Другая сторона

      Болеть — это отвратительно, особенно, если ты спортсмен и должен набирать форму от старта к старту. Тогда это не просто противно, но еще критично и опасно. Болеть в межсезонье — переживаемо, но поскольку это происходит летом — невыносимо. А я решила заболеть. Или болезнь решила за меня, ведь я явно ее не спрашивала. Болеть не входило в мои планы совершенно, потому что было вдохновение тренироваться, мы разучивали новые связки, и я наконец стала чувствовать программы, которые в скором времени будут рассматриваться под лупой экспертов федерации, чтобы затем быть вынесенными на суд зрителей. Но ничего не оставалось делать, кроме как остаться на пару дней дома и просто расслабиться, например, почитать. Я легла с книжкой, когда меня отвлек звонок телефона:       — Женька, ты где? Тут Этери Георгиевна тебя ищет… — в трубке звучит растерянный голос Алены Косторной.       — Ален? — я хриплю в трубку. — Я вроде отпросилась и предупредила, что заболела…стараюсь как можно скорее оклематься.       — Жень, тут такое дело…мы собирались отпраздновать мой прошедший День Рождения, Этери Георгиевна нас всех собрала у себя, ну ты помнишь, — Алена тщательно подбирает слова. — В итоге мы приехали, а она не пускает к себе. Говорит, пока Жени не будет — никто не зайдет…я вот одна осталась, не знаю, что делать…       — Так в чем проблема, Ален? Я болею, Этери Георгиевна в курсе, но я напишу ей еще раз…не надо ждать, иди домой, потом разберемся. — пытаясь собрать мысли в кучу, отвечаю Алене.       — Да, Жень, просто странно это как-то все…она долго не отвечала, и что-то мне как-то не по себе…может, ты приедешь все же? Проверишь?       Я выдыхаю и закрываю горящие от высокой температуры глаза. Достаю телефон и пишу смс: «Этери Георгиевна, простите! Женя болеет, Женя недоставляема, Женя в состоянии овоща, не ругайте девчонок…созвонимся завтра?».       Иду заваривать очередную порцию чая и стараюсь успокоить режущее горло. Как же болит.       Через некоторое время вновь раздается звонок. Алена.       — Жень, я уже собралась уходить, но Этери Георгиевна звонит мне и говорит, что ты ей срочно нужна…       — Хорошо, жди меня, через полчаса приеду.       Я кидаю в рюкзак лекарства и на всякий случай пижаму. Мало ли.       У подъезда Этери Георгиевны меня ждет напуганная Аленка. Рассказывает, что Этери Георгиевна ее сначала пустила, а потом выгнала. Но она выглядела нездоровой, на кухне что-то сгорело и вообще было как-то все странно.       — Все, Ален, я дальше сама разберусь — езжай спокойно домой. Завтра поговорим еще.       Дышу глубоко и нажимаю кнопку домофона:       — Этери Георгиевна, это Женя.       Поднимаюсь наверх, дверь квартиры открыта. Мои худшие предчувствия сбываются. Этери… Георгиевне, моей Этери…плохо. На кухне действительно пахнет сгоревшим мясом — я внимательно проверяю, что газ и духовка действительно выключены. На полу рассыпана мука. Двигаюсь по направлению к комнате — ноги прилипают к полу, на котором четко отпечатана бордовая дорожка. В квартире странный запах, резкий. Иду дальше и нахожу Этери Георгиевну — нарядную, красивую — явно собиралась праздновать с девчонками День Рождения Аленки — забившуюся в угол дивана и просто невыносимо уставшую.       — Жень?..— тихо окликает она.       — Женя здесь, — сажусь рядом и обнимаю за плечи, что есть сил. Не обращаю внимание на беспорядок, запахи, напряженный воздух, — Я приехала, что случилось?       Она ничего не говорит, но я понимаю. За последний месяц на нее столько навалилось. Она все держит на своих хрупких плечах, не давая себе поблажек, отдыха. Падая, она встает еще более сильной. Она не может сдаться, хотя ей очень хочется.       — Вопрос: почему я упорно стараюсь не утонуть, — Этери Георгиевна и правда не знает. — Мне давно уже надо было умереть, наверное. Видимо, еще нужна здесь, раз Господь не берет.       При этих словах я обнимаю ее еще сильнее, еще отчаяннее. Бессилие и беспомощность меня буквально убивают изнутри. Если бы я могла забрать хоть половину ее боли — сделала бы это без раздумий. Я не показываю свои страхи, говорю мягко, отвлекая, не давая ей погрузиться в свои мысли.       — Знаете, я же неделю назад буквально дочитала Мартина Идена. И помните, в конце он решил покончить с собой-утонуть. И что же? Жажда жизни, инстинкты в нем были сильнее лишь до тех пор, пока он не решил обмануть судьбу и не оставить ей шанса. Мораль — что бы вы не говорили, вы еще хотите жить.       — Не совсем так, — она усмехается. — Я могу жить.       Беру ее за руку, перебираю пальцы:       — Пока вы здесь — я с вами рядом. Пожалуйста, будьте здесь.       Этери Георгиевна обнимает меня сильно, поваливая на диван. Я чувствую, как она крепко меня целует. Я чувствую слезы на своей щеке или мне это только кажется. Чьи это были слезы? Мои? Ее? Она старается отпустить себя, все то, что в ней накопилось, все страхи, сожаления, усталость и боль.       Ей поступило предложение о другой работе. Другая Федерация отчаянно пыталась переманить ее к себе. У нее стажировались иностранные фигуристы. Руководство поручило подготовить кучу стратегических планов. Не всегда это было сопоставимо с ее личными принципами. Она любила и жила судьбами своих учеников, но у нее пытались все забрать и…многое забирали. Никто не знает этой кухни изнутри, но Хрустальный — это не фабрика чемпионок. Это поле боя, на котором сражаются все и со всеми. Здесь и борьба с собой, и с элементами, и с тем, кто выше и кому сложно противостоять. На каждом уровне идет своя борьба. И порой это тяжело настолько, что хочется упасть и сбежать. Но она не могла, она была слишком сильной для этого.       Недавно ей необходимо было уехать, но обычная поездка к родственникам превратилась в приключение: множество ссор, недомолвок с близкими, удушение угарным газом от неисправного автомобиля. Теперь она гуляла каждый день, чтобы прочистить легкие. На днях мы катались на кораблике по реке. Было жизненно необходимо очутиться наедине с водой, чтобы остановить сознание, и наконец выдворить всю черноту из ее легких и из ее жизни. Ей было трудно дышать.       Я смотрю на нее и вновь ощущаю эту бесконечную нежность. Я болею и сострадаю. Мне кажется, когда я вижу ее такой, моя душа разлетается на миллионы осколков. Я слишком остро чувствую ее. Слишком? Остро. Мне тоже ставится трудно дышать. И дело не в отсутствии кислорода.       — Этери Георгиевна, — сегодня моя очередь ее держать. — Вы даже и не знаете, какая вы! Самобытная, импульсивная, сумасбродная, яркая, харизматичная, самоотверженная…заботливая, любящая, нежная. Я знаю, что в вашей душе наследили уже не единожды. И понимаю, как сложно вам поверить людям. И я — не исключение. Но я так хочу, чтобы вы могли мне довериться и позволить себе быть немного...послабее. Я могу совершить какую-нибудь глупость, оступиться…но это лишь от собственной дурости, неопытности. Я не верю в эти «всегда» и «никогда» — слишком громкие они для Вселенной, но правда, — я на мгновение замолкаю, и выдыхая, продолжаю. — Но правда, сердцем я вас никогда не предам.       Я хотела остаться, но она не позволила. Но утром она позволила себе мне написать: «Женька, прости». А через несколько минут позволила себе еще одно сообщение «Ты мне очень нужна».       Нас объединяло одно. Мы не умели быть слабыми. Но мы учились.