Другая сторона

      Толпа обманчива. Кажется, что когда так много людей, как в новогодние праздники, тебя обязательно кто-то узнает, покажет пальцем, захочет сфотографироваться и заставит смущаться, вести себя неестесствено. Но на самом деле — многолюдные пространства — это спасение. Именно среди людей можно укрыться от них самих, затеряться, замаскироваться, слиться. Тем более, никто не ожидает увидеть тебя второго января в кинотеатре торгового центра. Тебя, Чемпионку Мира и твоего тренера, грозного и стального — Этери Тутберидзе.       Мы смешиваемся с толпой, а потом ускользаем в темноту одного из кинозалов. Этери Георгиевна опоздала, заставив меня поволноваться. Но она приехала, и я рада, что она сейчас здесь, со мной. Я мельком смотрю на нее, даже не пытаясь сдержать нежную улыбку. И ловлю в ответ улыбку для себя — теплую и приветливую. На экране миролюбивый и добрый Бык, всеобщий любимец и друг, имеет неосторожность уколоться на рынке, что вызывает у него свирепый рев боли, пугающий всех вокруг. И вот он уже на бычьих боях без правил, где есть одна цель — выживание.       Этери Георгиевна смеется и сопереживает быку Фердинанду, предугадывая его дальнейшие действия.       — Ну я точно сценарий писала, да? — наклоняется ко мне поближе и громко шепчет мне в ухо.       — Точно вы, — я улыбаюсь в ответ еще сильнее, смотря на то, как она разводит руками, изображая радость от невидимых оваций.       Этери Георгиевна немного выпила, и в зал взяла некрепкий напиток. Но как бы мне не было от этого грустно, я не в силах что-то изменить. Поэтому я наслаждаюсь ее близостью и думаю лишь о том, как подарить ей как можно больше радости сегодня. Я хочу, чтобы она окунулась в мир людей, прикоснулась к реальной жизни, вынырнув из мира алкогольных иллюзий. Я хочу, чтобы она почувствовала вкус жизни, прекрасной и без алкоголя. Я хочу, чтобы она улыбалась как прежде. Я хочу подарить ей счастье хотя бы сегодняшнего дня, в надежде, что он станет началом чего-то большого и настоящего.       Я прижимаюсь к плечу Этери Георгиевны и аккуратно перебирая по нему пальцами. Я ощущаю ее энергию, возбужденность и вихревые потоки, что заворачиваются и готовы выстрелить в любое мгновение. Я глажу ее пальцами по плечу, чувствуя мягкость свитера под руками — такого же, как она подарила мне — белого с лисичками. Пальцы словно спрашивают: «Готова ли ты принять мою нежность?».       После мультфильма мы выходим слегка обескураженными, разочарованными, ожидая большего. Идея рождается сама собой.       — Устроим сегодня день кино? — предлагаю я.       — Я так хочу посмотреть этот фильм! — с восторгом поддерживает меня Этери Георгиевна, — Наш фильм, я видела тот матч в детстве.       Я покупаю билеты, и мы отправляемся в кафе, в ожидании сеанса. Там мы находим свободный столик и усаживаемся на диванчик друг напротив друга. Свет приглушен, лишь только лампа над столом позволяет увидеть меню, приборы и Этери Георгиевну напротив. Остальные посетители кафе скрыты в легком полумраке. Легкая ненавязчивая музыка настраивает на расслабленный лад.       — Мне филадельфию с угрем и стакан минеральной воды, — делаю заказ, когда к нам подходит милая девушка-официантка.       — Мне то же самое, — подхватывает Этери Георгиевна. — А еще коктейльчик, — задумчиво водит пальцем по меню. — Хотя нет, давайте просто бокал красного вина.       — Можно я сяду рядом? — спрашиваю я, когда официантка принимает заказ.       — Садись…— Этери Георгиевна убирает сумку, позволяя мне сесть рядом на диван.       Мне так хочется чувствовать ее близость рядом, внимать ее голосу и не чувствовать стола или других преград между нами.       Сначала нам приносят напитки. Этери Георгиевна быстро делает несколько глотков, в то время как я смущенно кручу в руке стакан с водой. Он потеет в моей ладони. Я неосознанно чувствуя нарастающее напряжение, которое, я даже не могу понять, чем вызвано. Словно все то напряжение предновогодних дней, наполненное неясными обидами и недоговоренностями, увеличивается во сто крат, пульсируя в крови. Это как болезнь, как гнойник, который рано или поздно должен прорваться, облегчая пульсацию и нарывы, и унося с собой все плохое, злое, больное.       И он прорывается. И в тот самый миг передо мной все темнеет. Я больше ничего не осознаю. Я ничего не вижу, кроме тумана. Я ничего не чувствую, кроме боли. Эта боль не похожа ни на что, что было ранее. Она не сравнима с болью после неудачных падений или заклонов без разминки. Это не боль детских обид, ревности и нереализованных желаний. Это боль пронзенного сердца, рассыпающегося на множество осколков.       — Ты тварь, ты предательница по жизни, — шипит сквозь зубы Этери Георгиевны. — Тебя никто не любит, потому что тебя нельзя любить, — на лице читается презрение. — А знаешь почему тебя нельзя любить?       — Почему? — обреченно спрашиваю я.       — Потому что ты как камень, — говорит, словно режет, Этери Георгиевна. — Ты такая же бесчувственная, неспособная на любовь.       — Но как же…— пытаюсь возразить я.       — Хочешь сказать, что ты меня любишь? — продолжает шипеть Этери Георгиевна, осушая бокал, — Ты меня не любишь. Ты любишь только себя! И не надо мне тут слезы пускать! Я тебе не верю! — повышает голос, наполняя его ледяным холодом. — Ты все думаешь, почему я с ним?       — И почему же? — у меня нет сил говорить, я лишь шепчу, держась из последних сил.       — Потому что он рядом со мной, когда мне хорошо. Он смеется рядом со мной! — уже почти кричит Этери Георгиевна. — И рядом плачет, когда плачу я! И не надо меня успокаивать, за собой последи! — в ответ на мои просьбы быть потише.       Я молча сглатываю подступивший к горлу ком и перестаю сдерживать слезы. Я просто молча истекаю горячими слезами. Не моргаю и не двигаюсь. Я придавлена плитой ненависти и презрения. У меня нет сил возражать и шевелиться.       — Плачет она мне тут, хватит! — продолжает Этери Георгиевна! — Ты ничем не лучше Юли, такая же…предательница, змея…       — Зачем вы так? — нахожу сил спросить, поднимая глаза на Этери Георгиевну, стараясь найти в ее взгляде хоть толику той Этери Георгиевны, что меня любила.       — Потому что я тебя люблю, — внезапно говорит Этери Георгиевна, несмотря на мой удивленный взгляд. — Люблю, как своего ребенка, но не уважаю. Потому что любят просто так, а уважают за что-то. А уважать тебя не за что! — ловит официанта. — Еще вина, пожалуйста.       Я раскачиваюсь в каком-то лишь мне известном ритме, пытаясь осознать происходящее. Она меня ненавидит. Я ее люблю, а она меня ненавидит. Я больше всего хочу уйти. Просто встать, уйти и никогда не возвращаться. Как Юля. Наверняка, она услышала в свой адрес нечто подобное. Ее вспыльчивый характер не позволил ей быть мудрее и остаться. Я же не могу сейчас уйти, за полтора месяца до Олимпиады. Я должна вытерпеть это и быть здесь. Но за что?       — Посмотри на меня, — обращается ко мне Этери Георгиевна, вырывая из моего мира, где я прячусь. — Быстро посмотрела на меня! В глаза!       Я с печалью и болью поднимаю глаза на нее, подчиняясь, уже без капли надежды.       — Я устала слышать от других людей выговоры за твое поведение. Ты считаешь себя крутой? — продолжает свою речь Этери Георгиевна. — Да вы все, вы все никто без меня! Считаете себя важными, а на самом деле ничтожества, которые только и умеют прятаться за моей спиной, пить мои соки, мою энергию, — Этери Георгиевна пригубляет вино и словно набирается от него сил. — И ты, ты тоже никто!       — И кто же на меня жалуется?       — Все!       — Приведите пример, когда я вела себя не так, — спокойно прошу я.       — А ты будто сама не понимаешь, — снова вскипает Этери Георгиевна.       — Не понимаю. Объясните, — я стараюсь ее смягчить, чувствуя, как боль во мне разливается от сердца и достигает всех конечностей, заставляя их неметь и не слушаться меня.       — Ну это твои проблемы, раз сама не понимаешь, — гневно продолжает цедить Этери Георгиевна. — Вот что ты видишь вокруг? — внезапно меняет тему.       — Что я вижу? — задумчиво обвожу взглядом пространство вокруг. — Я вижу вокруг людей. Разных, молодых и взрослых, семейные пары и компании друзей. Все разговаривают, общаются. Эти, — указываю на пару в углу. — Не замечают друг друга, уткнувшись в телефоны, а эти, — перевожу взгляд на соседний столик и понижаю голос. — Рады возможности вырваться и остаться наедине. А еще музыка в кафе прекрасная, нежная, обволакивающее и создающее настроение, даже официантка улыбается, по-настоящему. Потому что сегодня здесь всем хорошо.       — Неверно говоришь! — перебивает Этери Георгиевна.       — Ну, а вы что видите?       — Все не так…но тебе все равно бесполезно объяснять, — презрительно бросает и просит счет.       Затем мы смотрим второй фильм. И я не понимаю, почему я еще здесь и рядом с Этери Георгиевной. Несколько минут назад мое сердце разбилось. Когда-то Этери Георгиевна рассказывала мне про удары близких, которые она может допустить — их всего три. И я понимаю, что это был удар, удар такой силы, что смог отправить меня в нокаут. Я не здесь. Я не живу. Я отныне существую.       — Я это говорила все, потому что люблю тебя, Женя, — говорит Этери Георгиевна, обнимая меня за шею, пока идут трейлеры.       Я обнимаю ее в ответ. Только теперь от ее руки у меня на плече я не растекаюсь от тепла и удовольствия, больше не хочу прижаться к ней сильнее в ощущении любви. Мне хочется бежать со всех ног, как можно дальше отсюда. А рука такая холодная, что я сжимаюсь и инстинктивно отстраняюсь. Наверное, только страх за Этери Георгиевну держит меня здесь. К моменту начала второго фильма она уже сильно выпившая: ее походка неуверенная, а из рук все падает. Но несмотря на все слова, я не могу ее бросить. Я просто не имею морального права ее оставить и бросить. Сегодня она моя ответственность, пусть она и убила мою любовь, сначала ударив, а потом разрушив и растоптав, стирая и не оставляя следа.       — Ты понимаешь, о чем фильм? — спрашивает Этери Георгиевна уже не в первый раз. — Понимаешь, что это за шестьдесят секунд?       — Понимаю, понимаю, — уже в который раз отвечаю я.       Мы уходим из кинотеатра уже в глубокий поздний вечер. В ожидании такси, я отчаянно кидаюсь Этери Георгиевне в объятия, зарываясь в волосы.       — Я вас люблю, люблю! — шепчу ей в лицо, крепко обнимая руками и прижимая к себе, возможно, в последний раз.       — И я тебя. Но ты не умеешь любить, — резко отталкивает меня руками. — И пока не научишься, нам с тобой будет не о чем говорить, — смотрит на меня с прищуром. — Научись любить людей и себя. Взрослей, Женя.       — Я умею любить! — от безысходности я почти кричу.       — Тебе так кажется. Вот кого ты любишь? — в то же время, Этери Георгиевна уже спокойна.       — Родных. Маму и бабушку. Друзей, — при этом думаю, что больше всего — Этери Георгиевну, но не осмеливаюсь назвать ее имя.       — Неверно. Ты всех только мучаешь. Ты — эгоистка, — выплевывает в лицо слова обвинений Этери Георгиевна, а затем отворачивается, ускользая от меня в магазин, — И нечего за мной ходить!       Я опустошенная, словно прирастаю к месту, где стою. У меня нет сил пошевелиться. Я словно статуя. Жду Этери Георгиевну, чтобы посадить ее на такси. Она выходит вскоре из магазина с большим пакетом и садится в уже приехавшую машину.       — Давай, пока, — бегло бросает напоследок Этери Георгиевна.       — Прощайте, — одними губами шепчу я, наблюдая, как белая мазда уезжает по пустынной дороге.       Вокруг меня люди. Смеются. Группа играет на духовых классику рок-музыки. Огни горят и сверкают над головой. В отдалении кто-то запускает фейерверки. На нос падает снежинка и я не замечаю, как она тает.       — Отвезите меня домой, — сажусь в машину к таксисту и называю адрес.       — Скоро будем! Дороги хорошие, свободные.       — Это замечательно, — рождаю улыбку, коченея и дрожа от поселившегося внутреннего холода, перекрывающего кислород и мешающего дышать.       И только дома я расслабляю натянутое как струна тело, мягко и безжизненно падая на кровать. Замертво.