2. Новизна хуже старины

Суббота наступила так быстро, что я даже не успел осознать этот факт. После того, как мы рассчитали, сколько лет получит наша преступная троица, время летело со страшной силой. На следующий день после расчета срока я, придя в следственный изолятор, почему-то решил наведаться к Сергею. Сообщу ему, что нашел того, кто подбросил ему героин — пусть радуется. Недолго ему радоваться-то осталось. Явно больше десяти лет сидеть ему на нарах. — И кто же он такой? — поинтересовался он. А ведь действительно обрадовался, узнав, что я все выяснил: расплылся в довольной улыбке — мне сразу же захотелось стереть ее с его лица. Но не надо показывать свои истинные чувства. Это пока лишнее. — Твой коллега. Максим Горский, — его тоже привезли ко мне, но я его посещать не собирался. И говорить об этом Шевченко — тоже. При этих словах он явно изумился. — Что я ему такого сделал, чтобы он подкинул мне наркотики? Он мне казался нормальным парнем. Сказал бы я тебе, что ты сделал тогда, около двадцати трех лет назад... Ведь у тебя всю жизнь была и есть мания величия. Как только я мог подумать, что ты по-настоящему скромный? Я, разумеется, не психолог, но почему я так жестоко ошибался? Ой, правду говорят, что чужая душа — потемки! А он сам виноват, что сидит в моем следственном изоляторе… Сам ведь рассказал по пьяни об изнасиловании Виктории, и кому? Племяннику своей жертвы. А Максим всего лишь оказался не в том месте и не в то время — вот и поплатился своей свободой. Не знаю, сколько лет ему сидеть. — В субботу узнаешь. Конвой приведет тебя в наш районный суд. Судье тоже есть о чем с тобой поговорить. Прощай. Во время этой речи я с трудом сдерживался, чтобы не ударить его или вообще — чтобы не убить. Но каким-то чудом мне удалось взять себя в руки. А я-то хотел взять с собой кого-нибудь из своих приятелей, чтобы те удержали меня от вероятного убийства… Вернувшись вечером в Люберцы, я не стал говорить Крохину о своей короткой беседе с Сергеем, а отделался нейтральными фразами. Дескать, все нормально. Он же в свою очередь не стал расспрашивать меня ни о чем. Спасибо ему за это. А прошлым вечером, ближе к ночи, когда мы уже почти спали, я вдруг услышал, что Алексей плачет. Я понял, что он представил себе, как будет в десять часов смотреть в глаза всем членам заседания. Больше недели назад осудил явно невиновного Сергея за наркоторговлю… Хотя мы же восстановили справедливость, так что непонятно, почему он принимает это так близко к сердцу. Я сказал ему об этом, и он со мной согласился. Скоро он успокоился, и ему наконец удалось заснуть. Но ненадолго — сквозь сон я слышал, как он опять встал и долго ходил по квартире. Однако у меня уже не было сил, чтобы сказать ему, что на дворе глубокая ночь и надо ложиться спать. Меня непреодолимо потянуло в сон. Утром, когда мы уже приехали на Казанский вокзал (в электричке я почти все полчаса спал из-за того, что было ночью), я спросил у него: — Неужели ты так переживаешь из-за того, что посадил Шевченко за торговлю наркотиками? — Не совсем. Просто это ведь уже второе мое незаконное деяние такого рода… Ты же помнишь, что я отправил Павлова далеко отсюда? — я закивал. — Ведь, если подумать, то это и довело его до смерти… Я, конечно, даже не предполагал, что Крестовский согласится его устранить. Все-таки он же его бывший начальник. — Чего уж теперь думать об этом? Нет ни Павлова, ни Вадима… — тут я вспомнил о своем желании сходить в церковь. — Знаешь, я хочу поставить свечку за упокой его души. Пойдешь со мной? — он согласился, чего я и ожидал. Скоро мы подошли к зданию суда. Крохин задержался у входной двери и вдруг перекрестился. — Господи, дай мне силы выдержать это заседание… — тихо сказал он, но я его услышал. Мы вошли внутрь и направились к залу суда, правда, до того Алексей ненадолго зашел в свой кабинет и вскоре вернулся уже одетым в черную судейскую мантию. После этого мы пришли в зал суда. Слава богу, заседание будет проходить без коллегии присяжных. Зал оказался небольшим: комната с двумя столами, где лежали какие-то бумаги, местом для судьи и отделенным решеткой пространством со скамьей подсудимых. Пока там находился только знакомый нам обоим прокурор Евдокимов, выглядевший совершенно так же, как и в нашу встречу, когда я просил Николая изучить записи с камер видеонаблюдения, что навело нас сначала на Павла Горского, а потом уже на его сына. Евдокимов хмуро посмотрел на меня, явно узнав и вспомнив о том разговоре возле кабинета технического специалиста, но ничего не сказал и только кивнул нам обоим в знак приветствия. Я тоже вспомнил, что обошелся тогда с ним довольно недружелюбно, и опустил глаза от стыда. Еще в зале сидел незнакомый человек средних лет в черном костюме. Адвокат, что ли? И кто из нашей троицы нанял его? Однако через некоторое время конвой привел Максима, Сергея и того следователя Лукьянова. Пришла также и девушка-секретарь. Крохин занял свое место, а я сел возле адвоката. Тот удивленно посмотрел на меня: — Вы здесь в качестве свидетеля, что ли? — я кивнул и объяснил ему, что мы на пару с судьей раскрыли это дело. Его эта история явно заинтересовала. Но мы не успели даже познакомиться, как Алексей начал говорить: — Прошу всех садиться. Судебное разбирательство объявляю открытым. Рассматривается уголовное дело по обвинению Лукьянова Антона Михайловича в совершении преступления, предусмотренного частью третьей статьи 290; также по обвинению Горского Максима Павловича в совершении преступлений, предусмотренных статьей 296, частью третьей статьи 291, пунктом «в» части второй статьи 229 и частью пятой статьи 128.1; и по обвинению Шевченко Сергея Владимировича в совершении преступлений, предусмотренных статьями 117, 131 и 307 Уголовного кодекса Российской Федерации, — услышав это, наш третий подсудимый широко открыл глаза от изумления. Может быть, он и помнил, что совершил двадцать три года назад, а, может, и нет. Наверное, думал, как судья об этом узнал… — Секретарь, доложите о явке в судебное заседание. Девушка встала и сообщила: — В судебное заседание явились подсудимый Лукьянов, подсудимый Горский и подсудимый Шевченко. Государственный обвинитель — прокурор Евдокимов Дмитрий Александрович, защитник — Северский Николай Алексеевич. Явился свидетель Мартынов. Не явился свидетель, пожелавший сохранить анонимность — приложил заявление о рассмотрении дела в его отсутствие. Здесь я заметил на лице Сергея какое-то странное выражение: то ли изумление, то ли ненависть. Скорее всего, догадался, кто этот анонимный свидетель. Алексей стал разъяснять всем присутствующим в зале регламент судебного заседания: что при входе судьи все, кто здесь есть, встают, дают показания и делают заявления стоя, обращаются к судье «Ваша честь» и так далее. Затем он опять представил всех работников суда: девушку-секретаря, оказывается, зовут Маргарита. Остальных: прокурора и адвоката — я уже знаю. После этого он начал расспрашивать Лукьянова о нем. Оказалось, что он учился в московской академии МВД и имеет жену и маленького сына. Тут я понял, почему он согласился принять от Максима двадцать пять тысяч рублей… Наверно, его оправдают, но, если учесть, что Алексей, услышав от него самого, что он из-за денег отказался расследовать дело Шевченко (всю работу за него сделали мы), даже выматерился, чего я совершенно не ожидал от него — интеллигентного человека, скорее всего, этого не будет. — Государственный обвинитель, огласите, пожалуйста, обвинение. Евдокимов встал и, держа в руках лист бумаги, начал читать: — Десятого июля 2017 года подсудимый Лукьянов, занимавший должность следователя отдела полиции по Басманному району города Москвы, получил от своего коллеги, подсудимого Горского, взятку в размере двадцати пяти тысяч рублей за то, чтобы он не расследовал дело их общего коллеги, подсудимого Шевченко, которого тот же подсудимый Горский обвинил в желании продать четырнадцать килограммов героина за границу. Вы согласны с предъявленным вам обвинением? — обратился он к Лукьянову. Он ответил утвердительно. — Вы себя виновным признаете? — он так же ответил. Тут вмешался адвокат. — Дмитрий Александрович, он же наверняка согласился получить эту сумму ради своей семьи. — Вы правы, это было именно поэтому, — сказал Лукьянов со скамьи подсудимых. Но Алексей не дал ему договорить. — Порядок в зале суда! — он стукнул по столу молоточком. — С вами все понятно. Переходим к следующему подсудимому. Подсудимый Горский, встаньте. Назовите свою фамилию, имя и отчество. — Максим Павлович Горский, родился в Москве пятого марта 1993 года. Проживаю по адресу: Москва, улица Старая Басманная, 10. Работал следователем в Басманном отделе полиции. Ранее не судим, холост, детей нет. Как будто заранее записал это все на бумаге и запомнил. Все тоже оценили его подробный рассказ о себе, и прокурор начал зачитывать обвинение: — Как уже было указано, десятого июля 2017 года подсудимый Горский вручил своему коллеге, подсудимому Лукьянову, двадцать пять тысяч рублей в качестве взятки за его бездействие. Данный факт подтверждает наличие заключения дактилоскопической экспертизы пачки денег, переданной подсудимым Лукьянову. Кроме того, вечером, одиннадцатого июля, в городе Люберцы, по адресу: улица Инициативная, дом семь, было совершено нападение на судью Алексея Дмитриевича Крохина с целью добиться ареста подсудимого Шевченко, заведомо невиновного в торговле героином, — при этих словах Евдокимова я посмотрел на Алексея; он скривился от отвращения и закрыл глаза. Конечно, ему был неприятен тот факт, что прокурор говорил об этой истории перед всем народом в его присутствии… Я понимаю, что это официальное обвинение, предъявляемое Горскому-младшему, и оно реально, но все-таки деликатности у этой парочки просто нет! Что у Куликова, что у него… Но сейчас Евдокимов не так уж и виноват. А прокурор продолжал: — Также выяснилось, что именно подсудимый Горский был причиной заключения подсудимого Шевченко под арест, поскольку он, взяв из хранилища улик Басманного отдела полиции пятьдесят граммов героина, подложил их подсудимому Шевченко, тем самым нарушив статью 128.1 Уголовного кодекса Российской Федерации. Вы признаете себя виновным? — спросил он Максима. — Да, — решительно ответил он. — Мне не нужен адвокат. Все было именно так, как вы описали. — А почему вы угрожали именно Алексею Дмитриевичу? — поинтересовался адвокат. — Вы ведь проживаете и работаете совершенно в другом районе. — В нашем суде вскрылись большие нарушения. Он временно закрыт. Жителям приходилось обращаться сюда. Вот и я так же поступил. — Зачем понадобилось угрожать судье? — не унимался Северский. — Если бы я предложил ему хорошие деньги, он бы наотрез от них отказался. Я знаю, что он не берет взятки. Поэтому мне пришлось нанять за небольшую сумму актера, который бы пригрозил ему ножом, чтобы он согласился посадить моего коллегу. Но я ни за что не пойду на убийство кого бы то ни было. Я опять перевел взгляд на Алексея. Тот молчал и смотрел куда угодно, только не на Максима, красный от стыда… Потом он скрестил на столе руки и опустил на них голову, так что со стороны могло показаться, что он задремал. Но это было совсем не так — я сидел близко от него и потому слышал, как он тихо матерился сквозь зубы… «Не переживай!» — незаметно для всех встав с места (адвокат и прокурор были заняты допросом Горского-младшего, секретарь занималась какими-то бумагами, а подсудимым было не до того, чтобы разглядывать окружающую обстановку) и подойдя к судейскому месту, шепнул я ему. — Да как же тут не переживать-то? — горько усмехнулся он, сделав мне знак вернуться на место. — В моем присутствии меня же и обсуждают. Неугомонный адвокат продолжал расспрашивать своего подзащитного о том дне. Одиннадцатое июля две тысячи семнадцатого года — почти что крест на судейской карьере… Так считал Алексей, когда рассказывал мне об этом. Как я ни убеждал его в обратном, он все еще не отказался от своих неприглядных мыслей. Здесь раздался такой удар молоточка об стол, что я вздрогнул и едва не выругался от неожиданности. Все присутствующие тоже порядком испугались и, как по команде, одновременно посмотрели в сторону судьи. — Немедленно прекратите задавать подсудимому не относящиеся к делу вопросы! — с трудом сдерживаясь, чтобы не кричать, сказал Алексей. Адвокат смущенно пробормотал: — Алексей Дмитриевич, извините, пожалуйста… — и тут же снова обратился к Максиму на этот раз с насущным вопросом: — Почему вы оклеветали вашего коллегу? Горский опустил глаза. — Вы это скоро узнаете. — Перейдем к допросу нашего последнего подсудимого, — сказал Крохин. — Подсудимый Шевченко, встаньте. Ваша фамилия, имя, отчество. — Я уже все рассказывал на моем первом суде, но вы не поверили мне и осудили меня ни за что, — усмехнулся мой бывший приятель. — Это обязательные вопросы, так что давайте без ненужных комментариев. Я никому не позволю так с собой разговаривать, — холодно сказал Алексей. Тот сверкнул на него глазами, но не посмел вступать с судьей в перепалку и представился: — Сергей Владимирович Шевченко, родился в Люберцах семнадцатого октября 1976 года. Проживаю в Москве, на Новорязанской улице, в доме номер тридцать один. Имею высшее экономическое и юридическое образование. Работал следователем в Басманном ОВД. До обвинения в наркоторговле не судим, — все-таки не удержался от сарказма, негодяй… Услышав его слова, мы с Алексеем переглянулись. Он это скоро исправит. — Холост, не имею детей. — Огласите обвинение. Прокурор взял со стола бумагу (я догадался, что это показания анонимного свидетеля, то есть Смолина). — Свидетель, пожелавший сохранить свое имя в тайне, передал нам очень интересные показания. «В юности, когда Шевченко учился в девятом-десятом классе, он предлагал встречаться почти всем знакомым с ним девушкам. Практически все соглашались, кроме одной — воспитанницы люберецкого детского дома Виктории Горской. Я видел, как он довольно долго пытался ее уговорить начать с ним встречаться, но она всегда отказывалась. Когда ему исполнилось восемнадцать, а ей — на год меньше, он со злости подкараулил ее вечером возле детского дома, ударил по голове и, затащив в кусты, изнасиловал. Я это видел, но не посмел никому сказать об этом, поскольку Шевченко неизвестно по какой причине избивал меня едва ли не каждый день, хоть я и младше его на десять лет. Я слышал, что Виктория обещала пойти в милицию, но он сказал, что даст милиционерам много денег, и они обвинят ее саму в клевете на богатого наследника, так как он сын «нового русского». Что вы на это скажете, подсудимый? Выражение лица Сергея стало страшным. — Я убью этого мальчишку! Он заплатит мне за то, что выступил против меня! — закричал он и, наверное, выдал бы целую матерную тираду, если бы не вмешался судья. — Повторяю: порядок в зале суда! — он опять стукнул по столу своим молоточком. — Почему вас не судили ни за изнасилование, ни за систематическое избиение несовершеннолетнего? — спросил у него прокурор. — Эта девчонка не посмела заявить на меня в милицию. Никому об этом ничего не сказала, даже своему брату. А мальчишка просто очень боялся меня, и правильно делал. Да и кто бы за него заступился? Он же сирота, как и она. Вот это цинизм… Не могу и не хочу больше его видеть! Северский, как будто что-то вспомнив, обратился к Максиму: — Максим Павлович, а кем вам приходится эта Виктория? — Сестра моего отца, — глухо отозвался он, не смотря ни на кого. Адвокат, очевидно, все понял. И даже Евдокимов стал смотреть на Максима с каким-то сочувствием. — А откуда вы узнали о том, что с ней сделал подсудимый Шевченко? — Он сам рассказал мне об этом. В тот день у начальника нашего отдела был юбилей, и он устроил небольшой корпоратив. Там он мне об этом и сообщил в состоянии алкогольного опьянения. Я не выдержал и встал. — Вы хотите что-либо сообщить? — спросил адвокат. — Представьтесь, пожалуйста. — Мартынов Александр Иванович, начальник здешнего следственного изолятора. Родился в Москве десятого ноября 1982 года. Живу в Москве: улица Лапина, дом три. Имею высшее юридическое образование. Не судим, семьи и детей нет. Я хотел сказать, что, когда мы с Алексеем Дмитриевичем расследовали эту историю, я допрашивал Шевченко. Я тогда спросил его, есть ли у него враги или делал ли он что-либо противозаконное в молодости, а он ни в чем не сознался. А оказалось… сами слышали от товарища прокурора. Все посмотрели на Сергея с такой ненавистью, что он закрыл глаза и отвернулся. Лукьянов и Горский отодвинулись от него на другой конец скамьи подсудимых. Говорить никому: ни мне, ни судье, ни адвокату, ни прокурору не хотелось. Все и так было ясно, поэтому Крохин объявил, что суд удаляется в совещательную комнату. Он вместе с Евдокимовым и Северским вышел из зала суда. Там остались только я, Маргарита и трое наших подсудимых. Ждать пришлось не очень долго: через десять минут они вернулись, и секретарь попросила всех встать. — Именем Российской Федерации, руководствуясь статьями 303, 309, 350 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, суд приговорил Лукьянова Антона Михайловича признать виновным по части третьей статьи 290 Уголовного кодекса Российской Федерации и назначить ему наказание в виде штрафа в размере заработной платы в течение шести месяцев с лишением права работы в органах внутренних дел на срок до пяти лет. Вам понятен приговор суда? — спросил Алексей у Лукьянова. Тот кивнул и ничего не сказал. — Именем Российской Федерации, руководствуясь статьями 303, 309, 350 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, суд приговорил Горского Максима Павловича признать виновным по части первой статьи 296 Уголовного кодекса Российской Федерации; его же признать виновным по части третьей статьи 291 Уголовного кодекса Российской Федерации; его же признать виновным по пункту «в» части второй статьи 229 и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на десять лет в колонии общего режима. Также Горского Максима Павловича по статье 128.1 Уголовного кодекса Российской Федерации оправдать. Вам понятен приговор суда? — Да, понятен, — спокойно ответил Максим. И наконец, последний осужденный… — Именем Российской Федерации, руководствуясь статьями 303, 309, 350 Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации, суд приговорил Шевченко Сергея Владимировича по пункту «г» части четвертой статьи 228.1 Уголовного кодекса Российской Федерации оправдать; его же признать виновным по части третьей статьи 131 и по статье 307 Уголовного кодекса Российской Федерации; и его же признать виновным по части второй статьи 117 Уголовного кодекса Российской Федерации и назначить ему наказание в виде лишения свободы сроком на двадцать лет в колонии строгого режима. Вам понятен приговор суда? — Понятен, — сказал Сергей и злобно сверкнул глазами сначала на Алексея, потом на меня. Видать, думал о том, что не стоило ему жаловаться мне на судью, который посадил его, невинного (как он сам считал), за торговлю наркотиками. Вот сейчас получил на десять лет больше, чем тогда. — На этом судебное заседание объявляю закрытым, — снова удар судейского молоточка. Вошли опера и увели Лукьянова, Горского и Шевченко. Куда повезут Максима, я не знал; а вот Сергей наверняка попадет куда-нибудь вроде «Черного дельфина» или «Белого лебедя». Теперь с ним церемониться никто не будет. А Лукьянова, скорее всего, отпустят домой под подписку о невыезде. Его же не осудили на лишение свободы. Все разошлись; остались только мы с Алексеем. Расследование окончено, преступники осуждены. Наконец-то наша жизнь войдет в привычную колею! Вот только мне в Люберцах уже делать нечего… А жаль. Не хочу расставаться с человеком, ставшим мне другом… Пусть даже наше близкое знакомство началось с того, что я его хорошенько встряхнул в этом же самом здании. — Пойдем ко мне, поговорим, — предложил Крохин. Мы отправились в тот самый кабинет, где я едва его не убил из-за своей вспыльчивости… В тот раз мне совершенно не была интересна его обстановка, но сейчас я рассматривал все, что там было: стол с бумагами, кресло, шкаф, наполовину заполненный папками с уголовными делами (остальное он хранил у себя дома), другой небольшой шкаф, явно служащий гардеробом, куда он сразу же повесил судейскую мантию. Также в кабинете был еще маленький диван, на котором мы и расположились. — И чего ты так переживал ночью? Все ведь хорошо прошло. — Хорошо? Ты шутишь? — возмутился Алексей. — Меня нагло обсуждали все, кому не лень… Однако я не думал, что Евдокимов не будет приставать ко мне с вопросами. Он ведь такой любопытный… впрочем, ты и сам это знаешь. Это правда. Сам читал про это. Но сегодня вопросы предпочитал задавать адвокат, а не прокурор. В общем, он мне понравился. Явно неравнодушный человек и любит свою работу. — Ты окончательно решил сходить со мной в церковь? — поинтересовался я. — Разумеется. Не пойти туда — это с моей стороны будет неуважение к Вадиму. Он же спас меня тогда… А все-таки хорошо, что никто не расспрашивал меня о моем недавнем решении: иначе пришлось бы рассказывать, что я очень боюсь смерти. А из-за чего, Саша? Из-за того, что тот садист Радзинский выбрал мне такую казнь. Даже Максим тогда, в кабинете Сергея Павловича, назвал это «извращенным выбором смертной казни», помнишь? — Помню очень хорошо. Вот скажи мне, пожалуйста, что могло их так воодушевить воссоздать такое? — мне было интересно это узнать, поскольку я абсолютно не разбираюсь в тайнах человеческой психики. А особенно — в хитросплетениях душ таких моральных уродов, как Радзинский и иже с ним. — Ой, не знаю… Я читал рассказ об этой казни в Интернете. Мне тоже было интересно узнать ответ на этот вопрос. Там судили молодую американку за убийство мужа и его любовника. Да, Саша, это было именно так, и не смотри на меня с таким выражением лица! — правда, меня уже ничем подобным не удивить. Не знаю, что он такого увидел на моем лице. — Знаешь, меня эти извращения изрядно шокировали… Это как будто тебя сжигают изнутри. Ведь и я мог бы это испытать, если бы Вадим в молодости не занимался карате и не обезвредил этих садистов… И зачем только я начал этот разговор? Надо срочно отвлечь его от этих мыслей, а то может повториться случай недельной давности… Я мысленно обозвал себя идиотом: ну почему черт меня дернул спрашивать его о том, с какой стати эти бандиты решили выбрать им обоим такую смерть? Откуда ему-то это знать? Мы оба — люди со здоровой психикой, а не какие-нибудь жестокие и хладнокровные убийцы… — Прошу тебя, пожалуйста, успокойся… Лучше расскажи мне что-нибудь. — Что же ты хочешь услышать? Я задумался; но вскоре нашел ответ на его вопрос. — Как ты познакомился со своей первой девушкой? Расскажи подробнее. А то ты говорил об этом как-то вскользь. Алексей прикрыл глаза, будто старался собрать воедино свои воспоминания... Наконец он заговорил: — Дело это было давно, около двадцати лет назад. Я тебе рассказывал, что мы тогда служили в Грозном — это столица республики Чечня. Город был почти полностью разрушен, и только пара-тройка каким-то чудом уцелевших домов еще стояли. Ну, не пара-тройка... это я так, к слову. Их было, разумеется, больше. И вот мы идем по столичным улицам. Редкие смелые люди, оставшиеся в городе, с любопытством смотрят на нас. Я остановился, загляделся куда-то на небо... Тут ко мне подходит девушка, такая смуглая, с каштановыми волосами, в скромном черном платье, и спрашивает: — Привет. Как тебя зовут? Я тогда так растерялся от этого вопроса, что на мгновение просто застыл на месте. Никогда ни одна девушка, видя мои шрамы на лице и копну рыжих волос, не подходила ко мне вот так запросто и не знакомилась. Я помнил слова моей первой любви, Вики Горской, сказанные мне в тот день, когда я все же решился признаться ей в своих чувствах: — Ты рыжий, и к тому же изуродованный. Кому ты нужен? С тобой только за деньги будут встречаться, а их у тебя нет, так что ты не найдешь себе ни одну девушку. Я тебе говорил, что мне так обидно стало тогда... Но я ей все-таки ответил: — Виктория, не надо обижать людей понапрасну. Сейчас у меня денег нет, но потом будут. А ты когда-нибудь вспомнишь мои слова и, поверь, раскаешься в них. К тому же мы с тобой в одинаковом положении. Развернулся и ушел. И лишь ночью, когда мои соседи по комнате спали, я расплакался. Что подумала обо мне Вика после моей довольно резкой отповеди, я не знал и знать не желал. Это сейчас я понимаю, что сам напророчил ей тот случай с Шевченко… После этого она ведь наверняка осознала, что зря обидела меня… А, проснувшись следующим утром, я сказал сам себе: «Все, никакой любви. От нее одни проблемы». Больше я не подходил ни к одной девушке, даже если она мне нравилась. И теперь вот эта смуглянка стоит передо мной и непринужденно спрашивает мое имя. Я ей представился, она тоже: — Надья, — говорит. «Что за имя? — подумал я тогда. — То ли Надя, то ли просто похожее». Она в ответ на мой застывший в глазах вопрос: — Я цыганка, поэтому меня так назвали. Я усмехнулся про себя: раз цыганка, пусть расскажет мне о моем будущем. — Погадаешь мне? Надья улыбается: — Сначала заслужи. Я догадался, к чему дело идет, и подумал: «Раз тебе нужен срочно мужчина, ты, милая, его получишь». Во мне не шевельнулось ровным счетом никакого чувства к этой Надье; мне просто захотелось... сам понимаешь, что сделать. Я тогда ведь еще молодой был и думал совсем не о том, о чем надо думать при знакомстве… Сейчас я изменился. Я сообщил начдиву, куда иду; тот с усмешкой пожелал мне удачи, и после этого мы пошли в дом, выглядевший на удивление крепким — бомбежки особо не повредили его. Было ясно, что квартира, куда меня привела Надья, была коммунальной — вот только людей там не было. Видно, все эвакуировались туда, где безопасно. А эта цыганка оказалась смелой девушкой. Что же, это достойно уважения, но влюбляться из-за этого я в нее не стану. Мне это совершенно ни к чему. — Проходи, садись, — гостеприимно сказала она. Я криво усмехнулся: — К чему все это? Я верно понимаю, что тебе нужен мужчина? Цыганка, залившись краской, кивнула. — Скучно здесь, понимаешь? Ни с кем не познакомиться... Вот только сейчас прошла ваша дивизия... Ничего себе, «здесь скучно»! По-моему, в Грозном в самый разгар войны может оставаться лишь человек, которому до смерти не хватает адреналина в крови... Странная девушка. — Поцелуй меня... — Надья склонилась ко мне. Я не знал, что делать, и вообще был растерян. Но, не желая ударить в грязь лицом, прижал ее к себе и впился поцелуем в ее губы. Она что-то сдавленно стонала, но мне было на это наплевать. Тогда мне хотелось только наконец сделать то, о чем я мечтал уже давно (с того момента, как впервые увидел). Затем все пошло по желаемому сценарию. Моя любовница явно осталась довольна, чему я впоследствии искренне удивлялся, и даже просила меня побыть у нее хотя бы один день. Мне не хотелось обижать ее — на один день я мог бы остаться. Но дольше — ни за что. Она бы потом завела разговор о семье, а я не создан для этого. Ну какой из меня муж и отец? Ведь я не знал, как это — иметь хоть каких ни на есть родителей. Кто бы научил меня, как обращаться с женой и детьми? В семнадцать лет от администрации я узнал, что моя мать сама отдала меня в детский дом, поскольку отец мой оказался сволочью, боящимся ответственности. А сам — предприниматель... Я не пытался найти его, потому что знал: если ему не было дела до меня, когда я даже не родился, то и в те дни, когда мне уже исполнилось двадцать лет, он явно не был бы рад меня видеть. Конечно, у него мог появиться претендент на все его имущество... Вечером мы сидели на кухне и пили чай. Я все-таки попросил Надью погадать мне. — В будущем появится у тебя враг, — медленно и тихо говорила она, держа мою руку в своих ладонях. Перед нами на столе лежали раскинутые определенным образом карты: я запомнил крестовых даму и валета и между ними пикового короля. Карты с легкой руки цыганки разложились по-новому. — Не езди за рубеж, там с тобой могут произойти страшные вещи... Ты потеряешь близкого тебе человека, но обретешь любовь. — Помилуй, Надья, кто для меня близкий человек? — я горько и недоверчиво усмехнулся. — Я круглый сирота, и у меня очень мало друзей. — Этого я тебе не могу сказать. Из приятного: будешь ты богатым человеком, но придет к тебе это богатство через страдания. Я вспомнил о том, что говорил Вике еще в те дни. О том, что у меня будет много денег. Я тогда сказал это столь уверенно, что и сам поверил в свои слова. А теперь они подтверждаются... Сейчас я действительно богат: тридцать шесть (теперь уже меньше) миллионов рублей перешли к нам с Анастасией, но мне как-то стыдно распоряжаться этими деньгами… Ведь они же не мои по праву, а ее. А я стараюсь жить скромно и только на свою зарплату. Мы расстались довольно спокойно. На удивление, Надья не стала говорить о том, что желает выйти за меня замуж или хотя бы продолжать наши встречи. Я даже подумал, что она позвала меня к себе лишь потому, что она нимфоманка, и ей хотелось только удовлетворить свои желания. Я был холоден во время прощания, как и она. Вернувшись туда, где мы разместились, я думал только об ее предсказании. Обрету любовь... Нет, здесь она ошиблась: я поклялся сам себе, что никто никогда не заставит меня влюбиться ни в одну девушку. — А предсказание-то сбылось, Леша, — улыбаясь, сказал я, когда тот закончил свой рассказ. — Ты же влюбился в Анастасию. И вообще, твоя любовница тебе все верно нагадала. Он тоже улыбнулся. — Да... Как говорится, не всегда бывает так, как задумано. Моя клятва ни к чему не привела. Анастасия тоже не верила, что полюбит другого после смерти Вадима... — здесь он перекрестился. — Царство ему небесное... — У тебя сегодня больше нет дел? — поинтересовался я. Он покачал головой. Вот и отлично — наконец-то можно осуществить задуманное. — В таком случае пойдем со мной в церковь. Тот охотно согласился, и мы покинули здание суда. Прогуляемся по Москве — благо, пока на улице хорошая погода. Ветра нет, светит солнце; а если, к несчастью, пойдет дождь, что очень вероятно (вот такое у нас странное лето), то на этот случай у нас есть зонт — один на двоих.