уже стольких лет... Не думаю, что наши судьи, пусть даже честные и неподкупные, будут сажать кого-либо за преступление, совершенное так давно. Это же не Германия, где в этом году судили нациста Хеннинга. Интересно, сколько же получит Шевченко? Во мне уже не осталось никакого сочувствия к нему, и я даже потом удивлялся, как я мог злиться на Крохина и пытаться его убить в его же кабинете. А всему виной мой вспыльчивый характер. Правда, сейчас я превратился в какого-то философа, поскольку появилось много интересного, что можно обсудить и над чем поразмышлять. Но тогда нас троих занимала одна вещь: расчет срока для наших преступников. Честно говоря, единственным человеком, которого мне жаль, был Горский-младший. Ведь у него был такой же мотив, как и у покойного Вадима — месть... А он, слава богу, никого не убил, тем более в таком количестве. Я бы, пожалуй, выступил в его защиту в суде. Однако Алексей думал иначе. Когда мы устроились в гостиной на диване, он сразу же, открыв Уголовный кодекс и быстро пробежав его глазами, заявил: — Максим подпадает под большее количество статей, чем остальные двое. Но я вам так скажу: мне его совсем не жаль. Особенно потому, что из-за него я посадил Шевченко за то, чего он не совершал. Я даже не знаю, как мне себя вести на суде. А что, если всплывет эта история? — Вы же честный судья, так что вас можно понять... — сказал Крутовской, но тот только отвернулся от него, устремив взгляд куда-то в потолок. — Это раньше было, а сейчас... я хоть и не беру взятки, но стоит меня напугать, и я уже готов на все... Вы помните, ребята, что именно я скрыл убийство Лиановского? Вадим меня, разумеется, не пугал, но чего не сделаешь ради друга... Мы вместе с начальником отдела закивали. Не знаю, что он думал об этом, но мне кажется, что Крохина можно простить за это. А тот продолжал: — А еще: я же отправил Павлова в Сибирь. Ну что будет, если об этом узнают? Здесь Сергей решил довольно неудачно пошутить: — Предложите денег, и историю замнут. — Вы что! — он замахал на него руками и даже покраснел. — Деньги-то, конечно, у меня есть, но как это будет выглядеть с учетом того, что Лукьянова я буду судить за получение взятки, а Горского — за дачу ее? Двойные стандарты получаются... — по-видимому, он бы ударился в философию, что я начал в последнее время наблюдать за ним, но быстро взял себя в руки и подвел итоги: — Короче, у Горского четыре статьи, у Лукьянова — одна, а у Шевченко — три. Хотя, — он немного подумал и добавил, — согласно закону, от двух он освобождается... Но он же вроде как тогда предлагал деньги, чтобы его не сажали... — Это значит, что он уклонялся от правосудия, а, как я слышал, за это можно дать срок, — заметил я. Хотел было еще кое-что сказать, но вдруг вспомнил одну вещь — свой разговор со Смолиным. Что он тогда говорил о Шевченко? «...он тогда, в молодости, такого натворил, что боже мой...» Неужели он знал о том, что Сергей изнасиловал Викторию, и молчал об этом? Однако это понятно: он боялся своего мучителя, но сейчас-то, когда ему уже около тридцати лет, почему он ничего не сказал? Разве детские обиды так сильны? Или Шевченко, если бы Смолин все-таки набрался храбрости и выступил против него в качестве свидетеля, нашел бы его и снова избил? — Ты меня порадовал. А то за заведомо ложные показания дают только три месяца тюрьмы, — с плохо скрываемым облегчением ответил Алексей. — Если это так, то ему светят пятнадцать лет лишения свободы или даже больше. — Зря он просил тебя о помощи, Мартынов! — усмехнулся начальник отдела. — Ни к чему хорошему это не привело. Это я и сам понимаю... Но дело не только в этом. Ему не стоило рассказывать Максиму по пьяни о том, что он сделал с сестрой его отца. — Да, кстати, у тебя остался телефон Смолина? — спросил я у него. Тот кивнул и, достав из кармана айфон, пролистал ленту контактов, нажал на вызов и протянул мобильный мне, даже не поинтересовавшись, зачем мне понадобился его номер — видно, сам догадался. — Товарищ полковник?.. Я вас слушаю, — раздался из динамиков явно удивленный голос Смолина. — Здравствуй, это Мартынов. Ты говорил при нашей с тобой встрече, что Шевченко что-то натворил в молодости. Что ты имел в виду? Минутная заминка на другом конце провода усилила мои подозрения насчет того, что он до сих пор боится Сергея. Я уже успел подумать, что Смолин так ничего и не скажет, но ошибался. — Пожалуйста, Александр Иванович, обещайте, что не скажете ему о том, что это я вам рассказал о том случае, — умоляюще заговорил бывший следователь. — Если обещаете, то я вам все скажу. — Обещаю. Наконец он начал свой рассказ. — Дело все в том, что он никогда не любил проигрывать. Поэтому он где-то в девятом классе начал предлагать встречаться сначала одноклассницам, а потом и тем, кого видел хотя бы раз, лишь бы они были в его вкусе. А Вика была красавицей, это даже я успел отметить, хоть мне тогда и было всего лишь восемь лет. Но она никогда не встречалась ни с одним парнем и ему тоже отказала. Сергею это не понравилось, и как-то вечером он подкараулил ее, когда она возвращалась в детский дом (ей тогда было семнадцать), оглушил и изнасиловал. Я все это видел, но от страха спрятался в кусты и вышел оттуда только после того, как Сергей ушел на довольно большое расстояние. Потом я хотел было сообщить об увиденном, да побоялся, что он меня снова изобьет, и на этот раз — до смерти. Вы понимаете, почему — не оставлять же ему было столь важного свидетеля в живых… Я уже почти забыл об этом случае, но тут услышал, что его посадили на десять лет, и вспомнил. Думал, что все-таки за это дело, но оказалось, что за наркоторговлю. Сергей Павлович выслал ребят, чтобы они задержали меня — ну неужели он думал, что я торгую наркотиками и обвинил его в этом?! Потом, слава богу, отпустил... Кстати, а что с ней сейчас? И кто в итоге подкинул ему наркотики? — Ее племянник Максим. Шевченко на корпоративе рассказал ему об этом. Но он не торгует героином — он забрал из хранилища старую улику. А с Викторией вроде все хорошо, хоть я с ней особо не разговаривал. Смолин то ли обрадовался, то ли огорчился — неизвестно. Помолчав около половины минуты, он задумчиво сказал: — Жаль ее племянника. Тоже сломал себе жизнь, как и тот Новицкий. Я изумился такому ответу. Нет, не тому, что Смолин пожалел Горского-младшего, а тому, что он вдруг вспомнил про Вадима. Мне пришел на ум отрывок из девятой части его заметок, как этот самый Смолин, будучи еще следователем, обматерил его и врезал кулаком в нос, зная о нем лишь то, что он — серийный убийца. А тут вдруг такие слова... Но я не стал говорить с ним об этом и сделал вид, что мне все равно. Я только спросил у него, согласен ли он выступить против него в суде. Он наотрез отказался, но я все же смог найти компромисс: он запишет свои показания и пришлет нам. На этом мы закончили говорить. Я вернул айфон Крутовскому, который почему-то выглядел хмурым. Наверно, слушал наш разговор. — Ты знаешь, Мартынов, — сказал он, — после того, как я узнал, что он ударил Михалыча в ИВС, я выгнал его из отдела. Но сейчас мне стыдно. Я слышал, что он сейчас пожалел его — ты, ради бога, извини, что я нечаянно подслушал ваш разговор. Мне жаль его — я даже готов взять его обратно, если бы наши сотрудники не проходили много психологических тестов. А я успел заметить, что он постоянно на все обижается и очень вспыльчивый — вряд ли он снова их пройдет. Впрочем, я предложу ему занять старое место, а там пусть сам решит. — Не думаю, что он согласится. Он сейчас в Интернете работает. А Крохин молчал и только механически перелистывал Уголовный кодекс, иногда записывая что-то в блокнот. Должно быть, рассчитывал срока для всех троих, которых мы вскоре должны осудить по всей строгости закона. Закончив с этим, он сказал нам: — Я все рассчитал. Заседание по поводу нашей троицы в субботу, в десять часов утра. — Думаю, я здесь больше не нужен. Всем до свидания! — помахал нам обоим начальник отдела и ушел. Мы остались одни; я посмотрел на Алексея, все еще читавшего кодекс. Он опять был грустным, и, казалось, мысли его были далеки от судебного заседания в субботу. Но я ошибался. — Скажи мне, что делать?! — вскрикнул он, вцепившись руками в волосы. — Ну как я покажусь перед всеми в субботу? Знаешь, мне совсем не хочется идти туда, но как же без судьи?! — Ты ни в чем не виноват. Максим нанял актера, чтобы тебя напугать. — Вот именно, черт возьми! — выругался он. — За двести девяносто шестую статью я ему назначу максимум! Это, если тебе интересно, «угроза или насильственные действия в связи с осуществлением правосудия»! Если бы не это обстоятельство, я бы его пожалел, но тот факт, что из-за него я опять пошел на незаконное деяние, меня просто выводит из себя. Ах, боже мой, как мне в субботу смотреть всем в глаза?.. Я не переживал так даже тогда, когда Вадим просил меня скрыть убийство Лиановского, даже когда я отправил Павлова в сибирскую колонию... — он вдруг заплакал. Я хотел было его успокоить, но его истерика скоро прекратилась сама. Мне бы его умение быстро приходить в себя... — Вот что, Саша... — сказал он уже спокойным тоном, — все решит суббота. И что это я опять потерял над собой контроль? Конечно, при Сергее Павловиче я старался держать себя в руках. Ну ладно. Мне надо прислать Лукьянову повестку в суд: Горский и Шевченко ведь уже под арестом... А ты оставь меня ненадолго. На кухне есть кое-что — иди, пожалуйста, и поешь. Я покорно вышел, но успел заметить, как он открыл ноутбук и стал что-то печатать. Должно быть, повестку... Аппетита у меня не было от слова «совсем», так что вместо того, чтобы есть, я решил прогуляться. Мелкий дождь, который я видел из окна, кончился, что меня очень порадовало. Хотя Люберцы — не такой город, в котором приятно гулять, но мне было все равно. Оставаться дома мне не хотелось: было скучно. Алексей занимался своими делами, отвлекать его я не желал. Телевизора у него не было — он считал это занятие совершенно бесполезным (он как-то упомянул об этом, когда я изъявил желание что-нибудь посмотреть и еще не заметил, что смотреть-то и не на чем). Читать он любил только классиков, да к тому же половина его книг была на французском. Правда, не знаю, станет ли он продолжать их читать после пережитого... В общем, мы оказались совершенно разными людьми: он — интеллигент, а я... ничего особенного. Люблю детективные истории, того же жанра сериалы, поиграть в карты. Но мне вдруг вспомнился школьный курс физики. «Противоположно заряженные атомы притягиваются друг к другу». Мы, конечно, не атомы, но тоже сблизились и стали хорошими друзьями. Честно говоря, не хочу уезжать. Хочется остаться здесь хотя бы до субботы. А потом... да что потом? Будет прежняя моя жизнь, довольно скучная. Кто знает, останусь ли я один до конца своих дней? И где сейчас Раиса? Я был бы очень рад увидеть ее снова... Насчет нашей с ней свадьбы — это так маловероятно, что практически невозможно. Она, конечно, не простит Маликова за то, что он ей ничего не сказал о заказном убийстве Павлова агентами ФСБ (это ведь и по его вине произошло), но и ко мне не придет за поддержкой. Я успел в ней заметить эту черту характера. Она сильная девушка, и сможет прожить на свете без чьей-либо помощи. А если что ей понадобится, я всегда рад сделать для нее что могу. Может быть, я бы провел на улице все оставшееся до позднего вечера время, если бы опять не начался дождь. Так что мне пришлось возвращаться в квартиру. Алексей даже не заметил моего отсутствия — когда я вошел в гостиную, он все так же сидел за компьютером. Он уже ничего не печатал, а просто сидел на каком-то юридическом сайте. Я не стал его отвлекать и ушел в спальню. Лег на кровать и скоро не заметил, как уснул.