Он рядом

Белоснежная фигура самолёта, казавшаяся легче и невесомей самого ветра, опустилась на разгоночную полосу краснодарского аэропорта. Стук колёс, рёв мотора, плач деток, а потом аплодисменты пилоту, заливающиеся в уши, приносящие с собой непонятную радость, разгул души, учащающиеся биения в висках, груди, а потом больше, больше, мурашки по всему телу... Приземлились. Это не могло не радовать. Макс повернул вжатую в кресло голову и посмотрел на Бадоева, улыбающегося неизвестному и отстёгивающего ремень безопасности. Заметив на себе мягкий взгляд, он тоже повернул голову и сказал: -Ну вот, видишь. А ты говорил, не долетим. -Да я это перед каждым полётом говорю. — пожал плечами Макс, а потом с расплывающейся по бледному лицу улыбкой добавил: -Мне кажется, мы только поэтому и долетаем. -Это уже что-то типа обряда. -Ну если так, то сходить пописать перед полётом и есть то, что сохраняет нам жизнь. А не всякий там Бог. И снова его смех. Боже, в этой мелодии можно сгореть...! Они вышли из самолёта. Летний ветерок, на котором волосы Алана смешно развивались подобно флагу (а футболки подлетали до пупка), счастливые пассажиры, делающие селфи на фоне самолёта или нервно покусывающие пальцы... Этот город дышал. Жил. Он был рад сегодняшнему дню, как и всем другим дням, этот город был похож на девятилетнего мальчишку, радующемуся то ли хот-догу, который только что съел, и тёмно-красные следы преступления покоятся на пухлых губах, то ли просто тому, что жив. Но Барских не разделял этого светлого энтузиазма. Изнутри певца разъедала боль, гораздо более навязчивая, чем сильная. Кости готовы были расплавиться, будто от кислоты, и медленно растекаться мутной закипевшей жидкостью по органам, ещё слишком молодым для того, чтобы погибать. Макс, пожалуй, слишком живо представил себе сгнивающий за две секунды желудок, стенки которого легко отдали себя смерти — как жвачка, растянутая в большой тонкий кружок и рвущаяся от малейшего потока воздуха. Кишечник, а затем кишки... Всему этому суждено зашипеть острыми угольками на костре, поблекнуть до состояния невозможной, почти нереальной черноты, и тут же запах гари, желчи и крови разнесётся по организму. Сердце, не бьющиеся больше, ни разнесёт ни капли отравленных кровяных клеток, но и без того смерть уже разгулялась по организму. Она блуждает внутри, разъедая хрупкие кости, потом лёгкие, и всё его существо лишь чернеет, чернеет, неумолимо приближаясь к пустоте, самоотверженно отдавая себя кроваво-кислотной массе. Приблизительно так чувствовал себя Барских. Приблизительно так он представлял свою смерть. Наркотики... Что вы делаете с людьми... Забираете жертв иногда быстро, иногда этот процесс затягивается, но всегда вы нетерпеливы, ненасытны и невежливы! Всегда вы жадно затягиваете молодых и неосторожных в липкую пучину темноты, день ото дня лишь сильнее сцепляя свои длинные сильные руки, усиливая хватку. И никакой силы воли не хватит справиться с этим. Никакого удара кулаком по столу, никаких слёз в душе и бессонных ночей. Не хватит и задушевных речей близких, лекций в медицинских центрах и социальных клипов. Справиться с этим не хватит сил. И только он может помочь. Тот единственный в мире человек, стоит которому просто обнять, и боль утихает. Он рядом. Он рядом. Он рядом. Макс твердил это снова и снова каждое утро, каждую ночь... Каждую ломку. Он говорил себе эти слова, и становилось легче. Если бы Алан знал, что хрупкая душа Барских, готовая испариться в любой момент, ещё жива только благодаря ему...! Впрочем, наверняка, он знал.

***

Гул аэропорта оглушал, противно бил по ушам, заставляя наиболее живо воспринимать окружающее. -Господи, почему так много людей?! — жалобным тоном воскликнул Макс, состроив страдальческую гримасу. -А ты что ожидал увидеть? — Алан бодро катил свой чемодан, легко лавируя между людьми. -Перекати-поле? Усталая улыбка подчеркнула губы Барских. -Ну как ты? — продюсер заботливо коснулся плеча Макса, пытаясь прочитать ответ на его лице. Певец промолчал. А что он мог ответить? Всё хуже некуда. Ломка была в самом разгаре — этим всё сказано. На всё тело давило каждым атомом атмосферы, каждая частичка болела ноющей, противной и самое главное — невыносимо сильной болью. И становилось только хуже. Они резко остановились. -Подожди, я в туалет схожу. — Алан вручил Максу свой чемодан с таким видом, будто это было самое дорогое из мирового хранилища. -Я быстро. С этими словами Бадоев ускользнул, смешавшись с толпой. Макс остался стоять один, прямо посреди аэропорта. Певец опустил глаза на чемодан Алана. Где-то в его глубине прячутся наркотики, которые сейчас могли бы спасти ему жизнь. Ну, на самом деле, они лишь убивают, но... Парадоксально, но сейчас Максу было уже в общем то наплавать. Где-то в жилах кровь застучала с новой силой — он нашёл выход. И вроде бы понимаешь, что нельзя, но когда тебя разъедает изнутри, перестаёшь думать даже о том небольшом моральном, что осталось в людях нашего века. Макс посмотрел на вход в туалет, затем снова на чемодан. Прежде, чем он успел подумать, его руки нервно и торопливо расстегнули молнию и, переворачивая вверх дном всё содержимое, нащупали до боли знакомую чёрную косметичку, с шестой попытки расстегнули заевшую молнию и достали шприц и маленькую колбочку с прозрачной жидкостью внутри. Макс бросил косметичку обратно, «припорошил» её сверху остальными вещами и, застегнув чемодан, убрал шприц с коробочкой в задний карман джинсов. Алан вернулся секунд через двадцать после «совершения преступления». -Подожди, теперь я схожу. — Макс отдал Бадоеву чемоданы и заспешил к спасительному помещению, игнорируя его вопросительные взгляды. Как только он оказался в укрытии кафельных стен, он вытащил содержимое заднего кармана и бросил его рядом с раковиной. Оперевшись руками на мокрый край раковины, Макс опустил голову и исподлобья посмотрел на себя. Сухой, уже даже больше худой юноша с растрёпанными волосами и немного бешеным взглядом карих глаз. Макс приподнял одну руку. Аккуратные капли воды прилипли к тонким пальцам, дрожащим от ломки. Полосы на ладони сейчас казались ему глубокими порезами на холсте его жизни, которые загниют и заставят медленно умереть от разъедающих организм наркотиков. Опустив руку, Барских включил на полную кран, из которого с шумом полилась ледяная вода. Молодой человек посмотрел в глаза собственному отражению в грязноватом зеркале и, нетерпеливо вздохнув, взял в руки шприц. Он бросил поспешный взгляд на дверь, за которой сновали туда-сюда готовившиеся улететь или уже прилетевшие, и поднял повыше иглу шприца, выводя её на свет. Тонкая, как линия его жизни, острая, как язык огня. Нервными холодными пальцами он набрал наркотик из колбы, закатал рукав толстовки и направил иглу на исколотую вену, готовясь к убийству и спасению себя одновременно. Но вдруг, как раз в тот момент, когда Макс уже собрался было ввести иглу под кожу, дверь распахнулась, и в туалет вбежал толстый мужчина лет сорока в застиранной футболке с мотоциклом, расстегивающий ширинку прямо на ходу (видимо, весь полёт терпел, бедняга), а прямо за ним Алан, яростно выискивая кого-то взглядом. И Максу не потребовалось и секунды, чтобы понять, что «кого-то», это его. -Макс! — взревел Бадоев, подскакивая к нему. Он с силой схватил певца за руку, в которой он держал шприц, и развернул на себя. Макс выронил иглу, рукав остался закатанным, предательски обнажая следы прошлых инъекций. И пусть в этот раз он ещё ничего не успел сделать, красные точки на вене остаются постыдным напоминанием, обжигающим кожу. -Ты взял их! Пока меня не было! Ну ты и тварь... Предатель. Как тебе верить потом после всего этого?!... -Алан, я ещё ничего не сделал, не кричи. — на удивление тихим голосом попросил Барских, опуская рукав и выдёргивая руку из цепкого захвата режиссёра одновременно. Толстяк в застиранной футболке притихнул за дверью кабинки, видимо, внимательно слушая, что будет дальше. -Не кричать?! А ты знаешь, чем это всё может для тебя обернуться?! Ты хотя бы понимаешь вообще? — Бадоев наконец-то отпустил тонкую руку, опёрся на раковину и с отвращением выкинул шприц, подобрав его из белой ложбинки раковины. -Понимаю. Прости. Максу еле удавалось сдерживать слёзы. Он проводил глазами шприц, который Алан так беспощадно отправил в мусорку, и зажмурился, чтобы не видеть, как тает его смерть, но облегчение хотя бы на время. И радость, и горе вспыхнули в нём, он уже не понимал, что должен чувствовать и что чувствовал, он уже, кажется, перестал видеть, слышать, различать цвета и запахи... Просто захотелось сдаться, схватить последнюю ноту в своей жизни и отпустить всё, что есть и может существовать. Расслабиться, без страха и боли отдать себя темноте, которая уж наверняка позаботится о его беспокойной душе. Алан ещё что-то кричал, тряс его за плечи, а мужчина в кабинке наверняка всё это слушал. Но стало уже как-то всё равно. Наплевать, будто он всё-таки успел ввести наркотик. Макс прислонился спиной к холодной кафельной стене, зажмурился и тихо сполз вниз. Он сел на пол, обхватив руками колени и откинув голову назад. Пряди спадали на глаза, он чувствовал холод кафеля всем телом, и от него захотелось спрятаться, укрыться. Но разве есть хоть что-нибудь, что может ему сейчас помочь?... Алан опустился на пол напротив него и взял его голову в свои руки. Тепло его ладоней согревали уши, отогревали сердце. Бадоев заглянув Максу в лицо и тихо сказал: -Послушай меня. Мы справимся вместе, мы сможем перебороть это. И уже совсем скоро ты вылечишься и даже думать об этом перестанешь. Мы обязательно это преодолеем. Совсем скоро всё наладится. Только... Я не могу один пытаться тебе помочь, понимаешь? Мы должны вместе бороться, ведь только так у нас получится выиграть эту схватку. Только держась за руки можно пройти дорогу. И эту мы обязательно пройдём... Если ты тоже этого захочешь. Макс открыл глаза и посмотрел на Алана. Его лицо, слабо освещаемое тусклым светом, ободряющая, но грустная улыбка, серьёзные глаза цвета ила, которые затягивали в себя, и Макс тонул, тонул, тонул... Он рядом. Певец снова твердил себе это, ощущая тепло родного тела. Он рядом, и так будет всегда. Он рядом, и это поможет. Это уже помогло. -Но что если... -Тщщ... — режиссёр приложил палец к бледным губам Макса, от чего по всему телу пробежала дрожь. -Не говори ничего. Просто дай мне знать, если согласен бороться вместе со мной. -Ну конечно я согласен! Но если честно... Я не думаю, что это что-то изменит. Бадоев посмотрел прямо в глаза Барских, который ощущал спиной холод стены, а руки, мокрые от раковины, безжизненно лежали на коленях. -Это изменит всё, Макс. Мы вместе — и это меняет реальность. Певец устало опустил голову на плечо своему продюсеру и закрыл глаза. Да, так оно и есть. Это меняет реальность. -Вот так... Всё хорошо... — Алан погладил Макса по голове, с осторожной улыбкой заглядывая ему в глаза. -Не бойся, мой мальчик. Я рядом. Я рядом... И Макс, не в силах больше держать это в себе, заплакал. Заплакал так честно и безутешно, как плачут только дети. А Алан гладил его по голове и шептал: «Я рядом, я рядом...», и это действительно успокаивало. -Прости. — всхлипнул он ему в плечо. -Просто мне надо выплакаться. -Поплачь, поплачь. — Алан мягко и ласково гладил его по голове, пряча его хрупкое тело и душу от всего мира. -Станет легче. Не бойся... Вот так. Да, молодец... Я рядом. Слышишь? Я рядом... И Макс слышал. Здесь, сейчас, в общественном туалете, на холодном полу, между кафельной стеной и тёплым телом, с дрожащими холодными пальцами и слезами, размазанными по лицу и впитываемыми в толстовку на его плече... Здоровье Макса пошатнулось из-за наркотиков, и он уже не был уверен даже в завтрашнем дне. Но в одном он был уверен точно - он рядом. И это меняет реальность.