Другая сторона

      На улице туман и довольно прохладно — я ощущаю это пальцами, которые стараюсь как можно глубже спрятать в карманах пуховика — перчатки остались дома. Ветер задувает под куртку и шапку. Я поеживаюсь, но лишь ускоряю шаг.       Вот, уже впереди маячит аптека.       — Мне аспирин, пожалуйста, шипучий в таблетках, — спешно говорю фармацевту. — И еще перцовые пластыри.        Почти бегом устремляюсь домой, топчусь у лифта, который никак не приедет. Возвращаюсь. Ключ в замке проворачивается не так быстро, как хотелось бы, но уже скоро я возвращаюсь в квартиру. Скидываю куртку и шапку на тумбу, быстро стягиваю ботинки и проскальзываю в комнату. Мне кажется, я оставила Этери Георгиевну слишком надолго.       На журнальном столике у дивана так и стоит нетронутый завтрак. Кофе тоже уже совсем остыл, наверное. Этери Георгиевна тихонько лежит, то ли дремлет, то ли смотрит телевизор. Кипячу чайник и приношу разведенный аспирин.       — Как вы? — я подхожу к дивану и сажусь на краешек.—  Я все принесла. — протягиваю стакан, помогая выпить едва закончившую шипеть жидкость.       Аспирин — это та вещь, которая ее спасает по утрам, помогая разогнать кровь по сосудам. Теперь всегда буду носить его с собой. Мало ли.       Я думала, что Этери Георгиевна проснется и…вся тяжесть прошедшей ночи останется позади. Я думала, что мы позавтракаем утром и я провожу ее домой. Вечером должна была вернуться мама. Но иногда нельзя планировать слишком смело и слишком много. Жизнь так и норовит щелкнуть по носу.       С утра Этери Георгиевне плохо. У нее болит спина настолько, что она не может встать. Она стонет от неаккуратных движений, натягивая свитер. Я помогаю ей, потому что вижу, как ее слабеющие руки не в силах справиться с этой задачей.       — Я не чувствую рук, — ее шепот настолько тих и мучителен, что у меня сжимается сердце. — И нога тоже отнимается… Мне холодно.       Я приношу еще одно одеяло и укутываю ее в него. Укрываю с головы до пят и обнимаю крепко со спины, чтобы согреть. Купленный пластырь она отвергает, и мне остается только мое собственное тепло. Стоны, едва не переходящие в плач прекращаются, она успокаивается. Я лежу тихо, надеясь, что ей станет легче.       Спустя время она просит включить что-нибудь веселое. Я достаю планшет и включаю смешные ролики. Мы устраиваемся удобно на подушках поперек дивана, я ставлю планшет на живот, а она тем временем прижимается ко мне словно в поисках защиты и поддержки. Ролики наши любимые, они наше лекарство уже много месяцев. Они помогают и сейчас. На лице Этери Георгиевны появляется проблеск улыбки, несмотря на сковывающую ее боль. А на улице проглядывает солнце — впервые за долгое время. Оно словно вестник надежды.       Пока мы лежим — все хорошо. Но я забываю, что Этери Георгиевна — не стальной стержень, а оголенный кабель. Одно неосторожное слово может ее ранить. От неаккуратно брошенной фразы она может взорваться. Реакция на многое бывает настолько бурная, что предугадать последствия слов иногда просто невозмоно. Благоразумие меня покидает, поскольку я в шутку кидаю фразу, не выражающие ничего, кроме ее прямого смысла.       — Да уж, не так я представляла, как вы приедете ко мне в гости, — я говорю с улыбкой, но она дергается, словно ее пронзает разряд тока. Она вырывается у меня из рук, отодвигается как можно дальше. Наверное, если бы она могла уехать в тот же миг — она бы уехала. Она так и говорит.       — У меня нет сил пока уехать, поэтому я здесь.       В эти мгновения она напоминает мне маленькую капризную девочку, которая захотела обидеться потому что захотела. Мама рассказывала, что когда я была маленькая, верным признаком моей обиды было торжественное шествие с отрядом мягких игрушек со слоником во главе. Торжественная процессия проходила через всю квартиру и выражала крайнюю степень обиды и недовольства на веки веков.       Зная это за собой и уже немного изучив характер Этери Георгиевны, позволяю себе пойти у нее на поводу, придвигаясь к ней обратно.       — Простите глупую Женю, — беру ее ослабевшую, не оказывающую сопротивления руку, — Женя не хотела вас обидеть, — утыкаюсь носом в шею и трусь словно маленький котенок. — Женя вас очень-очень любит.       — И я тебя очень люблю, — она сдается.       День тянется как в тумане. Проходит один час, другой. Есть она не хочет, что бы я не пыталась предложить. Только пару долек мандарина мне удается ее уговорить съесть. Я все время грею чайник и приношу свежезаваренный вкусный чай. Чай она пьет с удовольствием. Встать у нее не получается, лишь однажды с моей помощью она доходит до уборной. Возвращаясь, падает без сил обратно на диван. Это было слишком тяжело. Я сижу рядом и развлекаю, стараюсь поддерживать. Рассказываю веселые истории с катка, которые главному тренеру знать и не следовало бы. Делюсь своими планами на год. Открываю некоторые мечты, которые до этого знали только луна и звезды. Снова чай. Силы не появляются, спина болит. Руки и ноги все также немеют. Рейки. Она пытается делать себе сама, но не везде выходит. Я прошу научить меня, но видимо здесь я бездарность.       — Так или сильнее? — в очередной раз предпринимаю попытку скрутить ее руку в нужном направлении, сжимая, что есть мочи. Не помогает. Я стараюсь изо всех сил, но все время делаю неправильно.       Снова чай. Снова попытки поднять себя. Я не отхожу от нее и бегаю по каждой просьбе. Ее глаза из обычно ясных, стремительно становятся блеклыми, словно находятся за пеленой тумана. Она просит сумку. Я подаю. Сумка тяжелая, словно в ней кирпичи. Или что-то еще? Она просит принести охлажденное полотенце. Делаю компресс. Немного легче. Чуть-чуть. Или нет?       — Жень, а у тебя есть церковные свечи?       Я достаю одну и ставлю ее в подсвечник. Протягиваю Этери Георгиевне зажигалку. Она пробует зажечь. Огонь есть, но свеча не загорается. Она снова щелкает зажигалкой, но огонь не берет. Еще попытка. Смотрю на Этери Георгиевну и вижу ужас в ее глазах. Она медленно шепчет:       — Я должна ее зажечь, должна…       И только на пятый раз свеча загорается — слабо, медленно, но горит.       Окна в комнате закрыты, но словно невидимый ветер проскальзывает и пытается затушить едва загоревшийся огонь. Мы затаившись смотрим на пламя — выстоит ли? Я понимаю, это вопрос жизни Этери Георгиевны — будет ли гореть — будет ли жить. Все таки горит. Огонь крепнет. И звенящий ужас отступает хотя бы на время. Можно выдохнуть.       Не знаю, какие молитвы она читает и что делает вообще. Главное — свеча горит. Полотенце на голове полностью вымокло. Я надеюсь, что с этим потом уходит…что? Болезнь, порча? Не верю и не знаю, лишь бы оно действительно уходило, каким бы зверем или недугом оно бы не было.       Время близится к вечеру и мне страшно, что скоро должна вернуться мама. Нельзя, чтобы она нас застала, нельзя, чтобы увидела такой Этери Георгиевну. Но я не могу ее прогнать. И она не может встать. С каждым часом она начинает бредить все сильнее. Приступы боли в спине повторяются. Конечности то оживают, то безвольно лежат, не подавая признаков жизни.       Я вновь грею ее спину, укутывая в свое тепло. И вот — снова. Повторяется. Алкоголя больше нет, но мне кажется, что она пьяная. Развернувшись ко мне, она смотрит на меня ничего не выражающим взглядом. Стеклянным, безжизненным, главное — не осознающим происходящего. Это не глаза моей Этери Георгиевны. Но не-моя Этери Георгиевна прижимает меня к себе до хруста в костях, сплетается со мной ногами и покрывает все лицо поцелуями. Я уверена, что чувствую резкий запах спирта. Но откуда? Я не успеваю подумать. Ее руки зарываются мне в волосы, накручивают пряди и натягивают их как струны, что я едва не охаю от боли. Я пытаюсь вырваться, но Этери Георгиевна держит меня крепко. Я не хочу ее обидеть и я не понимаю ее поведения. Еще меньше я начинаю понимать, останавливая ее руку у себя под футболкой.       — Ч т о в ы д е л а е т е?       — Я хочу, чтобы ты научилась делать себе приятно. Так тебе будет проще в будущем, — бред усиливается. Я слышу это в интонациях голоса. Я не врач, но психика ее возбуждена и не до конца принимает реальность. Это же я, Женя.       — Я умею, — мягко, но твердо возражаю я.       В ее мире все серьезно, словно это компьютерная игра, главный приз в которой дается за мастерски освоенный навык. Она пытается показать мне, как надо, кладя мою руку себе на грудь. Я чувствую слишком много. Я чувствую то, что не хочу чувствовать. Это приятно, потому что это мой любимый человек. Но я н е х о ч у. Я хочу только уберечь ее от нее самой же. Я поддержка и щит. Я спасательный круг. И не более. Этого и так уже слишком много.       Она имеет слишком большую власть надо мной. Внимая ее просьбе, я показываю, как умею сама, немного глажу себя по груди. Обращаю все в шутку, и она смеется.       — Все не так. Ты делаешь неправильно.       — Ничего, разберусь, какие мои годы.       Ее порыв заканчивается также быстро, как и начался. Это словно тропический ливень, внезапно накрывший остров посреди океана, который пролил месячную норму осадков и затем благополучно скрылся где-то за горизонтом. Ты насквозь мокрый, а на небе снова солнце.       Все затихает. Время предательски истекает. Я пытаюсь это объяснить. Мягко, настойчиво. Еще раз выкручиваю ей руки. Еще раз завариваю чай. Она очень старается встать.       — Потихонечку, понемножечку, — Этери Георгиевна подбадривает себя, уговаривая тело работать.       Свеча догорела, чувствуется запах гари. Уже горит подсвечник. Тушу остатки спасительного огня. Этери Георгиевна находит в себе силы встать. Ее тошнит у меня в туалете. Но она уже снова сильная. Встает, идет вперед с гордо поднятой головой. Она поднималась и раньше, поднимается и сейчас. Она всегда поднимается.