Другая сторона

      Лестницу вниз я преодолеваю довольно быстро, а затем сталкиваюсь с непростым для себя выбором: направо или налево? Это для простых зрителей в Мегаспорте везде цветные указатели с номерами цветных секторов, охранники и волонтеры настойчиво направляют в нужную сторону, любезно предлагая свою помощь в поисках мест. По другую сторону все иначе: одинаковые светло-выкрашенные стены и бесконечные лабиринты узких коридоров, в которых я теряюсь каждый раз. Даже в Хрустальном я периодически думаю, в каком направлении нужно пойти, что же говорить о гигантском Мегаспорте или еще более крупных Лужниках.       Повинуясь внутреннему инстинкту я все же выбираю правильное направление, о чем говорят увеличивающиеся номера: 25.26…28.       Я останавливаюсь перед дверью и замираю. Что я здесь делаю? Я опять поддаюсь мимолетным желаниям и капризам Этери Георгиевны, иду у нее на поводу и словно верный щенок подбегаю по первому зову в ожидании похвалы? Я мнусь перед закрытой дверью и радуюсь, что никто не видит, как я несколько раз подношу кулак, чтобы постучать, и, все не решаясь, бью себя по бедру, убеждая, что поступаю правильно и действую, как велит мне сердце и мораль, когда гордость и низменные чувства, вроде желания помучить тишиной или молчанием, отбрасываются прочь.       Разобравшись с собственными чувствами, я решительно стучу в дверь. В ответ — тишина. Я стучу снова и снова, уже громче. Ответа так и нет. Я внимательно проверяю номер комнаты и даже прислушиваюсь к происходящему за стенами. Я не слышу ничего. Узкая полоска между дверью и полом тоже молчит, что говорит о том, что в комнате выключен свет.       Я в недоумении продолжаю перешагивать с ноги на ногу в каком-то нервном напряжении. Что я тут делаю? Снова как дурочка прибежала, и вот он закономерный результат. От этого становится обидно, что я уже готова скрыться восвояси, но я все же решаю немного выждать. Мало ли, вдруг Этери Георгиевна вышла.       Я пробую набрать ее и слышу телефонный звонок прямиком за дверью. Значит, она там. Вероятнее всего, закрылась изнутри. Я еще раз пробую толкнуть дверь или дернуть ручку — безрезультатно. Этери Георгиевна или вышла, забыв телефон, или внутри, заперлась, но не слышит. А вдруг с ней что-то случилось?       Эта мысль так пугает меня, что я начинаю звонить и барабанить в дверь одновременно. Чувствую нарастающее беспокойство и не знаю, искать ли помощи, чтобы кто-то открыл дверь? Либо может не стоит привлекать посторонних?       — Ну откройте, Этери Георгиевна, — шепчу я, обессиленно спустившись по стеночке, продолжая звонить и слушать действующий на нервы гудок, включив телефон на громкую связь.       И внезапно гудки прерываются, и я слышу голос Этери Георгиевны — немного хриплый и заспанный.       — Женя?       — Этери Георгиевна! — от неожиданности я роняю телефон, но быстро поднимаю его, выключаю громкую связь. — Я пришла, вы звали, я под дверью.       — Уходи, Женя. Я устала.       — Так вы же сами просили зайти. Все в порядке? — я начинаю волноваться и злиться одновременно: я могла бы быть дома уже давно, если бы не проторчала столько времени у безмолвного кабинета.       — Нет, не знаю….— обессиленно говорит Этери Георгиевна.       — Пустите меня, я все равно найду способ войти.       И после этих слов дверь открывается, и я проникаю в темное пространство. Не знаю, как здесь ориентируется Этери Георгиевна, как она нашла дверь и открыла ее. Я быстро включаю небольшой светильник на стене и осматриваю пространство вокруг.       Я не знаю, что это за место — рабочий кабинет, зона отдыха или просто склад. Скорее, это небольшая каморка для уединения, которой время от времени пользуются сотрудники. Здесь нет окон, а вдоль всех стен нагромождены какие-то декорации и спортивный инвентарь, где-то просто лежащий, ничем не прикрытый, а где-то в коробках. Полумрак придает этому месту загадочности, и мне даже становится любопытно. Правда разгадывание тайн я оставляю на потом, потому как сейчас меня больше волнует Этери Георгиевна, сидящая на каком-то старом диванчике. Диван обит простым материалов, а сверху накрыт пледом. Глядя на смятые подушки понимаю, что буквально несколько минут назад Этери Георгиевна дремала здесь, и только моя настойчивость ее разбудила.       Сейчас Этери Георгиевна выглядит очень потерянной.       — Женя, — зовет меня тихо.       И я поддаюсь звуку ее голоса. Я иду ему навстречу. Я прекрасно помню все те обидные слова, что она мне говорила и не забываю отношения, которые она предпочла моей всепоглощающей нежности, но все же уйти я не могу. Я подхожу к ней ближе и сажусь на пол. Протягиваю руки и беру ее за тянущиеся ко мне ладони.       — Что случилось, Этери Георгиевна?  — помня обиды, с максимальным равнодушием, на которое способна, спрашиваю ее.       — Не забывайте своих учителей, нельзя,нельзя, не забывайте — бессмысленно шепчет Этери Георгиевна.       — Все вас помнят. И будут помнить еще долго, — отвечаю на ее слова. — Вы сделали многое для спорта, что навеки останется в истории фигурного катания, — чувствую, как она сильнее сжимает мои ладони. — И для меня вы многое сделали, я тоже всегда буду вас помнить.       — Не забывайте…       Я смотрю в ее полные слез глаза, и мне становится ее жалко. Это самое отвратительное чувство, но именно оно сейчас посещает меня. Я не понимаю, что происходит, что навеяло на нее эти воспоминания и заставило усомниться в верности ее учеников. Ученики уходят, но все же память о своем тренере-учителе они хранят в себе всю жизнь.       — Мне плохо, — жалобно, почти скуля, говорит Этери Георгиевна.       Я вздыхаю, качаю головой и делаю то единственное, что сейчас могу. Я все так же сидя на полу, тянусь к ней и сначала падаю в ее объятия, позволяя прижать меня к себе до хруста костей, а потом мягко вырываюсь и сама обнимаю ее крепко, бережно держу за подрагивающие от вырывающихся рыданий плечи и ласково глажу по спине.       — Ну, все хорошо, хорошо…— теплее прикасаюсь к спине и нежно целую в висок. — Я рядом, я здесь.       Я не полностью уверена, что я здесь, потому что ощущаю я все сейчас не так как прежде. Обычно ответной реакцией на ее боль служит мои чувства, вторящие чувствам Этери Георгиевна и порывистые объятия, в которых я растворяюсь и пытаюсь растворить ее. Сейчас я где-то далеко. Я с трепетом касаюсь ее спины и со всей нежностью, которая мне известна, баюкаю ее в своих руках, но мои эмоции остаются моими эмоциями, я их отделяю, а Этери Георгиевну не подпускаю ближе.       — Не бросай меня, Женечка, — она словно чувствует мое отторжение. — Пожалуйста, не бросай. — на миг отстраняется, чтобы посмотреть мне в глаза.       — Куда я брошу? Я здесь, — с улыбкой говорю я.       — Ну не бросай, не бросай меня…       — Не брошу, — спокойно отвечаю сквозь рваные слова.       — Я виновата перед тобой, — Этери Георгиевна уже не в силах сдерживаться, буквально опадает на моих руках. — Я не хотела, я была обижена, я дууууууура.       Последние слова уже звучат стоном, перерастающим почти в животный вой. Во мне словно лопает струна. Я беру ее лицо в свои руки и, крепко держа, фиксирую, чтобы повторить то, что ей так надо сейчас услышать.       — Я рядом, и я не брошу, — впечатываю каждое слово в нее.       — Не бросай! Меня нельзя бросать…       Подержав ее еще немного в объятиях, и убедившись, что все хорошо, я вызываю такси, чтобы отвезти ее домой. Этери Георгиевна крепко держится за меня и не выпускает руки ни на секунду, пока мы идем к машине, и едем к ней домой. Я позволяю ей это делать, потому что ей сейчас это надо.       — И не смей меня бросать, поняла? — повысив голос и сверкая глазами, уже немного придя в чувство, восклицает Этери Георгиевна, выходя из машины и неловко обнимая меня.       — А то что? Какие-то угрозы, нестрашно мне, — отшучиваюсь я.       — Вот именно, угрозы, а ты меня знаешь, — с нервной улыбкой смеется она и добавляет, уже с тихой трепетной мольбой. — Пожалуйста.