Он рядом

-Вот, держи. — Алан опустился на стул рядом с Максом и протянул ему стаканчик кофе из «Макдональдса». Певец без энтузиазма взял стаканчик и кивнул в знак благодарности. Окинув зал ожидания Шереметьевского аэропорта вялым взглядом, он в тысячный раз тяжело вздохнул и откинулся на спинку стула, зажмурив глаза. Его реальность болела. Как свежая рана, она ныла, и ничем её было не залечить. От этой реальности хотелось избавиться. Бадоев безжалостно отобрал у него косметичку, в которой он хранил запасы морфия и кокаина, и теперь Макса буквально разрывало изнутри от желания принять дозу и от неосуществимости этого желания одновременно. Что хуже — смерть или мысли о ней? Макс теперь уже ни в чём не уверен. -Э-эй, ты тут вообще? — Алан пару раз щёлкнул перед глазами, якобы что бы привлечь внимание, но Макс был прекрасно осведомлён, что на самом деле он действительно хочет проверить, в сознании ли он. -Да, прости. — певец тряхнул головой и, выпрямившись, сделал глоток горячего кофе. Тепло разлилось по телу мягкой рекой и на секунду даже стало чуть легче. Но только на одну лишь ничтожную секунду. Алан наклонился поближе к нему и спросил почти шёпотом: -Что, всё настолько плохо? -Да. Всё даже хуже, чем ты можешь себе представить. Правда, это ужасно. -Я верю. Но если ты вдруг забыл, то это не я посадил тебя на дурь. Тебя никто насильно не тащил. Но ладно, не об этом сейчас. Ты держишься молодцом, Макс, и я в тебя верю. Я в тебя верю — вроде бы такие простые, обыденные слова, но какое в них сильное, неутолимое значение, помощь принять реальность, выстоять и будто сквозь толщу воды вырваться наружу, сражаться за жизнь. Я в тебя верю — и из лёгких полилась вода. Утопая в глубоком капюшоне и смешанных чувствах, Макс был не прочь затеряться в своём онейроне, в своём собственном сне, который наверняка бы обезболил, утолил, позволил забыться. И у него был такой онейрон. -Алан, — Барских выдохнул, в тысячный раз бросив взгляд на табло отправлений и посадок. -Спасибо за то, что ты... Ну... За то, что ты делаешь для меня. Мне важна поддержка сейчас, как ничто другое, и ты даёшь мне эту... Живительную силу. Режиссёр ободряюще улыбнулся, но какой бы красивой не была его улыбка, Макс прочитал в ней: «Я просто пытаюсь продлить твою, судя по всему, не слишком продолжительную жизнь». Макс знал. Он прекрасно знал, что Бадоеву тоже невероятно сложно вытаскивать его, поднимать с самого дна, давать дышать, возможно даже жертвуя собственным кислородом. И он был тем немногим, нет — тем единственным, что помогло бы ему сейчас, что заставило бы его сейчас улыбнуться, окунуться в тёплый смех, объятья, улыбку, в любую фразу, звучащую из уст Алана, ведь его голос был одним из безумных, но сильнейших фетишей Барских. «Фетиш — его существование» — невольно подумал Макс.

***

За иллюминатором чистое небо, впитавшее в себя кровь заходящего дня. Кое-где небо совсем красное, почти даже нереально бордовое, а некоторые облака ещё только нежно-розовые — «Совсем как кожа Алана после контакта с водой» — подумал Макс. На борту самолёта он чувствовал себя уютно, привыкнув к гастрольной жизни, хотя ещё какие-то шесть-семь лет назад он до ужаса боялся летать. Перистые облака, а точнее их мягкие неаккуратные клочки, действовали успокаивающе, скрывая под собой жизнь городов, разделяя небо и землю. Солнце прорывалось сквозь эти самые клочки ласково, но в другом свете — как будто через призму. Объявили о скором приземлении, и Макс аккуратно, но настойчиво потряс Алана, как всегда летевшего рядом с ним, за плечо в попытке разбудить. -Садимся скоро, просыпайся. Бадоев открыл глаза и, поблагодарив спутника, убрал наушники в карман рюкзака, который никогда не сдавал в багаж (ещё один принцип режиссёра). -Ты как? — вопрос из уст Алана звучал так же заботливо и нежно, как из уст мамы. -Нормально. Только... — Макс привстал с места, чтобы заправить футболку. -Кости ноют немного. Тяжело всё-таки сдерживать... Переносить... Эту... Ну, ты понял. -Ломку. Да. — Алан придержал Макса за руку и указал глазами на его место. -Садись, а то стюардессы эти примчатся сразу же. Барских бросил взгляд в сторону стюардессы, которая ходила по салону, наклонялась к пассажирам и с извечной вежливой улыбкой просила всех пристегнуть ремни. Кажется, она была слишком увлечена попытками успокоить женщину, тараторящую о том, как разбиваются самолёты, чтобы обратить внимание на то, как Барских встаёт с места. -Ну, Краснодар, привет. — вздохнул Макс, с некоторым раздражением пристёгивая ремень. -Этот город ждал тебя не меньше, чем ты его. — Алан убрал телефон в наружный карман рюкзака, легонько задевая спутника острыми локтями. Невольно залюбовавшись манерами Бадоева, Макс внезапно осознал то, к чему почему-то был слеп до этого. Он с ним. Здесь. Сейчас. И был с ним всегда. Тот, кто не бросил его в трудную минуту (то есть, сейчас), тот, кто лучше всех его понимал, знал, тот, кто всегда мог поднять настроение, разделить общее веселье... Перед глазами в медленном вальсе поплыли картинки, сменяя одна другую: Вот они с Аланом заселяются в очередной отель и будто соревнуются, кто придумает больше шуток по поводу увиденного; вот они кидаются попкорном в кого-то мужчину в кино, а он не может понять, что не так; вот Алан хватает Макса за голову, пытаясь заглянуть в его глаза и образумить по поводу наркоты; вот он втюхивает Максу идею нового клипа, а когда тот отказывается и психует, идёт за ним и успокаивает; а вот они опаздывают на самолёт, по пути смешивая маты со смехом, от которого бежать только труднее, и залпом выпивают этот микс. Всё это время. Все эти моменты, в которые Максу было либо хуже, либо лучше всех на свете, все они связаны с ним. Все. С ним. -Может концерт поможет тебе отвлечься. — ободряюще улыбнулся ему Алан. -Ну, возможно. Хотя... Нет, вряд ли. Всё таки это слишком тяжело для меня. Эти наркотики слишком крепко привязали меня к себе. -И всё же. Концертная энергетика никогда тебя не подводила. -Как и ты.